Ну и ладно, решил Кардуччи, подавляя очередной зевок. Он поправил синюю форменную фуражку и открыл дверь. Всю ночь они ездили по отелям своего участка в Болонье и показывали ночным портье фотографию скопированную из газеты. Не везло, совсем не везло. Фотография, переснятая на дешевую, тонкую бумагу, уже испачкалась и помялась, но изображение оставалось четким. Кардуччи вышел из «альфы», аккуратно закрыл дверь, чтобы не разбудить напарника, поправил пистолет в кожаной кобуре и направился в первый отель. Напротив вокзала их было три. Возможно, убийца в одном из них, с надеждой подумал он, толкая стеклянную дверь.
Почему я с ним? — спрашивала себя Сюзанна Сторм, растянувшись на кровати. В ее полузакрытых глазах еще горел огонь любви. Она смотрела на Вэнса, который стоял у комода и вытирал волосы. Сюзанна задумалась: как это раньше она не замечала его достоинств, — и на миг нахмурилась. Она поняла, что ни один мужчина, с которым у нее были отношения, не воспринимал ее настолько серьезно; не воспринимал ее по-настоящему, больше, чем… женщину.
Разумеется, ее воспринимали всерьез некоторые из работодателей; она отлично писала и считалась весьма компетентным агентом разведки — до Ливана. Но ни один из мужчин, с которым она встречалась, и ни один из любовников не воспринимал ее всерьез.
Ливан оказался настоящим кошмаром. Она поехала туда как журналист по заданию французского новостного фотожурнала, и должна была следить за штурмом, как сказало ей ее начальство из ЦРУ, особо агрессивной фракции группировки «Хезболла». Когда все закончилось, пораженная Сюзанна ходила между искалеченных и обезображенных тел детей — подростков. У них были автоматы Калашникова, выданные сирийцами и иранцами, они нажимали на курки и убивали, как взрослые. Эти юные солдаты действительно были повинны в ужасных преступлениях против беспомощных мирных граждан, женщин, детей и таких же подростков, как и они сами. Но ходя среди безжизненных останков, рассматривая спокойные детские лица, Сюзанна расплакалась и принялась размышлять о том, что это за мир, в котором детей посылают на смерть. Она злилась на родителей, отправляющих своих отпрысков на войну вместо себя; и, сильно расстроившись, подала в отставку, как только вернулась в Париж.
Сюзанна не была счастлива тем, что пришлось уйти в узкий мир искусства и стать журналисткой «Haute Culture» — как и непрекращающейся чередой скучных любовников.
Но теперь, лениво улыбаясь и глядя на Вэнса, вытирающего спину, она чувствовала себя по-настоящему хорошо; свободно. То был не просто адреналин, присущий опасной ситуации, который те, кто выживает, могут принять за любовь. Нет, решила она, дело здесь в том, как он смотрит на мир, не в том, что он делает, а в том, как он это делает. Ей нравилось, что Вэнс равнодушен к внешним авторитетам. Может, если повезет, это передастся и ей.
Ни один из ночных портье трех отелей, расположенных напротив вокзала, не узнал Вэнса Эриксона на снимке.
— Разумеется, возможно, что он въехал днем, — сказали все трое. По просьбе Кардуччи они еще и проверили номер паспорта Эриксона — безрезультатно. Кардуччи, не забывая о предупреждении начальника, что преступник мог использовать фальшивый паспорт, полагался в основном на фото. Он вернулся к напарнику и осторожно его разбудил.
— Отведи машину назад в участок, — сказал Кардуччи заспанному товарищу, — а я подожду, пока к семи утра не подойдут дневные менеджеры. Доеду домой на автобусе. — Партнер, недовольный тем, что ему не дали досмотреть эротический сон, мрачно согласился; и машина рывками отъехала от тротуара.
Не то чтобы Кардуччи действительно ожидал найти там Вэнса — он просто жил в десяти минутах езды на автобусе, который уходил как раз от остановки перед отелями. К тому же ему не нравился сержант, дежуривший в участке, — этот засранец увольняет всех направо и налево. Кардуччи с удовольствием избежит встречи, особенно если можно недолго подремать на удобном кресле в фойе. Он расположился у парадной двери «Милан Эксцельсиор» и без четверти семь погрузился в неспокойный сон.
