Я надел полотняные брюки, кроссовки «Адидас», легкую белую куртку и вышел из дома. Тридцать лет назад я был в ковбойке из ацетатного шелка в синюю и красную клетку, в синих китайских брюках и сандалетах. Я тогда казался себе очень элегантным. И тогда, как и сегодня, я ехал на студию, только тогда на трамвае, а сегодня я взял такси. Тридцать лет назад… Таксисту было лет двадцать пять. Значит, он не помнит того замечательного времени. В магазинах полно еды, к нам в страну начали приезжать зарубежные эстрадные артисты, устарел когда-то шикарный автомобиль «Победа», и на улицах Москвы появились «Волги» с никелированными оленями на радиаторах. Мощная машина даже по сегодняшним меркам. Говорили, что за рубежом ее прозвали никелированным танком.
Война забывалась. Мужчины доносили армейские гимнастерки и надели пиджаки с плечами, подбитыми ватой, узкие брюки и широкие яркие галстуки, женщины — юбки-колокол и прозрачные блузки. Всем хотелось красоты.
На экране уже поднадоели мощные приземистые парни, предназначенные для забоев, лесосплавов и колхозных полей. Эти парни играли на гармошках и балалайках, пели песни про танкистов и шахтеров, а в компаниях уже бренчали на гитарах, хотя были популярны и трофейные немецкие аккордеоны. В это время я и пришел в кино.
На наш курс, по традиции, еще набрали мощных парней и грудастых девиц — в общем, «девушек с веслом», похожих на тех, что, изваянные из гипса, стояли на постаментах в парках. Но рядом со спортсменками уже сидели и худенькие, нежные, почти тургеневские барышни и голенастые парни, которые очень скоро сыграют интеллигентных атомных физиков.
У меня в детстве была кличка — Красюк. В этом было нечто снисходительное. Но объективно я был красивым. Невысокий, рост метр шестьдесят, «метр с кепкой» — дразнили меня в школе. Глаза у меня были небесно-голубые, как у ангелов с фарфоровых немецких тарелок, а волосы белокурые и вьющиеся. На меня оглядывались и восьмиклассницы, и зрелые женщины, может быть надеясь, что из меня со временем получится голубоглазый гигант. Не получился.
Первую роль я сыграл на втором курсе. Маленького принца. Главную роль. Из кадра в кадр. Снимали на цветную пленку, тогда фильмы в цвете были еще редкостью. И все это также началось в июне, когда летал тополиный пух. Меня запомнили все: и дети, и взрослые, и, разумеется, режиссеры. Запомнили белокурым, голубоглазым. В этой роли я научился улыбаться спокойно и безмятежно, как улыбаются принцы, которые, что бы ни случилось, становятся королями. Очень скоро я стал не только всесоюзной известностью, но частично и европейской. Меня снимали в Германской Демократической Республике. Тоже в роли принца, но уже немецкого. На меня приходили посмотреть в компаниях, особенно девчонки.
В одной из компаний я познакомился со своей будущей женой, дочерью нашего прославленного военачальника. Не хватило каких-то полгода войны, а то он стал бы маршалом, как говорила моя теща. Генерал при знакомстве осмотрел меня и спросил:
— В армии служил?
— Пока не довелось, — ответил я как можно почтительнее, и не из уважения к генеральскому званию, а из страха перед большими и мощными мужчинами. В школе все были сильнее меня, и я привык уважать силу.
Как только определилось, что мы поженимся, генерал заказал для просмотра фильм, где я сыграл роль принца. Меня тогда поразило, что человек может заказать фильм для себя одного, это все равно что заказать отдельный самолет. Потом я узнал, что генерал мог заказать и самолет.
Я надеялся, что понравлюсь ему в фильме, но он только спросил:
— Ну, а когда состаришься, кого будешь играть? Принцев старых не бывает!
— Буду играть королей, — ответил тогда я.
— Ну-ну, — хмыкнул генерал. — Все начинают лейтенантами, но не все становятся генералами, и не все принцы — королями…
В генеральскую квартиру в высотном доме на площади Восстания я переселился со Второго Крестовского переулка, что у Рижского вокзала, из коммунальной квартиры в деревянном доме, где у нас с матерью была комната.
