— Если хорошая речь может убедить судей в том, что невиновный виновен, а виновный невиновен, значит, бывает и наоборот: нельзя сводить правосудие к упражнениям в красноречии.

— Ох, Сократ, какой прок от твоей честности! Суд совсем не то место, где нужно искать справедливость. Истина, которой ты служишь, — всего лишь химера. Взгляни же правде в глаза!

— Я всю жизнь защищаю то, во что верю, Аспазия. Не проси меня предать эту веру, чтобы спасти свою шкуру.

— Я понимаю, о чем ты. Ты всегда презирал софистов, не щадил даже Протагора и Продика. Но ведь речь идет о жизни и смерти. Нравится тебе или нет, но в основе нашей судебной системы лежит риторика. По-другому просто не бывает. Где взять столь надежные улики, чтобы отпала надобность в словах? Правда похожа на рыбешку со скользкой чешуей. Ее нельзя поймать руками, сколько ни пытайся.

— Милая Аспазия, ты совершенно права, но, как тебе известно, я никогда не мог похвастаться рассудительностью.

Аспазия поняла, что Сократ давно принял решение и продолжает разговор только из страха обидеть гостью. Женщина чуть не плакала от гнева и бессилия; она слишком сильно любила своего друга, чтобы бросить его в смертельной западне. Сократ рискнул всем, чтобы спасти сына Аспазии, и больше всего на свете она хотела бы отплатить ему тем же. Но что сделано, то сделано. Сократ привык жить по принципам своей философии. Им он не изменил бы и перед лицом смерти. А значит, их битва была проиграна заранее.

С выдающегося далеко в море Кеосского мыса открывался вид на треугольные паруса рыбацких суденышек. От зноя над синей гладью повисла сероватая дымка. Вилла правителя, укрытая от неласкового зефира зубастой горной цепью, располагалась на вершине поросшего оливами холма, у подножия которого лежала Юлида. По склону холма тянулась широкая извилистая дорога. Виллу охраняло каменное изваяние льва — память о древней легенде, гласившей, что когда-то на острове жили нимфы, но среди холмов завелся огромный свирепый хищник, и красавицам пришлось бежать на Эвбею. В отсутствие нимф жизнь на Кеосе текла неспешно и скучновато, а нехватку ярких идей и великих произведений восполняли запасы серебра, меди и обсидиана. Козы задумчиво щипали траву на горных склонах, пряно пахли цветы олеандра, кусты чертополоха мирно соседствовали с алыми островками маков.

Продик карабкался по косогору, то и дело вытирая со лба пот. Жаркое солнце дремало над верхушками сосен. Софист шел так медленно, что ему самому порой казалось, будто он топчется на месте. Продик дожил до шестьдесят шестой весны и терпеть не мог делать над собой усилия, хотя его лекарь не уставал повторять, что в таком возрасте каждый шаг — это лишняя минута жизни. Время близилось к полудню, наступало самое пекло.

Невесомые облачка совсем не давали тени. Чем выше поднимался Продик, тем слышнее становился шум моря, сильнее пахло солью и водорослями.

Минуло семь лет с тех пор, как софист узнал, что, промолчав, можно сделаться убийцей. Продик шел на аудиенцию к правителю Кеоса и по дороге старательно репетировал смиренное и почтительное выражение лица, подобающее моменту. У ворот виллы он остановился немного передохнуть и прислонился к прохладной каменной стене, щурясь под беспощадными солнечными лучами. Наполненный ароматом жимолости сад дремал, завернувшись в полуденную дымку. Рабыня Алькиппа доставала из колодца воду. Продик небрежно поздоровался. Служанка бросила на него беглый взгляд и тут же отвела глаза. Софист помнил те дни, когда она была стройной козочкой с пропахшей оливками кожей, а он, беспечный юнец, все норовил прижать ее где-нибудь у стены. Они взрослели и старели бок о бок, вместе с немыми свидетелями их тайных свиданий — камнями и маковым полем. Теперь обоих согнули старость и невзгоды.

