— Я не слышал, как ты вошла, — извинился софист.

— В полночь совы крадут наш слух. Произнеся эти загадочные слова, Аспазия тут же, без всякого перехода, спросила, как продвигается расследование. Софист признался, что оно окончательно зашло в тупик. Ни Аристофан, ни Диодор не убивали Анита, а чтобы обвинить кого-нибудь другого, не хватало фактов. Аспазия велела Продику рассказать все, что ему удалось выяснить.

— Судя по всему, это дело как-то связано с неудавшимся побегом Сократа.

— Это и так понятно. Но Сократ сам отказался бежать.

— Говорят, был еще один заговор. Похоже, Анит что-то заподозрил. Антемион сказал, что его отец хотел раскрыть заговор и доказать, что Сократ — изменник и лжец.

Аспазия откашлялась, прикрыв рот ладонью, и спросила:

— Но ведь Сократа уже казнили — зачем же понадобились новые доказательства?

— Должно быть, Анит разгадал тайный замысел Сократа: принять смерть, чтобы остаться в глазах потомков жертвой несправедливости.

— Ясно. Значит, Анита убили заговорщики, если они существуют, конечно.

— Вот именно. Все, что у нас есть, — досужие домыслы. Антемион считает, что его отец нашел какую-то важную улику, но потом она пропала.

— Очень интересно. Похоже, мы нашли мотив преступления.

— И по-прежнему не можем найти преступника. Правда, в последнее время я стал подозревать одного человека, но доказательств у меня нет, зато у подозреваемого есть железное алиби.

— Необула. Продик кивнул.

— А почему ты стал ее подозревать?

— Все очень просто. Она обвинила в убийстве Анита тебя. И была, надо сказать, весьма убедительна.

Аспазия схватилась за сердце и несколько мгновений растерянно моргала.

— Не может быть, она так не думает.

— Разумеется, нет. Необула пыталась направить меня по ложному следу. Вот только зачем?

Аспазия задумалась.

— Эта женщина любит опасные игры. Она сложная. Да что там, она просто сумасшедшая! Вбила себе в голову, что для спасения «Милезии» нужно принести человеческую жертву. К тому же, девчонка метит на мое место.

— Это многое объясняет.

— Но с другой стороны, никто, кроме нее, с «Ми-лезией» не справится. Необула очень горда и никогда не сдается.

— Но она недостойна! — возмутился Продик. — Она желает твоей смерти!

— Моя смерть куда ближе, чем она думает. Софист принялся умолять подругу не говорить таких страшных вещей.

— Милый Продик… — Женщина погладила его по щеке. — С тобой я по-настоящему счастлива, впервые за много лет.

— Я тоже.

Они постояли, сплетя пальцы, лаская друг друга взглядом, но Аспазия, внезапно спохватившись, хлопнула в ладоши.

— Чуть не забыла! Есть новости. Я нашла кое-что интересное. Собирайся, мы идем в «Милезию».

Чтобы навести порядок в доме свиданий после бурной ночи, требовалось никак не меньше дюжины рабов. Кратеры вновь наполняли вином, в лампы наливали масло, инструменты настраивали, мебель расставляли по местам. Аспазия показала софисту гобелен, изображавший игривую любовную сцену. Продик подошел поближе и заметил, что у ковра обгорели края.

— Я обнаружила это вчера, когда обходила дом, — пояснила Аспазия.

В нескольких шагах от стены стоял огромный напольный канделябр с семью свечами. Проследив за взглядом Продика, Аспазия кивнула.

— Я сначала тоже так подумала. Потом позвала Филиппа и спросила, что здесь произошло. По его словам, кто-то задел канделябр, и свеча подпалила гобелен. «А когда это случилось, Филипп?» — спросила я. Он стал вспоминать и наконец объявил, что ковер загорелся в ночь смерти Анита, за несколько часов до убийства. Тогда Филипп ничего не заподозрил. Из канделябра выпали три свечи, одна подпалила ковер, а другая упала на одного из гостей, он сильно обжегся.

— А почему подсвечник упал? На вид он вполне устойчивый.

— Одна гетера споткнулась о сидевшего на полу гостя и толкнула канделябр. Между прочим, это была Необу-ла собственной персоной.

— Забавное совпадение.

— Ну да, — улыбнулась Аспазия. — Одно из тех таинственных совпадений, которые наводят на определенные мысли. Филипп подробно описал мне все, что произошло: на гостя закапал расплавленный воск, тот заорал во весь голос, началась паника. К счастью, подоспел привратник, облил беднягу водой, а остатки выплеснул на гобелен. Потом все от души посмеялись.

