Пса и все, что забрали из комнаты француза, до рассвета закопали в саду. Было еще темно, когда Батхерст разбудил Миреля.

— Мирель, где ты прячешь контрабанду? — спросил он. — В какой повозке?

Толстяк скорчил мину обиженного ребенка.

— Что ви говорить? Мирель есть порядочный, честный attore! Это есть оскорблений, синьоре. Мирель не делать контрабанда товар, mai, signore, mai![194]

Батхерст притянул его к себе.

— Слушай, дурак! Мне плевать на то, что, когда и сколько ты незаконно перевозишь, главное — как? Я должен знать это скрытое место и спрятать в нем человека. Это дело жизни и смерти! Если не скажешь, будем висеть оба.

— О, Мадонна! — простонал Мирель.

— Так как? Наверняка в какой-то из повозок двойное дно.

— Так, синьоре.

— В какой?

— В каждой, синьоре. Но это узкий место, синьоре. Там никакой человек не спрятать!

Пришлось Батхерсту выходить из ситуации по-другому. Он приказал сбрить спящему капитану усы и волосы на голове, после чего заполнил паспорт на имя Челотто.

Утром 25 ноября Бенджамен отправился в участок новообразованной жандармерии. Его принял толстый майор, развалившийся за столом в прибранном до блеска кабинете. Рядом сидел молоденький лейтенант.

— Господин майор, — начал Батхерст, — меня зовут О'Лири. Вот мои документы. Сам я ирландец, в девяносто восьмом, после поражения восстания в Ирландии сбежал во Францию. Теперь я езжу по Европе и зарабатываю на жизнь торговлей. Сейчас направляюсь во Вроцлав и Прагу.

— Так что с того, — нетерпеливо буркнул офицер. — В чем дело?

— А дело в том, господин майор, что позавчера вечером ко мне, на постоялый двор «Золотое Солнце», пришел французский капитан и сказал, что представляет в городе полицейскую власть, после чего начал угрожать мне арестом и пытками, если не уплачу ему выкуп. В результате, он отобрал у меня всю наличность. Он был пьян и…

Майор побагровел и поднялся со стула.

— Что такое?

— Я говорю, как было, господин майор. Сейчас я остался без гроша, а у меня контракт во Вроцлаве. Молю вас о помощи.

— Как зовут этого капитана?

— Я не знаю, господин майор. Но его имя — Август.

— Как он выглядел?

— Среднего роста, усатый, длинные волосы до плеч. Ага, возле левого уха шрам, как будто от удара саблей.

Майор обратился к лейтенанту.

— Слышишь, Боншамп?! Это тот самый, что сдал нам вчера службу! Немедленно приведи его сюда! Погоди, сейчас получишь письменный приказ.

Он нацарапал на листке несколько предложений.

— Я забыл, как его фамилия, узнаешь а потом впишешь! И поспеши, парень!

Лейтенант вышел.

— А вы, мсье?…

— О'Лири, господин майор… К вашим услугам.

— Если соврал, О'Лири, то пожалеешь! Ведь ты обвинил в грабеже французского офицера.

— Прошу простить, господин майор, я же не ради шутки. Я просто в трагической ситуации!

— Посмотрим, посмотрим… Обождите в коридоре.

Через минут сорок майор вызвал Батхерста к себе.

— Мсье О'Лири, я тут подумал над вашей жалобой, и меня удивило, что вы обратились с ней только через тридцать шесть часов.

— Поймите, господин майор, я не совсем в курсе административных процедур в этом городе, я здесь проездом. Я был уверен, что тот офицер представляет единственную власть в городе, и не мог обратиться к нему с жалобой на него же. Только сегодня я случайно узнал, что во Франкфурте была образована бригада жандармерии, и потому пришел к вам. Вы моя последняя надежда!

— Ну ладно, ладно, — буркнул майор. — Поглядим, что можно будет сделать. Подождите в коридоре.

Внезапно дверь распахнулась. Это был лейтенант.

— Мсье майор! Его нет!

— Как это — нет? С ума сошел, Боншамп?!

— Вот так — нет, господин майор! Собрал вещички и смылся! Я уже сообщил в штаб его полка. Один из офицеров рассказал, что этот разбойник хитростью выманил у него золотые часы.