Первое, что меня поразило в генеральской квартире, — запах кожи. Кожаные диваны, кожаные кресла, в шкафу в прихожей сапоги — хромовые и лакированные. В квартире пахло новыми портупейными ремнями, кобурами от пистолетов, чехлами ружей, кожаными портфелями и папками. По сей день запах кожи для меня — символ стабильности и преуспевания. И теперь, когда я вижу человека в кожаном пальто, я точно знаю, что этот человек прочно стоит на земле.
Нам с женой выделили небольшую комнату рядом с прихожей, и я старался попасть сразу туда, не заходя в гостиную. В больших комнатах я казался себе еще меньше ростом, я исчезал в глубоких креслах, подобранных для большого генерала. Честно говоря, с самого первого раза, как только вошел в эту квартиру, я понял, что к этому никогда не привыкну, да и не надо мне было так много. Меня приучили обходиться одним стулом, одним столом, двумя парами ботинок: одни на каждый день, другие на выход.
Говорят: руби дерево по себе. В своем лесу, могу добавить я сейчас. А мой лес — это девочки с Крестовских переулков, которые заканчивали нормальные, а не специализированные школы, поступали в нормальные институты, а не в Институт международных отношений, как моя жена, и становились учительницами и участковыми терапевтами. Очень энергичные со временем заведовали учебной частью в школе или отделением в поликлинике. Этих девочек с детства приучали беречь деньги, ждать воскресенья, чтобы с мужем пойти в кино, планировать покупки: в этом году — телевизор, в следующем — кресла, потом тахту, годам к сорока получить садовый участок, построить дощатый домик, радоваться каждой новой должности мужа, если у него получается продвижение по служебной лестнице, а не получается — тоже не беда, не всем же быть руководителями, лишь бы не пил, как пили их отцы.
Здесь была другая жизнь. За отцами по утрам заезжали служебные «ЗИМы» и «Волги», да и сыновья добирались на службу городским транспортом только в начале своей карьеры, потом они становились владельцами индивидуального автотранспорта, потом к их подъезду подавали служебный автомобиль. Здесь даже газеты читали по-другому. Я по сей день не могу отличить Сирию от Ливии, а моя жена и теща новости с международной арены читали с большим даже интересом, чем я письма от родственников, потому что после каждого переворота в какой-то стране начинались изменения в управлениях, кого-то отзывали, кого-то назначали. Третий секретарь, второй, первый секретарь первого ранга, атташе, посланник второго ранга или первого, временный поверенный, посол по особым поручениям… Они следили за перемещениями по должностям и посольствам, как шахматисты-мастера следят за игрой международных гроссмейстеров. Моя жена после окончания института, как и ее мать, начала работать в Министерстве иностранных дел, мать — в первом европейском отделе, а дочь во втором, а может быть, наоборот, я уже сейчас не помню.
Конечно, карьера женщины — в карьере мужа. А я карьеры не сделал. Фильмы про принцев каждый год не снимаются. Я снялся в фильме из жизни золотопромышленников, тогда уже начали подбираться к второсортной российской классике. Сыграл сына хозяина приисков, вырожденца во втором поколении, красивого, немощного и порочного. Потом стал соглашаться на эпизоды, а потом меня вообще перестали приглашать на киностудии.
Дело в том, что я начал полнеть. То ли регулярная сытная еда в генеральской семье, то ли что-то нарушилось в организме с обменом веществ, или потому, что перестал заниматься спортом, но вполне возможно, как сейчас говорят, сработал и генетический код. У нас в роду мужчины никогда не были рослыми. Не карлики, но в гренадерских полках вряд ли служили. Нормальные, невысокие, с возрастом округлялись, — может быть, в нас действовал вечный закон сохранения энергии. Мощный мужчина всегда мог убить мамонта и добыть кусок мяса, а жировая прослойка необходима маленьким, чтобы пережить голодное время. Мы не задумываемся, но наверняка биологические закономерности связаны с историческими.
