Он был пьян, хотя ничем не выдавал своего почти бессознательного состояния. Сказывался вековой стаж.

Я протянул Лебедю запястье с браслетом. Судебный исполнитель недоуменно встрепенулся. Он, кажется, собирался пожать мою руку, потом сообразил, в чем дело, и снял электронные кандалы. Может, все же попытаться напоследок? Я прикинул сценарий возможной схватки. Могла получиться неплохая партия, но пока я фантазировал, время было упущено. Жандармы скрутили меня раньше, чем браслет исчез в кармане Лебедя.

И все же еще оставался небольшой шанс. Мне довольно легко удалось освободить руку, и я уже четко знал, что буду делать в следующую секунду, но тяжелый удар по затылку погасил мои радужные мечты.

— По голове не бить, — послышался строгий окрик Лебедя.

Когда я восстановил способность фокусировать взгляд и во мне снова проснулся интерес к окружающему миру, судебный исполнитель зачитывал приговор.

Пару раз дернувшись, я понял, что жандармы надежно фиксируют меня и при попытке вырваться просто сломают мне руки. Пришлось прекратить сопротивление.

Все присутствующие делали вид, что слушают Лебедя, который своим нудным голосом способен был усыпить даже меня, невзирая на всю запредельную критичность моего положения. После того, как каждый присутствующий подтвердил голосом ознакомление с документом, техник Кириллыч установил небольшую лесенку прямо под открытой дверцей в борту ракеты.

— Кость толстая, хотя, может, и повезет, — вздохнул он, бросив на меня короткий оценивающий взгляд. — У меня еще есть полбутылки подсолнечного масла, но рассчитывать на него не стоит. Готовься к худшему, приятель.

— Лучше, если повезет. Хирург повесился, — горестно всхлипнул его помощник.

— Игорек? Опять повесился?! — удивился техник. — Говорил я ему, застрелись! Надежней будет. Как он?

— Еще не откачали. Темпокамера занята. Сейчас в анабиозе лежит. А ассистентка евоная резать вообще не умеет. Она эта… Как его… Гомеопат.

— Херово, — огорчился Кириллыч, и до меня докатились клубы густого многодневного перегара, слегка замаскированного нежным запахом «Русского леса».

— Ребята, вы на самом деле людей режете? — спросил я и невольно заискивающе улыбнулся.

Наверное, мне хотелось, чтобы они рассмеялись в ответ, радуясь удачному розыгрышу.

— Ноги, руки для нормального обеспечения работы головного мозга необязательны, — мрачно прогундосил Кириллыч. Похоже, он меня немножко ненавидел из-за того, что ему предстояло со мной сделать. — Будет лучше, если ты там поместишься сам. Без доработки. Всем будет лучше, поверь мне.

— Ты уж исхитрись, браток, — промямлил его помощник. — А мы тебе поможем.

Мне вспомнился госпиталь, в котором я очнулся. Так вот зачем размороженные головы скрепляли с обрубками тел. Руки-ноги для нормальной работы мозга необязательны. Ненавижу войну.

Все три ступени короткой лесенки были густо политы кровью. Жандармы закинули меня сразу на верхнюю ступень, и, обняв гладкий цилиндрический корпус ракеты, я заглянул в свой титановый саркофаг. Места было не просто мало, а очень-очень мало, однако если я не хотел, чтобы мне поотрубали все выступающие части тела и переломали ребра, я должен был просочиться внутрь любой ценой.

— А повыше лестницы нет? — мертвым голосом спросил я. — Упереться надо.

— Нету другой лестницы. — Кириллыч вскарабкался на вторую ступеньку и приготовился толкать. — Рванули! — скомандовал он.

И мы рванули. Удар по голове был очень силен. Мне сразу залило кровью лицо. Я попытался ее стереть рукавом, но следующий толчок впечатал меня зубами в металлический блок с тремя большими буквами «ХЗР». Дабы избежать дальнейших увечий, пришлось, не глядя, хвататься за что ни попадя и пропихивать себя в щель.

— Грудная клетка не лезет, — послышалось снизу. — Сейчас ломик принесу.

Я уперся руками. В груди что-то хрустнуло, стало трудно дышать, но я сдвинулся еще на несколько сантиметров. Кровь, сочившаяся из ссадин и царапин, служила неплохой смазкой.

