Он тайно вывез дочку на воды в Б…, где под именем Бернара поселился в более чем скромном домике. Здесь они не имели ни роскошного выезда, ни прислуги. Одна-единственная женщина обслуживала отца и дочь; одевшись попроще, они гуляли пешком, и если бы какой-нибудь парижский щеголь и обратил на них внимание, то наверняка сделал бы вид, что не узнал. Впрочем, никто и не думал их замечать, и то, что Фирьон считал подходящим лекарством для дочери, вызвало только резкое ухудшение.

– Вот видите, – твердила Натали отцу, – вот вам очевидное доказательство лживости всех этих прилипал! Я не стала ни дурнее, ни глупее, чем была в Париже, но никто и не думает за мной ухаживать, потому что теперь я с виду небогата. О! Какое же это страшное несчастье – с созданным для любви сердцем не найти никого, кто мог бы его понять!

Фирьон не знал, что и сказать, ибо на этот раз, как ни крути, дочка говорила истинную правду. Тем не менее он старался воспользоваться каждым удобным случаем, чтобы выставить ее в выгодном свете, и загорался неподдельной признательностью к любому мужчине, едва бросившему сколько-нибудь благосклонный взгляд на Натали, угодливо улыбался и надоедал бедняге на каждом шагу. Он так бездарно играл эту новую для себя роль, что вызвал только нелестные толки. Дошло даже до того, что окружающие стали избегать их общества, сочтя за низкопробных интриганов. Вскоре отец и дочь утратили уверенность в себе; Фирьон даже поглупел с виду, а Натали как-то подурнела и потеряла былую ловкость движений.

Знай же, мой дорогой барон, что успех окрыляет, подобно вину: благодаря успеху мужчины становятся умнее, а женщины – красивее. Некоторые же мужчины и женщины умеют жить, только если все хорошо: малейшая неудача отупляет первых и малейшее невнимание обезображивает вторых. Эти люди похожи на беговых лошадей: как только им не удается пробежать за три минуты вокруг Марсова поля, они из классных скакунов превращаются в старых кляч.

Меж тем сезон подходил к концу, а ни один мужчина не перекинулся с Натали и словом; и тут в Б… появился некий дворянчик из Керси, барон дю Берг, решивший растратить на водах остатки немалого состояния и хилого здоровья.

Круглый сирота, барон посвятил свою хрупкую и нежную натуру разгулу и страстям за игорным столом. Еще совсем молодой – ему едва стукнуло двадцать пять, он плутовал в картах и завоевывал женщин без малейших признаков переживаний; сердцебиение его не учащалось ни от стыда, ни от любви – порочность его не знала предела. В то же время дю Берг являлся человеком достаточно незаурядным, ибо при первой же встрече проявил к Натали особое расположение. Завязать знакомство оказалось делом нетрудным: он представился и был принят.

Миловидная, небогатая и страдающая девица – вот единственно возможная победа, на которую дю Берг мог рассчитывать в качестве совершенно разоренного человека. Он принялся усердно ухаживать за Натали, окружив ее заботами и знаками внимания, и вскоре девушка решила, что она наконец нашла то, о чем так долго мечтала, – неподдельную любовь к ней самой. Она вновь расцвела, лучилась счастьем и резвилась вовсю; теперь отца страшила ее восторженность. Дю Берг сопровождал ее повсюду, она думала и говорила только о нем. Мысленно она уже вступила в брак с бароном, связывая только с ним все свое счастье, величие и торжество. Фирьон, ясно понимавший, чего стоил дю Берг в нравственном, физическом и денежном отношениях, делал вид, что ничего не видит и не слышит. Но поскольку он так и не постиг нравственную и физическую ограниченность собственного чада, то не знал, до какого градуса может дойти ее экзальтация. Бедный добрый папаша! Напрасно он беспокоился!

Обожать существо с таким характером, как у Натали, означало любить ни за что. Она требовала любви безоговорочной, совершенно бескорыстной, напрягаясь, даже когда дю Берг говорил обычные слова о ее красоте. А поскольку у нее не возникало ни малейшего желания уродовать свою внешность для того, чтобы испытать на прочность любовь дю Берга, она изо всех сил выказывала дурной характер, дабы установить всеобъемлющее господство над будущим мужем, что, впрочем, в той или иной степени делают все женщины. Само собой, дю Берг недолго терпел ее капризы, и вскоре его частые исчезновения ясно показали, что и он предпочитает любить женщин за что-то. Это невнимание вызвало у Натали повторный приступ недуга – ведь она любила дю Берга не столько из тщеславия, сколько от отчаяния.

