— А это зачем? — поинтересовался Продик со смехом.
— Не вредно все время иметь перед глазами богов, — горделиво пояснил Аристофан.
— Чтобы отличать добро от зла?
— Это краеугольный камень представлений о морали, — провозгласил комедиограф.
У подножия Олимпа замерла в игривой позе муза комедии Талия. У противоположной стены стояла лежанка, на которой Аристофан писал, когда уставал сидеть за столом; рядом стоял маленький столик с пюпитром и подставкой для письменных принадлежностей. Маленькое окошко выходило во внутренний двор, узкая лестница вела наверх, в помещения для рабов (на самом деле у сочинителя был всего один раб). Продик вгляделся в папирус, над которым, по всей видимости, работал Аристофан, но не смог разобрать ни слова.
— Очередная злобная сатира!
— Как же! Заказ.
— Ты пишешь на заказ? — не поверил Продик.
— Меня Аспазия попросила. Она придумала замечательный сюжет: женщины захватывают власть и порабощают мужчин. Что скажешь?
— А почему бы и нет? Я, кажется, знаю место, где царит гинеократия.
— Правда? — озадаченный комедиограф почесал бороду. — Жуткая клоака, должно быть.
— Ты любишь бывать там по вечерам.
На этот раз хохот Аристофана был поистине громоподобным. Софист продолжал:
— По мне, равенство полов наступит не тогда, когда женщины станут править, а когда мужчины начнут менять постель своим впавшим в детство родителям.
— Зевс-громовержец! Надеюсь, это время никогда не наступит.
Продик так и не смог разобрать почерк комедиографа. Аккуратно свернув свиток, он убрал его в чехол.
— И не стыдно тебе писать по заказу, великий насмешник?
Аристофан отобрал у гостя свиток и не глядя забросил его куда-то в угол. Теперь он казался задумчивым:
— Грядут тяжкие времена, но меня голыми руками не возьмешь. Я им не Филиппид[90] какой-нибудь. Выпьешь? — Он протянул софисту кубок. Продик отказался. — Говорят, пьянство до добра не доведет. Но это доброе хиосское вино: ни запаха, ни забытья.
Продик все же отхлебнул из кубка и удивленно прищелкнул языком:
— Надо же! Не разбавлено!
— Разбавлять вино! Что за дикарский обычай! Чем же мы разбавим свою печаль, любезный Продик, если станем разбавлять вино?
Собеседники вышли во двор, и Продик с наслаждением глотнул свежего воздуха. Увидев, что софист рухнул на скамью, Аристофан понимающе кивнул. Появился Ксант с корзиной фиников, оливок и маринованных луковиц. Перед тем как уйти, он обтер гостю и хозяину руки влажным полотенцем.
— А теперь, Продик, расскажи-ка, чем ты сейчас занимаешься.
— Я пишу о Сократе. Но об этом никому ни слова.
— Положись на меня. Я просто ходячее благоразумие.
Оба в который раз рассмеялись.
— Вы были друзьями? — внезапно спросил софист.
— Ты еще спрашиваешь?
— А ты ведь неплохо по нему прошелся в одной своей вещице.
— Это была просто шутка, — ответил Аристофан. — Друзья для того и существуют, чтоб над ними смеяться. Но в глубине души я всегда знал: это великий человек. Они не успокоились, пока не убили его. В конце концов! — Он с силой стукнул кулаком по колену. — Ну ничего, в Аиде всем найдется место. За Аид!
Собеседники сдвинули кубки и выпили, хотя упоминание Аида отнюдь не прибавило Продику хорошего настроения. При взгляде на огромные уши Аристофана ему в голову пришла абсурдная мысль о том, что преисподняя наверняка похожа на огромную глубокую воронку, до дна которой долетает каждый звук из мира живых.
По странному совпадению, комедиограф вновь за говорил о весьма интересных для Продика вещах. Он посоветовал гостю поскорее посетить «Милезию» до того, как ее закроют.
— А почем ты знаешь, что я не сделал этого до сих пор?
— Мы бы там встретились, — заявил комедиограф, — я ни одного вечера не пропускаю.
— Стало быть, ты сможешь порекомендовать мне гетеру.
Польщенный Аристофан обнажил в ухмылке ярко-красные, как у молодого жеребца, десны.
— Разумеется, Необулу! Она хоть и постарше остальных, но равных ей нет, можешь мне поверить.
