– Очень сожалею. – И я начала объяснять условия моего контракта, упирая на то, что этот день у меня выходной, и почему бы ей не поговорить с мальчиком сегодня, а завтра я бы продолжила, отталкиваясь от сделанных записей.

Долгая пауза.

– Это действительно важно. – Голос строгий.

Многие боятся ее. В сорок три года мне хочется думать, что я выше этого, ей на меня не надавить, да и в любом случае, сегодня четвертая годовщины смерти Поппи, и я уже на грани слез. Я сделала глубокий вдох и хорошо поставленным профессиональным голосом проинформировала Урсулу, что завтра готова встретиться с сотрудниками клиники психического здоровья для детей и подростков с самого утра.

И тут что-то случилось, чего я по-прежнему не могу объяснить. Нечто такое, что случалось лишь несколько раз и не похоже ни на одно чувство, которое я могу выразить словами. Поэтому я подобрала свое название – Чувство. И пусть назвать его не получается, я могу описать, что происходит со мной: глубоко в солнечном сплетении возникает тепло, потом огонь, но без ощущения ожога или боли. Огонь этот ползет вверх по шее и челюсти, пробирается в скальп, и волосы встают дыбом. Одновременно я ощущаю его в коленях, лодыжках, даже в крестце. Чувствую каждую часть своего тела, и мне кажется, будто я могу взлететь. Словно моя душа пытается мне что-то сказать, нечто срочное, не терпящее отлагательств, послание это заполняет все мои клеточки и капилляры, и они угрожают взорваться, если я не прислушаюсь.

– С вами все в порядке? – спросила Урсула после того, как я попросила прервать разговор.

Я положила мобильник на прикроватный столик и вытерла лицо. За десять лет учебы и работы я не нашла ни одной статьи, которая разъяснила бы, что со мной происходит и почему Чувство возникает в очень важные моменты. Я только знаю, что должна прислушиваться. Когда не прислушалась последний раз, моя дочь решила покончить с собой, а я не смогла остановить ее.

– Хорошо, – ответила я. – Я подъеду этим утром.

– Я вам очень признательна, Аня. Уверена, что вы окажете неоценимую помощь этому мальчику.

Она сказала мне, что свяжется с социальным работником, Майклом Джонсом, и попросит его приехать в Макнайс-Хаус через два часа. Закончив беседу, я посмотрела в зеркало. После смерти Поппи я часто просыпаюсь по ночам, и в результате кожа под глазами землистого цвета, с ним не справляется никакая косметика. Я оглядела извилистый белый шрам на лице, по которому щеку словно всосало внутрь. Обычно утром я провожу много времени, укладывая длинные черные волосы так, чтобы они прикрывали это уродство. Теперь же подняла волосы наверх, закрепила заколкой и надела мой единственный распакованный наряд: черный брючный костюм с мятой белой рубашкой. Закрепила на шее цепочку с серебряным талисманом. Оставила записку тем моим подругам, которые придут и обнаружат, в изумлении и страхе, что я действительно переступила порог своего дома в годовщину смерти Поппи.

Я поехала по прибрежной дороге, а не по автостраде, чтобы отвлечься от мыслей о Поппи. Может, это следствие приближающегося среднего возраста, но мои воспоминания о ней в эти дни не визуальные, а по большей части звуковые. Ее смех, легкий и заразительный. Мелодии, какие она одним пальцем наигрывала на моем старом «Стейнвее» в нашей квартире в эдинбургском районе Морнингсайд. Фразы, которыми она описывала свое состояние. «Это как… это как дыра, мама. Нет, как будто я – это она. Дыра. Словно я заглатываю темноту».

