– Руэн – персонаж, как тот, которого ты играешь в «Гамлете»?

Он покачал головой. Я дала ему время переосмыслить свои слова.

– Руэн настоящий. Он демон.

– Ты превосходно рисуешь. – Я указала на дом на белой доске. – Можешь изобразить Руэна?

– Каким он выглядит сейчас? – уточнил Алекс.

Он несколько раз глубоко вдохнул, потом встал и неохотно стер дом с доски. Очистив ее, начал рисовать лицо. Пока рисовал, я кое-что записала: атмосфера беседы, мои мысли по ее ходу, напоминание о том, чтобы проверить, есть ли супергерой по имени Руэн.

– Вот, – сказал Алекс через несколько минут.

Я посмотрела на рисунок и нахмурилась. Автопортрет Алекса, вплоть до очков.

– Это Руэн? – уточнила я.

Он кивнул.

– Но он очень похож на тебя.

– Нет, он иной. Он плохой Алекс, а я хороший Алекс.

Это меня встревожило. Я открыла рот, чтобы спросить: «А что делает плохого Алекса плохим?» – но тут же закрыла, понимая, что подобралась к сердцевине проблем Алекса, к причине появления этого Руэна. И тут требовалась предельная осторожность, следовало понять, какой Алекс для него «хороший», а какой – «плохой».

– Руэн причинял тебе вред?

Он покачал головой.

– Руэн мой друг.

– Понимаю, – кивнула я, пытаясь найти способ выяснить, почему Алекс выбрал демона, чтобы проецировать свои эмоции, является ли Руэн воображаемой фигурой, ответственной за те эпизоды, когда мать причиняла себе вред, и есть ли у Руэна планы убедить Алекса причинить вред себе. Его концепция «плохого» могла включать и самонаказание.

Алекс подошел ко мне и указал на шрам, тянувшийся через линию челюсти.

– Откуда у вас этот шрам?

Я открыла рот, но с губ не сорвалось ни звука.

Он моргнул.

– Руэн говорит, это сделала маленькая девочка, потому что злилась.

«Да откуда он может это знать?» – подумала я.

Я взглянула на Майкла, но тот смотрел через стеклянную дверь на двух врачей, идущих по коридору, отвлекся и не замечал, что происходит. Я повернулась к Алексу. Сердце гулко билось.

– Руэн сказал, что вы причинили вред этой девочке. – В голосе прозвучали вопросительные нотки, недоумение.

Я отчаянно боролась с паникой.

– Руэн объяснил, как я ей навредила?

Алекс посмотрел направо.

– Руэн, – крикнул он, – это некрасиво! – И вновь повернулся ко мне. – Не обращайте на него внимания.

– Что сказал Руэн?

Алекс вздохнул:

– Чушь. Говорит, что она попала в темную, темную дыру, и там была лестница, но вы вытащили ее, и она там осталась.

– Это то, что ты чувствуешь, Алекс? – спросила я, хотя мой голос стих до шепота, доносящегося издалека.

У меня возникло ощущение раздвоенности: одно мое «я» задавало вопросы, которые меня учили задавать, а другому – скорбящей матери – внезапно захотелось протянуть руки и вновь обнять свою маленькую девочку.

Но слишком поздно, Алекс ушел в себя, оборвав контакт. Я наблюдала, как он идет к белой доске, второй раз принимается рисовать дом своих грез.

– Я приду и снова поговорю с тобой завтра, – пообещала я, поднимаясь с пола. Мои руки дрожали.

Но он сосредоточился на рисунке, начав на сей раз с крыльев над домом.

– Как все прошло? – спросил Майкл, когда мы шли по коридору к центральному входу.

Я держалась на три шага впереди, чтобы он не видел озабоченности на моем лице. Чувствовала, как вибрирует в сумке мобильник от сообщений моих подруг, которые, вероятно, очень волновались. Чтобы успокоиться, я пыталась вести отсчет от десяти к нулю, добралась до нуля, но сердце колотилось в груди, в глазах появились слезы. Я чувствовала, как вскрылись раны, вызванные утратой Поппи, понимала: еще чуть-чуть, и я разрыдаюсь.

– Я проанализирую свои записи и утром встречусь с вами и остальными, – быстро ответила я.

Мы добрались до вестибюля клиники. Майкл остановил меня.

– Доктор Молокова! – голос звучал напряженно.

Я подняла голову, удивленная его тоном. Он провел рукой по длинным волосам, похоже пребывая в замешательстве.

– Пожалуйста, скажите мне, что не собираетесь разрушать эту семью. По моей просьбе с его матерью работает один из лучших психиатров страны…

– Это хорошо, – кивнула я. – Но…

– Что?

