— Не надо. Если он тебя возненавидит, то убьет, когда подрастет.

Парень посмотрел в полные ярости от беспомощности и бессилия глаза мальчишки и отпустил его. И правильно сделал. У меня уже был опыт, и я мог давать советы.

В моем возрасте трудно найти работу. Год я продержался, продав свой уже старый «гольф», записался на биржу в длинную очередь своих ровесников, ответственных работников, чья ответственность сегодня никому не была нужна.

Как-то вечером раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, — сказала она. — Я уволила своего заместителя. Твое место свободно. Завтра можешь выходить на работу.

— Ты предлагаешь из жалости?

— Может быть, — согласилась она. — Хоть я и крутой начальник, как говорят в управлении, но я женщина. А потом в те несколько лет, что ты был с нами, я многому у тебя научилась.

— Чему, например?

— Что мужчина не должен быть жадным. Помнишь, ты говорил, что мужчина может быть глупым, но жадным быть не может, потому что мужская жадность отвратительна. Ты никогда не был жадным. Я и мужа себе выбирала по твоим рецептам.

— Ты с ним счастлива?

— Да. Ты принимаешь мое предложение?

— Я подумаю…

— Выходи завтра, очень много работы. Спасибо!

— При чем здесь спасибо?

— Ты хороший работник. И все-таки не чужой мне человек. Конечно, жаль, что ты не женился на маме, тогда у меня были бы еще брат или сестра. Это же замечательно, когда у тебя есть брат или сестра! Но чего нет, того нет. Завтра зайди вначале ко мне. Я тебя представлю. В управление пришло много новых работников, которые тебя не знают. — И она повесила трубку.

Я тогда подумал: жаль, что у меня нет детей. И совсем не для того, чтобы они помогали, а просто чтобы были. И еще я подумал: все-таки я чего-то не понимаю в женщинах. Почему они жалеют, когда нет никаких оснований для жалости…

Я и моя жена Линда летели в Рим по туристической путевке. Мы взлетели после полуночи. Как только исчезли огни московского аэропорта Шереметьево, я выпил пива, уснул и проснулся, когда самолет пошел вверх, натужно круто, почему-то со скрипом и скрежетом. Мы летели над Югославией. Может быть, летчиков предупредили, что в горах сидит серб или хорват со «Стингером», это такая американская ракета «земля-воздух», и сбивает пролетающие самолеты.

Но все оказалось проще. Как я потом прочитал в газете, которую сохранила теща, наш самолет врезался в гору. Не понимаю, как можно врезаться в гору, когда мы должны были лететь на высоте восьми тысяч метров, а таких высоких гор в Югославии нет. То ли отказали приборы, то ли молодой штурман ошибся в расчетах. Но при молодом штурмане был старый командир корабля, толстый и красный, с явно повышенным артериальным давлением. Значит, долгие годы пил и ел без меры, не занимался спортом и физической работой. Таких толстых летчиков надо увольнять, подумал я тогда, когда увидел его в проходе между креслами в салоне, потому что, если человек не следит за состоянием своего тела, он не будет следить и за состоянием самолета, а самолеты сегодня старые, как и пилоты. И все из-за бедности, бережливости и престижа. Авиационные компании вместо того, чтобы покупать «Боинги», летают на своих старых «ТУ». Как же, мы великая авиационная держава! А наши летчики едят слишком много картошки, экономя на мясе, чтобы построить дачу и купить хотя бы «фольксваген-пассат». У толстых летчиков повышается давление, болит голова, они и сами ошибаются, и забывают проверять молодых штурманов. Последнее, что я увидел в салоне самолета, это задранный подол платья моей жены Линды, ее кружевные трусики, и подумал, что через час, ну через два, надо ведь еще доехать из аэропорта до гостиницы, я ее тут же завалю на постель. Мы были с ней женаты почти десять лет, я ей, конечно, изменял, но мне с ней было лучше, приятнее, мягче и горячее, чем с другими женщинами. Больше ни о чем я не успел подумать.

В газете было написано, что погибли все сто тридцать четыре пассажира. Теща вырезала это сообщение из газеты «Известия» и прикрепила над нашей с Линдой фотографией, мне пришлось забраться на стол, чтобы прочитать.

Еще я помню теплую ночь, хотя наступил октябрь, и мы, все сто тридцать четыре пассажира, по шесть в ряд, как сидели в креслах, полетели обратно. Я не чувствовал крыльев, вряд ли были и двигатели, куда прикрепишь двигатели к душе, у которой тело меньше, чем у бабочки, но назад мы летели почему-то быстрее, потому что стюардесса через каждые пять-семь минут сообщала: прошли Варшаву, Минск, Смоленск.