Продик пересек двор и в сопровождении стражника начал подниматься по сумрачной лестнице, ведущей в зал приемов. Посол знал, что правитель пустит в ход все известные ему уловки и хитрости, всю силу своего убеждения, чтобы убедить друга не оставлять пост. Он откроет ларцы и начнет соблазнять Продика золотом и драгоценными камнями, военными трофеями и подарками с окрестных островов. Станет жаловаться на нехватку подходящих людей, ссылаться на сложное положение, в котором оказался Кеос, нахваливать дипломатический талант софиста, и кто знает, что еще.

Только изощренная дипломатия позволила крошечному островку пережить длинную череду войн и катастроф; много лет подряд Кеос наводняли беженцы, грабили пираты, осаждали варвары, но теперь, кажется, воцарился мир — мир в самом сердце бури, и Продик, смертельно уставший от политических битв, решил посвятить остатки дней своей философии. Хватит с него успехов на поприще дипломатии.

Вслед за двумя смуглыми рабами-нубийцами софист проковылял по неровным каменным плитам в зал приемов. Правитель острова склонился над заваленным свитками столом и, рискуя столкнуть огромные напольные амфоры, самозабвенно изучал карту. Увидев Продика, он тотчас отослал рабов и сам проводил гостя к удобной широкой лежанке. Анаксандр был на пятнадцать лет моложе своего посла, но время обошлось с ним куда более жестоко. Правителю приходилось скрывать лысину под пышным седым париком. Его льняные одежды украшала богатая вышивка.

— Мне передали, что ты хочешь меня видеть, — почтительно произнес Продик.

— Афинский посланник, который, между нами говоря, весьма смахивает на евнуха, привез вот это. — Анаксандр взял со стола большой свиток и принялся внимательно рассматривать его, словно невиданную диковинку. — Я сначала решил, это книга, а оказалось — письмо. Довольно длинное. А знаешь, что самое интересное? Это письмо адресовано не мне, а некоему кеосскому посланнику.

Анаксандр наполнил серебряные кубки вином. Сквозь оконные решетки в зал лениво заглядывали полуденные лучи.

— Письмо? — Софист удивленно вскинул бровь.

— И кстати, написанное очень красивым почерком.

Продик отпил из своего кубка. В пути у него сильно пересохло горло.

— Должно быть, автор письма ценит тебя чрезвычайно высоко, — заметил Анаксандр с лукавой улыбкой.

Казаться безучастным Продику было все труднее. Анаксандр протянул было послу свиток, но тут же отдернул руку.

— А что, дружище, не ждешь ли ты случайно какое-нибудь важное послание?

— Я давно уже не жду ничего важного, — покачал головой софист.

— Стало быть, ты не знаешь, от кого оно? Или завел переписку с Афинами втайне от своего правителя?

— Что здесь скрывать? Я и правда понятия не имею, о чем говорится в письме, любезный Анаксандр.

— А я уж подумал, что ты плетешь заговор у меня за спиной, — усмехнулся правитель, передавая Продику свиток.

«Все ясно, — подумал софист. — Наш Анаксандр все никак не привыкнет к мирной жизни и мечтает об отменной политической интриге, чтобы разогреть кровь и дать пишу уму».

Продик развернул письмо, бросил взгляд на подпись и остолбенел. Одно-единственное имя заставило его сердце замереть и затрепетать в мучительной истоме. Больше всего на свете он мечтал получить письмо именно от этого человека. Софист пытался справиться с волнением, но глаза выдавали его. Анаксандр был заинтригован и не скрывал жадного любопытства.

— Какая-нибудь важная персона?

Продик усмехнулся. Настал его черед томить собеседника.

— Очень важная персона, — подтвердил софист.

— Политик?

— Что-то вроде того.

— То есть… Как это вроде того? Ты мне скажешь, в чем дело, или нет? — Правитель начал раздражаться.

— Едва ли.

— Это еще почему?

— Дело в том, что вы хорошо знакомы.

— Вот как? Тогда он и мне мог бы написать. Откуда он, твой друг?

— Из Афин.

— Может, подскажешь?

— Его слава не уступает славе самого Перикла? Правитель часто заморгал: такое случалось, когда он сильно удивлялся или волновался.