— Черт подери! Выходит, у него было с чем смываться. Это уже третий случай дезертирства за месяц. Этих уродов из линейной службы на галеры надо высылать!..

— Но ведь это они победили под Йеной, — заметил лейтенант.

— Ta geule[195], Боншамп. Я тебя не спрашиваю. Сам только что пришел из линейной службы, вот и защищаешь своих, но я то знаю…

Тут до него дошло, что рядом стоит иностранец, который знает французский, и перед которым не стоит вываливать грязное белье. Свое замешательство он покрыл грубым голосом:

— Ну что же, мсье О'Лири, пока что дело ваше безнадежное. Можете у кого-нибудь пока одолжиться?

— Ну… вообще-то, могу. Я езжу с труппой комедиантов, поскольку мои повозки отобрали пруссаки, но вот брать в долг у этих паяцев!..

— Боюсь, другого выхода у вас нет, О'Лири. Как только мы схватим нашего бандита, дадим вам знать. Вы можете оставить нам какой-нибудь адрес?

— Какой? — изумленно воскликнул Батхерст. — Я же все время в дороге. Впрочем, даже если вы его и схватите, все равно, от моих денег не будет и следа.

— Тоже правильно, — покачал головой майор. — Сочувствую, О'Лири, но больше ничего сделать для вас не могу. И не забывайте, это только одна паршивая овца. Французская армия — это армия рыцарей!

— Понимаю, господин майор… Что же, не везет… Благодарю за то, что вы занялись этим делом. До свидания.

В десять утра повозки с комедиантами добрались к мосту на Одере, вдоль берегов которого шли люди, которые тянули лодки против течения. Повозка Миреля остановилась возле военного поста. Молодой унтер-офицер с парой солдат прошел в конец линии и начал осматривать содержимое повозок. От него Батхерст узнал про новые таможенные предписания, касающиеся уничтожения запрещенных товаров — это была Континентальная блокада[196]. В повозке Бенджамена унтер обратил внимание на лежащего без движения человека, клоуна, лицо которого было размалевано яркими полосами и спиралями, с громадным ярко-красным ртом от уха до уха.

— А этот лысый? — спросил он.

— Это наш клоун, Челотто, господин сержант, — объяснил Батхерст. — Пьяница, нажрался после вчерашнего выступления и даже не умылся. До полудня теперь его и пушками не разбудишь. Хуан, возьми у него из кармана паспорт.

Через полчаса они получили разрешение на проезд. Посреди моста им пришлось остановиться минут на пятнадцать, поскольку одно из перекрытий моста поднимали, чтобы пропустить парусную барку. За рекой они проехали еще несколько километров на юг, а потом съехали с тракта и полевой дорогой направились к северу. В лесу между Кунерсдорфом и Дренцигом Батхерст остановил повозку, приказал, чтобы фокусник пересел на нее, а Мирель — ехал с остальными дальше и подождал их на опушке. Вместе с Мирелем поехали Хуан, Робертсон и Юзеф.

Когда мерный скрип осей замолк вдали, можно было слышать только пение птиц и порывы ветра в кронах деревьев. Солнце, которого не было вот уже несколько дней, теперь прогрело внутренности повозки. Коммандос вышли на поляну, чтобы размять кости. Фокусник выскочил с ними, и Батхерст остался сам с «клоуном» и раненым Мануэлем. Погруженный в свои мысли он время от времени бросал взгляд на лицо спящего француза.

Через час тот дрогнул и перевернулся на другой бок, и тогда Бенджамен встал и позвал Тома с Руфусом.

— Вытащите его и облейте водой. А этому, — указал он на иллюзиониста, — дайте лопату, пусть копает могилу.

Фокусник Симон разрыдался. Но после того, как моряк пару раз врезал ему по морде, он взялся за дело, не переставая отчаянно всхлипывать.

Когда размалеванный и лысый француз очнулся, сел и начал удивленно оглядываться, Батхерст подошел и склонился над ним.

— Ты говорил, приятель, что раздавишь меня как вошь и вытряхнешь всем нам кишки. Сейчас я докажу, что ты сильно ошибался. Я буду терпеливо следить за тем, как ты сдыхаешь, и длиться это будет долго…