– Да ну?! – удивился Луицци. – Разве можно любить от отчаяния?

– Безусловно. Натали сбилась на ложную дорогу и с упрямством неразумного ребенка, свойственным недалеким умам, шла по ней напролом, несмотря на пыль и ухабы; тем не менее она была рада встретить человека, который помог ей свернуть с гибельного пути. Потому она так разъярилась, когда дю Берг посмел отвернуться от нее. Это был удар по самолюбию – нет ничего более страшного для женщины, и Натали заболела не на шутку. И тогда Фирьон отправился к врачу.

– Чтобы излечить Натали? – спросил Луицци, зевая.

– Да нет – дю Берга.

– Дю Берга?

– Да-да, он нанес визит к одному из тех эскулапов, что славятся умением помочь пациенту поскорее переправиться на тот свет.

Фирьон с наивным видом поведал доктору всю правду – и о собственных миллионах, и по какому капризу любимой дочки он их скрывал. В данном случае Фирьону понадобилась вся его находчивость, ведь обманывать с помощью истины – дело непростое. Затем, не давая времени собеседнику на то, чтобы прийти в себя, он рассказал ему, что дочка наконец встретила именно такого мужчину, о котором мечтала, и назвал его имя.

«Как? Дю Берг?!» – поперхнулся от изумления эскулап.

«Да-да, – не краснея, врал дальше Фирьон. – Он смертельно болен! И я дам сто тысяч франков тому, кто вылечит его!»

«Что-что? Смертельная болезнь? – сразу навострил уши доктор, услышав про сто тысяч. – Какая еще смертельная болезнь? Легкое воспаление в груди – не более того. И если он будет следовать моим предписаниям, то через пару месяцев будет как огурчик!»

«Что ж, – сказал Фирьон, – действуйте. Лечите его как хотите, но сохраните мой секрет. Я в вашей власти…»

«Доверьтесь мне. Тайна пациента – закон для истинного целителя!»

«Очень на вас надеюсь…»

Мудрый Фирьон был прав: его откровенность оправдала себя на все сто процентов. Едва он ушел, как врачеватель, свято хранящий тайны больных, рванул к дю Бергу и пересказал ему все, что узнал от мнимого господина Бернара.

В эту минуту Дьявол умолк, пристально вгляделся в Луицци и, казалось, совершенно отвлекся от собственного рассказа.

– Вы, дорогой мой Луицци, человек рассудительный и, как все разумные люди, согласитесь только с тем, что вполне объяснимо логически, – величайшая тайна интуитивных озарений вам неведома. Вы отнесете к фантастике чудесные открытия, совершенные с помощью незнакомого вам чувства, которое есть не что иное, как инстинкт. А потому вы вряд ли поймете, как дю Берг воспринял эти новости.

– Они должны были показаться ему по меньшей мере неправдоподобными, – решил Луицци. – Дю Берг конечно же отверг предположение, что существует мультимиллионер, который прячется из-за такой безделицы…

– Да ничего подобного! – с усмешкой прервал Луицци Дьявол.

– Однако он, несомненно, удивился, что столь влиятельный и богатый человек, как Фирьон, соглашается выдать за него свою дочь…

– Неплохо подмечено! Ну, а дальше?

– Дальше? Он подумал, видимо, что родительская любовь настолько ослепила доброго папашу, что он решил пойти дочурке навстречу и…

– Плохо! – оскалился Сатана. – Просто безобразно!

– В конце концов, – разозлился Луицци, – я тебя не затем сюда звал, чтобы ты загадывал мне ребусы! Ну-ка выкладывай, что было дальше!

– Дю Берг, не будучи таким обалдуем, как ты думаешь, – я ведь говорил тебе, что порочные инстинкты были у него на высоте, тут же, и абсолютно верно, предположил, что Фирьон обратился к сомнительному врачевателю только затем, чтобы наверняка избавиться от нежелательного женишка…