Макнайс-Хаус – старый викторианский особняк, окруженный дикой природой и расположенный высоко на холмах, с которых открывается вид на мосты Белфаста, названные в честь английских монархов. Недавно перестроенная клиника предлагает как стационарное, так и амбулаторное лечение для детей и подростков от четырех до пятнадцати лет, страдающих любыми психическими заболеваниями, приведенными в учебниках: тревожными расстройствами, расстройствами аутистического спектра, нарушениями поведения, депрессивными расстройствами, навязчивостями, психозами. В особняке десять спален, комната отдыха с компьютерами, комната арт-терапии, комната для бесед, игровая комната, столовая, бассейн, маленькая квартира для родителей пациентов, у которых возникла необходимость остаться на ночь, и изолятор для буйных. Его в стенах клиники называют исключительно «тихой комнатой». Закончив стажировку в Эдинбургском университете, я два года проработала в аналогичной клинике, но репутация Макнайс-Хауса побудила меня вернуться в Северную Ирландию, хотя я до сих пор не уверена в правильности принятого решения.

Я заметила незнакомый автомобиль, припаркованный на стоянке рядом со сверкающим черным «Лексусом» – видавший виды «Вольво» бутылочного цвета с номерным знаком 1990 года, – и задалась вопросом, а не принадлежит ли он Майклу Джонсу, социальному работнику Алекса. Я побежала через стоянку, воспользовавшись брифкейсом для защиты от проливного дождя, когда мужчина в синем костюме выступил из-под каменных колонн, открывая на ходу зонт.

– Сюда! – позвал он.

Я нырнула под зонт, и он прикрывал меня, пока мы не вошли в вестибюль, где Урсула ждала меня у регистрационной стойки. Женщина она высокая, а ее властный вид, красный костюм, густые черные, тронутые сединой волосы и красивое греческое лицо предполагают, что она бизнесвумен, а не психиатр клиники. Урсула входила в состав комиссии, которая принимала меня на работу, и после собеседования я не сомневалась: если мне откажут, то исключительно из-за нее.

«Вы изначально хотели стать врачом общей практики. Почему решили поменять специализацию на детскую психиатрию?»

На собеседовании я положила правую руку на бедро, оглядывая лица членов комиссии – троих мужчин-психиатров и Урсулу, получившую международную известность как за ее достижения в детской психиатрии, так и за хамство.

«Меня изначально интересовала психиатрия, – ответила я. – Моя мать долго боролась с психическим заболеванием, и у меня возникло желание найти ответы на загадки, которые задают подобные болезни». Если кто и знал, какие проблемы создает психическое заболевание – это и социальные табу, и позор, и стыд, вызванный осознанием того, как низко может пасть человеческий разум, – так это я.

Урсула внимательно наблюдала за мной из-за стола комиссии. «Я думала, это серьезная ошибка для любого психиатра – предполагать, будто все ответы могут быть найдены», – как бы между прочим указала она. Шутка с подковыркой. Председатель комиссии – Джон Кайнд, заведующий кафедрой психиатрии Королевского университета, – переводил взгляд с меня на Урсулу, а потом попытался обратить в вопрос неприкрытую насмешку Урсулы.

«Вы верите, что нашли все ответы, Аня? Или собираетесь искать их, получив эту должность?»

«Мои намерения – принести пользу».

Урсула широко улыбнулась мне, протянула руку и крепко пожала впервые после собеседования. Натянутость отношений психологов и психиатров общеизвестна, учитывая различия в наших подходах к лечению пациентов, но я предположила: ее телефонный звонок свидетельствует о том, что трения, если они и возникли на моем собеседовании, остались в прошлом. Затем она повернулась к Майклу, который стряхивал капли с зонта и ставил его на стойку.

– Аня, это Майкл, социальный работник Алекса. Закреплен за ним муниципалитетом.

Тот улыбнулся.

– Кто-то же должен помочь мальчику.

Несколько мгновений Урсула смотрела на него, а потом перевела взгляд на меня.

– Майкл введет вас в курс дела. Мы встретимся позже и обговорим тактику лечения. – Она кивнула Майклу и ушла.

Тот протянул мне руку.

– Спасибо, что приехали в свой выходной день.

Я хотела объяснить ему, что это не просто выходной день, а годовщина смерти моей дочери, но в горле вдруг возник комок. Я склонилась над стойкой, чтобы расписаться в регистрационной книге.

– Знаете, мы уже встречались, – вдруг произнес Майкл.

– Правда?