— Теперь припоминаю: я о ней где-то слышал. У нее еще есть подруга, которая разливает вино, как же ее?..
— Эвтила? Едва ли она хорошо отзывалась о Необуле.
— Не слишком, по правде говоря.
— Они не ладят. На самом деле Необула ни с кем не ладит. Ей все завидуют. Она зарабатывает больше всех, потому что умеет больше других.
— Значит, у нее нет подруг? А как же Хлаис?
— Разве что Аспазия — Необула приносит ей много денег. Хотя едва ли они питают друг к другу особую нежность. Забавное это место, «Милезия»; всеобщая ненависть, соперничество, склоки. Отличная тема для комедии, не находишь? А что происходит потом, когда довольные мужья возвращаются к своим разгневанным женам? Такая пьеса определенно имела бы успех. Но у меня обязательства перед Аспазией.
Продик хотел было что-то спросить, но тут во дворике появился перепуганный Ксант с криком:
— Господин, идут!
— Кто идет?
— Хозяин дома, мой господин! Хозяин и с ним еще люди, у всех дубинки! Они не с добром пришли!
— Так обеспечим им достойный прием! — взревел Аристофан. И, схватив свою палку, ринулся к выходу. Раб бросился за ним, хватая комедиографа за складки хитона:
— Господин, не надо! Берегись!
В первый момент Продик растерялся, но потом все же бросился за Аристофаном, заклиная его проявить благоразумие. Не лучше ли попробовать договориться?
— Договориться? — взревел комедиограф.
В проломе двери появилась чья-то физиономия. Дыра, в которую она просунулась, была столь узкой, что человек едва мог открыть рот. Аристофан замахнулся на пришельца палкой; удара не последовало, однако нарушитель спокойствия резко дернулся, из носа у него хлынула кровь. Воодушевленный успехом комедиограф крикнул, что так будет с каждым, кто посмеет сунуться на виллу.
— Никакой пощады! — орал он что есть мочи, сопровождая крики мощными ударами по хлипким доскам.
Софист решил, что пора убираться подобру-поздорову. Но прежде чем спасать собственную шкуру, следовало позаботиться о бесценных рукописях, которые могли пострадать в предстоящей свалке. Метнувшись в комнату, Продик стал лихорадочно подбирать с пола первые попавшиеся свитки и запихивать их в пустую холщовую торбу. Рукописи валялись повсюду, на полу и на столе, по углам и под ложем, в полном беспорядке, и понять, какие представляют ценность, было совершенно невозможно. Со двора доносились громкие вопли. Сначала противники обменивались оскорблениями; комедиограф явно собирался защищать вход при помощи палки, камней и кулаков до последнего зуба во рту. Внезапно на жалкую дверь обрушился целый град страшных ударов, послышался громкий треск, рев комедиографа и испуганный крик Ксанта. Продик уже успел набить торбу свитками и поспешил по длинному коридору навстречу шуму битвы. Меж тем, враги Аристофана уже ворвались во двор. Комедиограф с проклятьями отступал назад, продолжая размахивать палкой; неловким ударом он проломил в заборе огромную дыру и, не удержав равновесия, шлепнулся на землю. Перепуганный Продик едва успел отскочить в сторону.
Аристофан с усилием поднялся на ноги — грязный, обезумевший от ярости, с налитыми кровью глазами. Он тут же схватил палку и снова ринулся в бой. В небо взвились облака пыли. Противники катались по земле, стараясь перегрызть друг другу глотки. Ксант с жалобными стенаниями метался по двору, не решаясь разнять дерущихся. Раздался жуткий, глухой удар. Отчаянный вопль раба подсказал Продику, кто вышел из схватки победителем. Комедиограф, отплевываясь и кашляя, барахтался в пыли, пока двое молодчиков не поставили его на ноги. Хозяин виллы приказал связать должника. Клубы пыли успели рассеяться, и софист увидел, как его приятеля скрутили по рукам и ногам и швырнули в повозку, будто мешок с зерном. Аристофан звучно плюхнулся на дощатое дно и затих: то ли притаился, то ли потерял сознание. Хозяин исподлобья поглядел на Продика, словно прикидывая, не прихватить ли и его за компанию. Софист предостерегающе поднял руку и начал отступать назад. Молодчики вскочили в повозку и принялись жестоко нахлестывать ни в чем не повинных ослов. Аристофана увезли. Раб семенил за повозкой, как верный пес, причитая и заламывая руки.