— Нога чуть-чуть торчит, пальцы подожми, — приказали мне снизу. — Вот так. Отлично вошло. Все бы так. Вынимай. Будем оснастку ставить.

Меня дернули за ногу, за руку и, в конце концов, потянули за волосы. Но я настолько плотно притерся к ракетным потрохам, что вытащить мое тело наружу оказалось еще труднее, чем затолкать внутрь. Кириллычу пришлось попотеть, прежде чем я свалился на окровавленные ступеньки.

— Поосторожнее можно? — сварливо возмутился я. — Ценное оборудование все-таки.

— Я бы на твоем месте не привередничал. — Помощник Кириллыча подкатил к ракете тележку с набором то ли очень хороших слесарных, то ли очень плохих хирургических инструментов. — Ты — везунчик. Наслаждайся последними минутами жизни. — Он взял с подноса шприц, зарядил в него капсулу без маркировки. — Извини, брат, обезболивание только местное, и эффект быстро пройдет. Мозг нельзя ничем тормозить, а значит, получишь напоследок море новых впечатлений. Небось, лучше, чем в тепленькой постельке помирать? А?

— Выпить дайте.

— По технологии не положено.

— Звери.

Рядом с соседней ракетой послышалась ругань. Крупный мужчина с отвислым животом и широким задом вывалился из люка. Он хрипел, брыкался и плевался.

— Педерасты! — ревел он. — Только извращенец может влезть в эту дырку! Покажите мне ту сволочь, которая все это выдумала!

— Доброволец, — хмуро пояснил Кириллыч. — Хочет отомстить за семью, а в солдаты не годен.

Толстяк застонал и вырвал у обслуживающего его техника лазерный резак.

— Где резать?

— Нигде! Вы не подходите! Вон отсюда! — взвился техник. — Охота сдохнуть — убейте себя как-нибудь еще! Я-то здесь при чем? Кто вам дал разрешение, тот пусть вас и режет!

— Мне плевать на все ваши разрешения, — рычал доброволец и, активировав лазерный резак, двинулся на техника. — Я хочу уничтожить как можно больше кохонов. Они убили Томку, маму и всех остальных. Говори, где резать?

— Левая рука полностью, левая нога по колено, правая нога на двадцать сантиметров выше колена, — торопливо пролепетал щуплый техник, поняв, что толстяк не остановится ни перед чем. — Сейчас я дам местное обезболивание.

— В задницу обезболивание!

Я отвернулся и спросил у Лебедя:

— Много добровольцев?

— Все, кроме вас, — буркнул он.

— И в криоконтейнерах то же?

— В криоконтейнерах — казненные преступники. Их не спрашивают.

Кириллыч махнул рукой жандармам, и те снова скрутили меня. Из их шлемов с колокольным гудением доносился многоэтажный жандармский мат. Парням не нравилась грязная работа, но делали они ее на совесть. Я не смог даже дернуться, когда техник всадил мне иглу в шею. Процесс обезболивания оказался очень болезненным. Кожа на голове одеревенела и, судя по ощущениям, начала трескаться.

— Не боись, браток. — В руке Кириллыча загудела дрель.

Меня прижали к полу. Я сделал последнюю попытку вывернуться, но не смог даже пошевелиться. Моя крепко зафиксированная голова мелко затряслась. Кириллыч сверлил мне затылок. История моей жизни повторялась с тошнотворной цикличностью. Снова закат жизни, и снова сверло вгрызается в череп. Я закричал.

— Готово. Пускай тест, — пропыхтел Кириллыч в тот момент, когда в моих легких закончился воздух, и я замолчал, чтобы сделать судорожный вдох.

— Не жмет? — участливо поинтересовался техник и похлопал меня по плечу.

— Что? — не понял я.

— Разъем. — Он взял мою ладонь и положил ее мне на затылок.

Я ощутил под пальцами скользкую от крови цилиндрическую поверхность, уходящую в глубь черепа.

— Через эту дырку бортовой компьютер будет осуществлять прямой контакт с нервной системой, — объяснил Кириллыч. — Специальное устройство снимет боль в ране, но не полностью, чтобы не затормозить скорость прохождения импульсов. Американская технология, мать их. Никакого человеколюбия. Теперь забирайтесь в люльку. Мы вас запаяем, а дальше программисты пусть вами занимаются.