Какой прекрасный отель, думал Вэнс, выходя из ванной комнаты с мраморным полом и нагибаясь к холодильнику, стоявшему в спальне под телевизором.
— Апельсинового сока? — предложил он Сюзанне, которая сидела на кровати и смотрела новости.
— Конечно, — согласилась она, — после небольшой зарядки мне всегда хочется пить. Слушай, Вэнс, уже больше семи и у нас…
Она резко замолчала: по телевизору начали показывать сюжет о состоянии Папы.
Он поправлялся. Диктор объявил, что Папа в сознании и уже прочитал молитвы, в первую очередь — о прощении убийцы.
Убийца, иранец по имени Хашеми Рафикдуст, арестован римской полицией и ожидает суда. Рафикдуст, — сообщил диктор с очевидным отвращением, — разыскивался в Германии по обвинениям в убийстве; там же подозревался в участии в расстреле иранских диссидентов, также есть мнение, что его деятельность финансировала «Хезболла», хотя сам человек утверждает, что работает один.
Показали Хашеми, когда его переводили из полицейской машины в городскую тюрьму Рима. Его дикие глаза зачаровывали.
— Я Меч Аллаха! — фанатично визжал он по-итальянски, по-английски и на фарси. — Аллах акбар! Я убил Папу!
Вэнс сидел на краю кровати рядом с Сюзанной и рассеянно пил апельсиновый сок, смотря новости. После отрывка с Рафикдустом показали свежий снимок убийцы и Папы, который прямо перед началом стрельбы сделал какой-то человек, стоявший прямо за Папой. На снимке был изображен Рафикдуст с поднятым пистолетом. Вэнс присмотрелся к фотографии и чуть не выронил стакан: слева было его хорошо узнаваемое лицо, искривленное от напряжения, когда он бросился к Рафикдусту, чтобы не дать ему выстрелить.
— О господи, — медленно произнесла Сюзанна. — О господи, Вэнс.
Назвали имя туриста, который сделал снимок. На экране обвели белыми кружочками сначала пистолет, готовый к выстрелу; потом Рафикдуста; а потом и голову Вэнса — словно накинули петлю.
— Властям не удалось связаться с этим человеком, — заявил диктор, — но они полагают, что именно он разыскивается в связи с совершенными недавно террористическими актами в Милане и окрестностях озера Комо. Власти также сообщили, что они не уверены, пытался этот мужчина помочь или же помешать убийце.
Программа новостей быстро перевела свое подвижное внимание на другие события — всенародное возмущение по поводу стрельбы, призывы к смертной казни, и так далее, и так далее. Но Вэнс этого уже не слышал. Я ухожу все глубже, глубже и глубже, мрачно размышлял он. Любимая Италия стала зыбучим песком у него под ногами.
— Что? А, да. Доброе утро! — Полицейский Энрико Кардуччи вскочил на ноги. Пришел дневной менеджер. Было шесть минут восьмого. Через несколько мгновений у Кардуччи в голове прояснилось, и он предъявил фотографию Вэнса Эриксона.
Дневной служащий уставился на снимок, посмотрел в потолок, задумчиво облизнул нижнюю губу, что-то пробормотал и, наконец, сказал:
— Да, я помню этого мужчину.
Кардуччи обрадовался. Это могло означать повышение, после которого ночных смен больше не будет. Он нашел нужного человека, сделав больше, чем требовали от него обязанности. Энрико представил, что скажет его мамочка.
— То есть, — продолжал служащий, — на самом деле я запомнил женщину, которая была с ним, — красавица, просто красавица, Я бы, возможно, и не запомнил его, если бы не эта исключительная женщины. Они зарегистрировались под именем… — Он сощурился, пытаясь вспомнить имя, а потом направился к стойке. Кардуччи последовал за ним, едва не паря над полированным мраморным полом фойе.
Пока служащий искал нужное имя в списке («Вчера вселилось только двенадцать человек», — сказал он, перелистывая журнал), Кардуччи усиленно пытался вспомнить, чему их обучали в полицейской академии. Это было нелегко — не потому, что он плохо учился: на самом деле, он был вторым по успеваемости в классе, — а потому, что ему трудно было сдерживать возникающие в голове картины: как он пинком раскрывает дверь и в одиночку арестовывает преступника. Энрико представлял и заголовки в газетах, может быть, даже с фотографиями.
