Но при всем взаимном уважении сомнений в том, кто главный и кто хранит самые важные тайны, не возникало – разумеется, Скотт. В пределах резидентуры вся информация проходила исключительно через него; по воспоминаниям Гудпасчур, это было сродни одержимости. «У Скотта был свой собственный набор секретных папок помимо документов резидентуры. Эти папки он хранил в нескольких сейфах с кодовыми замками у себя в кабинете и еще в одном сейфе дома⁴², – рассказывала она. – Уин никогда никому не доверял»⁴³. Кроме нее, у Скотта было еще несколько замов, вспоминала Гудпасчур, «но их должности могли считаться почти номинальными, поскольку Уин все время был на месте» и сам принимал «все решения».

Гудпасчур любила и уважала Скотта, хотя не верила, что, посылая отчеты в Лэнгли, он всегда писал в них правду. По ее мнению, именно поэтому он и сидел целыми днями за своим рабочим столом – контролировал поток информации, чтобы никому не выпала возможность изобличить его во лжи. «А то бы кто-нибудь заметил, что он порой раздувает из мухи слона, – рассказывала позднее Гудпасчур. – Зачастую он менял цифры. Скажем, в газете описывалась толпа в 500 человек, а он добавлял еще один нолик».

По словам Гудпасчур, после убийства Кеннеди, и особенно после создания комиссии Уоррена, Скотт впал в тревогу, граничившую с паранойей. Гудпасчур и остальным своим заместителям он четко дал понять, что все контакты между резидентурой и комиссией берет под личный контроль. Со временем он пошел еще дальше, по сути наложив табу для всех своих подчиненных, включая Гудпасчур, на всякое упоминание о деле Освальда⁴⁴. Гудпасчур вспоминала, что после убийства Кеннеди эта тема попросту не обсуждалась, а когда комиссия стала задавать ЦРУ вопросы, требующие ответов из Мехико, Скотт разбирался с ними самостоятельно.

Он не посвящал Гудпасчур в суть этих вопросов и не просил сотрудников навести те или иные справки в архиве резидентуры. Когда же от комиссии поступал запрос, Скотт просил, чтобы ему принесли материалы по Освальду, сам копался в них в поисках ответа, а затем сам же посылал отчет в Лэнгли. О том, чтобы Гудпасчур дала показания комиссии Уоррена или хотя бы просто поговорила с ее сотрудниками, даже речи не заходило, несмотря на то что она принимала участие в наблюдении за Освальдом. Она знала, что Скотт намерен ответить на все вопросы комиссии самостоятельно.

Центральное Разведывательное Управление

Лэнгли, штат Виргиния

декабрь 1963 года

К началу декабря Уиттен и его команда из тридцати человек уже получили, как им казалось, более или менее четкое представление о биографии Освальда. И даже примерно определили мотивы, которые могли бы толкнуть его на убийство президента.

Уиттен составил резюме для внутреннего пользования (страниц на двадцать, по его воспоминаниям), где кратко излагались имеющиеся факты¹. На данный момент он пришел к выводу, что Освальд был попросту «чокнутый фанатик Кастро» и, скорее всего, действовал в одиночку². Несмотря на визиты Освальда в кубинское посольство в Мехико, Уиттен не видел оснований подозревать правительство Кубы в какой-либо причастности к убийству³. Специалист по Латинской Америке, он хорошо знал Кубу и не верил, что Кастро мог поручить столь серьезное дело молодому психопату вроде Освальда, тем самым поставив под угрозу существование своего режима. Похоже, Уиттен рассчитывал, что, если в Мехико и остались какие-то неучтенные данные, Скотт их раздобудет.