— Значит, Филипп на какое-то время покинул свой пост.

— Вот именно.

Продик внимательно осмотрел канделябр. Он представлял собой тяжеловесную конструкцию на четырех ногах, отлитую из бронзы. Уронить такую штуку было непросто.

— А этот подсвечник всегда был здесь?

— Нет, раньше он стоял поближе к ковру. Но теперь его отодвинули, на всякий случай.

— Предположим, Необула сделала это специально, чтобы поднять панику. В это время в дом мог проникнуть настоящий убийца.

Если бы в «Милезию» кто-то проник, Филипп непременно заметил бы его. Продик размышлял вслух:

Преступник мог воспользоваться паникой и тихонько проскользнуть во внутренние покои, прикрываясь плащом и спрятав нож под одеждой. Потом он где-нибудь затаился и дождался, пока Эвтила принесет Аниту вина.

И кто он, этот преступник?

Необула ни за что не признается. Но она знает, и мы должны этим воспользоваться.

Ненависть к женщине, что с неслыханной дерзостью пыталась обольстить его, использовать в своих гнусных целях и погубить, помогала софисту думать, придавала сил, обостряла чутье. Злость заставила Продика преодолеть оцепенение и с удвоенным рвением взяться за дело. Какое наслаждение он испытает, отдав коварную сирену в руки правосудия! Однако софист старался не увлекаться мечтами о мести. Расследование требовало хладнокровия.

«Жажда власти сродни любовному влечению», — сказала гетера.

Вечером, пока Необула развлекала посетителей, софист проник в ее дом. Продик и сам не знал, что ищет, — ему казалось, что, бросив взгляд на жилище гетеры, он сумеет лучше ее понять.

Дом Необулы напоминал логово игривой и капризной пантеры, в нем царили роскошь и беспорядок. Еще с порога в глаза софисту бросился бюст молодого Алкивиада работы самого Фидия, который, верно, обошелся хозяйке в целое состояние. Продик внимательно осмотрел одну за другой все комнаты и надолго задержался в спальне. На ложе, поверх тонкого шерстяного одеяла, валялись забавные кисточки для косметики и баночки с разноцветными красителями, вдоль стены расположились многочисленные сундуки, доверху забитые одеждой, а в специальной корзине хранились дюжины лиловых шарфов из тончайшего шелка. Софист, не сдержавшись, прижал один к щеке. В ногах ложа стоял большой таз для умывания. Изящные деревянные вешалки едва выдерживали тяжесть бесчисленных пеплумов и туник, туалетный столик украшало большое бронзовое зеркало в сандаловой раме. На широкой полке Продик обнаружил ножницы, ленты, костяные гребни, маникюрные ножички, сетки для волос и массу других предметов, о предназначении которых оставалось только догадываться: вроде подушечки из кроличьей шкурки или крошечной щеточки размером с ноготь. Судя по всему, наука женского кокетства развивалась куда быстрее астрономии и медицины.

В маленьких шкатулках хранились ожерелья, диадемы, ручные и ножные браслеты, серьги с драгоценными камнями. Целые горы золота. В специальном ящике покоились инструменты для растапливания воска, ступки для приготовления мазей, затейливые флакончики для благовоний. Продик недовольно поморщился, увидев свое изрезанное морщинами лицо в круглом настенном зеркале.

Внезапно внимание софиста привлекла деревянная лестница из десяти ступеней, прислоненная к стене в передней. Зачем она понадобилась в доме, где до верхней полки любого шкафа можно было достать, не поднимаясь на цыпочки? Осмотрев еще раз все комнаты, Продик только убедился в своей правоте. Поразмыслив над забавным парадоксом, софист сказал себе: «Я искал разгадку наверху, но ведь лестницы существуют и для того, чтобы спускаться вниз». Продик в третий раз принялся обходить дом, на сей раз — в поисках люка или двери, ведущей в подвал. Люк отыскался в спальне, под ворсистым ковром. Опустившись на колени, софист с силой потянул металлическое кольцо, и в нос ему ударил тяжкий запах давно не мытого человеческого тела. Продик осторожно опустил в люк масляную лампу, которой освещал комнаты во время обыска. В углу темного подвала жался худой, полуодетый старик. Узник робко приблизился к полоске света, и софист смог разглядеть его лицо. Это был Сократ.