– Я думаю, Алекс может представлять опасность для себя. Я бы хотела поместить его в Макнайс-Хаус для стационарного обследования.

У Майкла вытянулось лицо.

– Пока мы беседуем, тетя Алекса, Бев, едет сюда из Корка. Его можно обследовать и дома, где он будет жить с близкой родственницей…

Внезапно я почувствовала жуткую усталость, отругала себя за отказ от собственного зарока: проводить этот день дома.

– По моему мнению, Алекс может причинить себе серьезный вред, если мы не будем постоянно приглядывать за ним. Честно говоря, я в ужасе от того, что до сих пор он не получал должного лечения. – Впервые за долгие недели перед моим мысленным взором возник тот эпизод с Поппи: мы в ресторане, она с ножом, люди уже поворачиваются и смотрят на нас.

Я повернулась, чтобы уйти, но Майкл схватил меня за руку:

– Я хочу, чтобы мальчику было лучше.

Я посмотрела на него и высвободила руку.

– Тогда позвольте мне выполнить свою работу, – ровным тоном произнесла я и направилась к стоянке такси.

Многие родители, с которыми я сталкиваюсь по работе, со слезами признаются в своих тревогах: а не вселился ли бес в их ребенка. Оказаться лицом к лицу с подобной перспективой страшно: в наши дни мы практически не задумываемся о Боге или Сатане, но внезапно странное, пугающее, иногда и с проявлением насилия поведение сына или дочери заставляет задаваться вопросами, которые, казалось бы, никак не могли прийти в голову. Такие вопросы преследовали меня чуть ли не каждый день большую часть жизни Поппи, и, если честно, не думаю, что мне удалось найти правильные ответы. Наблюдая многие годы, как ее поведение меняется к худшему, я устала от специалистов, которые твердили, что моя красивая, умная, чуткая дочь всего лишь гипервпечатлительная, а по мере взросления этот ярлык сменялся набором равнодушных и расплывчатых диагнозов: синдром дефицита внимания, диссоциативное расстройство личности, двуполюсность, синдром Аспергера. Ошибки. Сплошные ошибки, а неправильный диагноз приводил к назначению медикаментов и схем лечения, не приносивших пользы.

После медицинской школы я выбрала своей специализацией детскую психиатрию, подкрепив знания защитой диссертацией. И все благодаря догадке относительно причины такого состояния Поппи: детская шизофрения. Как и Майкл, я хотела, чтобы мы оставались семьей. И это стоило ей жизни.

Сидя в такси, катившем по улицам Белфаста, я слышала ее голос: «Я люблю тебя, мамочка. Люблю тебя». И тут же мысленным взором увидела ее, ясно и четко. Кофейно-коричневые глаза, сверкающие смехом, густые черные волосы, падающие на плечо. Поппи поворачивалась ко мне, белая кисейная занавеска касалась ее лица. «Дыра ушла». – И она улыбнулась.

Ей было всего двенадцать лет.

Дорогой дневник!

Сегодня в клинике я встретился с доктором-женщиной, она задавала много вопросов о Руэне. Я стушевался, когда она спросила о нем. Раньше никому о нем не рассказывал, потому что это касается только нас. Но он попросил представить его, и это совершенно сбило меня с толку. Обычно он шипит на меня, как кот, требуя, чтобы я не распускал язык и прикидывался, будто его не существует, а если я говорю: «Руэн, ты такой обаятельный, неужели ты не хочешь, чтобы я рассказал о тебе всему миру?» – он строит ужасные рожи и отвечает: «Сарказм – всего лишь свидетельство бессилия». Тогда я издаю «пукающий» звук, и он, рассердившись, исчезает.

Когда Руэн появился впервые, он сказал, что хочет быть моим другом: очень уж я выглядел одиноким. Но однажды мы поссорились, и я велел ему уйти, на что он ответил, что не может. Добавил, что его послали изучать меня, поскольку ни он, ни его друзья никогда не встречали человека, который мог видеть демонов. Мол, второго такого просто нет. Встречались люди, которые могли заметить демонов краем глаза, периферийным зрением, но они думали, будто им это чудилось. Я помню, как Руэн разволновался из-за того, что я могу видеть. Объяснил, что для него очень важно изучать меня, словно я лабораторная крыса. Я заметил, что не хочу, чтобы меня изучали, звучит это, будто со мной что-то не так, а люди всю жизнь твердили, что со мной что-то не так. Мне это противно, поскольку все у меня хорошо, и я лишь хочу, чтобы меня оставили в покое. Но Руэн кое-что пообещал мне, если я позволю ему изучать меня. И я не собираюсь говорить, что именно. Это наш секрет.