Дописав резюме, Уиттен услышал от коллег по Управлению возмутительную, хотя и не слишком удивившую его новость: Энглтон ведет собственное, неофициальное расследование по делу Освальда да еще обсуждает подробности со своими приятелями из ФБР. «Он откровенно нарушил приказ Хелмса», – негодовал Уиттен⁴. Он потребовал от Энглтона объяснений, и тот охотно подтвердил, что слухи не врут⁵. Будто распоряжения Хелмса не касались его вовсе! Уиттен был ошеломлен. Энглтон также признал, что получает ежедневные сводки о ходе следствия от своих источников в Бюро. Вдобавок он без ведома Уиттена регулярно встречался с их прежним начальником Алленом Даллесом, ныне членом комиссии⁶. Уиттен пожаловался Хелмсу, но Хелмс ясно дал ему понять, что не желает вмешиваться в конфликты между своими заместителями. По мнению Уиттена, он вообще старался избегать споров с неуправляемым Энглтоном. Если Энглтон создает проблемы, «иди и скажи ему»⁷, чтоб прекратил, велел Хелмс Уиттену.

Уиттен беспокоился: а вдруг Энглтон, учитывая его тесные связи с Гувером и другими фэбээровцами, получает от них иную информацию, возможно, более достоверную?⁸ Вдруг ему, Уиттену, они сообщают не все? Когда в декабре его пригласили к заместителю генерального прокурора Николасу Катценбаху для ознакомления с первичным докладом ФБР по Освальду (в 400 страниц!), его опасения подтвердились. Уиттен читал и наливался бешенством, все яснее понимая, как мало он на самом деле знал об Освальде и сколько всего ФБР от него скрывало. Какие-то крохи они, конечно, бросали его команде, но почти все самые важные сведения он узнал только из их доклада. В частности, о том, что Освальд, судя по всему, в этом же году пытался убить отставного генерал-майора Эдвина Уокера, известного правого экстремиста: в апреле в него стреляли возле его дома в Далласе.

Кроме того, Уиттен с изумлением обнаружил, что Освальд вел некое подобие дневника и что у ФБР имелись доказательства его связи с кубинскими революционными активистами, в том числе с крупной организацией сторонников Кастро, известной как Комитет за справедливое отношение к Кубе⁹. Освальд утверждал, что еще в начале года руководил новоорлеанским филиалом комитета, пока жил в Луизиане. В августе его арестовали в Новом Орлеане из-за уличного столкновения с несколькими кубинцами, противниками Кастро.

Уиттен вспоминал, как унизительно для него было читать этот документ. Он ведь только что предоставил ЦРУ отчет с подробной, как он думал, характеристикой Освальда. Но теперь, сидя в Министерстве юстиции и листая огромный доклад ФБР, содержащий «море информации», он осознавал: его собственный отчет настолько неполон, что «материалы Бюро автоматически делают его излишним». Его работа оказалась «никому не нужна»¹⁰.

Энглтон воспользовался ситуацией, чтобы убрать соперника с дороги. Когда Хелмс созвал своих замов на совещание, он обрушился на Уиттена с обвинениями: мол, в отчете «столько ошибок, что нам просто стыдно было отсылать его в ФБР». Уиттен счел сей аргумент абсурдным, поскольку «вообще-то отчет вовсе не для них делался»¹¹. Он попытался было оправдаться, объяснить Хелмсу, что ФБР зажало целую кучу данных об Освальде, которыми должно было поделиться с самого начала. Энглтон пропустил его доводы мимо ушей и продолжил наступление. «Он загнал меня в угол», – жаловался Уиттен.

Энглтон требовал отстранить Уиттена от расследования и немедленно передать дело Освальда в контрразведку, его собственным подчиненным, в частности его заместителю и одному из ближайших доверенных лиц, Реймонду Рокке¹². И Хелмс согласился. Не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, в типичном для него невозмутимом тоне он объявил, что расследование целиком передается в отдел Энглтона и тот отныне отвечает за взаимодействие Управления с комиссией Уоррена.

Уиттена поразило, что Хелмса словно бы перестала заботить близкая дружба Энглтона с Гувером¹³. Более того, он, казалось, внезапно воспылал желанием, чтобы ЦРУ и ФБР тесно сотрудничали по делу Освальда. «Хелмс хотел, чтобы расследование вел человек, который взасос целуется с ФБР, – с горечью вспоминал Уиттен. – И это, конечно, был Энглтон, а не я»¹⁴.