— Я тебя люблю, — сказала мне Линда.

— Я тебя тоже люблю, — сказал я Линде.

— Что значит тоже? — тут же возмутилась Линда. — Говори быстрее, как ты меня любишь, скоро посадка в Москве.

— Я очень люблю с тобой спать, — начал я.

— Я тоже, — ответила мне Линда. — Особенно в новых местах. Я так мечтала, что мы сразу после прилета завалимся на широкую постель в гостинице.

— Не огорчайся, — утешил я. — В Москве перед отлетом ты мне очень хорошо дала.

— Правда? — обрадовалась Линда. Она всегда радовалась, когда ее хвалили.

И вдруг все закончилось, стало сразу темно, будто оборвалась пленка в видеокассете. Но не только темно, но и тепло. Я спал в мягких тряпках, среди них попадались даже шелковые. Мое нынешнее детство оказалось таким же коротким, как и прошлое. Запомнилось всего несколько моментов. Я сижу на солнце среди странных зеленых деревьев, как я потом понял, это была нормальная зеленая трава. Я ем кусок сала. Кусок огромный, с меня ростом. С таким мне не справиться, но мне не хочется его показывать своим братьям и сестрам, агрессивным и быстрым. Они не ходят, а перебегают, не едят, а жрут, отрывая куски. Они, как и я, всегда голодные, и у них при запахе пищи пропадает инстинкт самосохранения.

Я ничего не вспоминал, пока был маленьким крысенком, считая свою прошлую жизнь сном, потому что днем я спал, а вечерами вместе со взрослыми крысами выходил на добывание еды, а во время поисков было не до воспоминаний.

Все эпизоды из снов соединились в мою прошлую жизнь, когда я впервые днем выскочил из вентиляционной трубы, плюхнулся на асфальтовую дорожку, метнулся в заросли кустов на берегу пруда, затаился и увидел дом в полную величину со знакомыми машинами у подъезда. Только не было моей машины, да и откуда ей быть, мать машину не водила и, по-видимому, поставила в гараж. Я вдруг понял даже не трагичность, а нелепость своей ситуации, моя душа переселилась в тело крысы, я думал и все понимал, как человек; другие крысы, наверное, тоже все понимали, но их прошлая жизнь прошла в других местах, они не могли соединить свое прошлое с настоящим, как соединил я. Где-то там, где распределяют души, произошла накладка, вместо того чтобы оказаться в продовольственном складе в Воронеже или подвале колбасного цеха в Таллине, я попал на Икшу, в дом, где прошло мое детство, я знал почти всех жильцов.

Я с детства запомнил, как мимо нашего дома проплывали прогулочные теплоходы.

И когда показывался наш дом, музыка из судовых репродукторов замолкала и экскурсовод торжественно объявлял, что в этом доме живут знаменитые актеры: Иннокентий Смоктуновский, Алла Демидова, Николай Крючков, Инна Чурикова. Моя мать тоже актриса, но не знаменитая, и ее экскурсовод с теплохода никогда не упоминал.

Я вырос, закончил институт и женился на Линде, обрусевшей немке. Ее отец, немец из Казахстана, вернулся на свою историческую родину, Линда осталась со своей матерью Марьей Ивановной и стала моей женой.

За полгода я превратился в довольно крупного самца. Я еще побаивался вожака-полковника, но знал, что наше столкновение неизбежно и я стану вожаком, потому что у меня есть преимущества, каких нет у других. Я знал обо всех опасностях, местах, где разбрасывают крысиный яд, где установлены крысоловки, в каких квартирах наибольший запас продуктов, а в какие нет смысла прорываться. Из всех крыс подвала я единственный оказался местным, все остальные пришлые. Пятеро из Ставрополя, их тела погибли при столкновении автобуса и тепловоза на железнодорожном переезде, два тупых охранника, которых расстреляли в бандитской разборке в Балашихе, две молодые наркоманки — передозировка наркотиков, алкоголичка, которая сгорела от непотушенной сигареты в собственной постели, молодая балерина, что погибла в автокатастрофе. Один из охранников был в недавнем прошлом боксером тяжелого веса, душа которого переселилась в самца очень средних размеров. В первой же драке с полковником он с перекушенной лапой едва убежал и теперь прихрамывал и стал трусливым и осторожным.