Берлин. Мариенкирхе
Батхерст спросил про Бургштрассе. Им снова пришлось пересечь Шпрее по Ланге Брюке[169] — и вот она, Бургштрассе, тянувшаяся бульваром вдоль реки. Номер двенадцать, трактир «Король Португалии» — элегантный, заполненный богато одетыми, надутыми от собственной значимости посетителями, богатыми купцами, французскими офицерами, где было очень шумно, все окутано хоровым пением, дымом из трубок и запахом жаркого. Бенджамен схватил за руку пробегавшего слугу и спросил хозяина. Парень указал рукой.
Когда Батхерст встал перед Кохом, тот сделал круглые глаза.
— Слушаю вас, мсье.
Бенджамен раздумывал над тем, что сказать: вокруг было полно народу. Кох, не ожидая, взял его под руку.
— Давайте-ка пройдем ко мне, здесь не поговоришь.
Они прошли в комнату на втором этаже. Кох закрыл дверь, показал на стул и спросил:
— Так я слушаю, чего изволите, мсье?
— Я… мне… Мне хотелось бы съесть жаркое из совы.
Трактирщик глядел на него жабьими, выпученными глазами и молчал.
— Вы поняли? Из совы! — повторил Батхерст.
— Вы, видимо, шутите, мсье, такого блюда у меня нет. Мне весьма жаль.
Снова молчание, снова глаза, уставившиеся в глаза. Черт подери, долго он еще будет молчать? А может… неужели… Не отвечает, может, не знает пароль?! То есть, либо это не Кох, или же Кох, который предал. Один черт, я у них в руках! Интересно, окружили они этот дом?… Нужно будет выскакивать на прикрывающую второй этаж крышу, но если окружили, то и сзади… Впрочем… Нет! Сий остался в зале! Проклятие! Остается только один выход… Ладно, приятель, не важно, Кох ты или нет, станем друг для друга могильщиками. И ты пойдешь на тот свет первым!
В тот самый момент, когда Бенджамен уже собирался вскочить, Кох открыл рот.
— Может, мсье, закажете что-нибудь другое?
— Что, например?
— У нас богатый выбор рыбы, цыплята, дичь…
— Это все?
Он сорвался с места и в мгновение был рядом с трактирщиком.
— Я ухожу, но ты выходишь со мной! Иди к заднему выходу. Эта львиная головка, — он указал на ручку своей трости, — выпускает только одну пулю, но и одной пули достаточно для предателя! Не забывай об этом, если захочешь дать кому-нибудь знак или крикнуть. Если меня будут пытаться арестовать, ты умрешь первым! Ну, Кох, веди! Чего ждешь?!
— Уже ничего больше, мсье, — спокойно ответил на этот взрыв эмоций хозяин. — Я ждал, чтобы вы поступили именно таким образом, поскольку не желаю висеть. Сейчас здесь правит генерал Гулен[170], и у него исключительно длинные руки, повсюду у него провокаторы и шпики, и он страшно не любит, когда военные суды не работают. Я как раз припомнил, мсье, что у нас еще есть жаркое из лебедя. Рекомендую заказать его.
Кох отдал в распоряжение Батхерста комнату на третьем этаже, и вместо того, чтобы сообщить о контакте, пригласил вечером в казино.
— Мы обязаны пойти туда вдвоем? — спросил Бенджамен.
— Да, без меня, мсье, вы бы туда не вошли. Всякого нового игрока должен ввести и представить постоянный посетитель.
— Почему именно туда?
— Потому что нам известен вынюхивающий там шпик Гулена, мы следим за ним. Это глупец, азартный человек, каждый день выигрывает небольшие деньги и тем счастлив. Азарт ослепляет его.
— Могу я взять туда слугу?
— Нет, такое не рекомендуется. И вообще, этот ваш слуга обращает на себя слишком большое внимание, с ним небезопасно…
— Он комедиант, а такие всегда выделяются, — ответил на это Бенджамен. — Кстати, я не знаю, что делать с труппой, меня ждут.
— Где?
— Неподалеку от Нойе Вельт.
— Нойе Вельт? Все в порядке, там неподалеку есть заброшенный дом. Я пошлю человека, который их проведет.
До полудня Батхерст шатался по Старому Берлину, Фридрихс Верде и Ное Кёльн, заходя в церкви, читая пожелтевшие театральные афиши, приглашающие на «Федру», «Тайный брак» и «Ифигению в Тавриде», наблюдая за людьми и событиями. Стоя в толпе берлинцев, он наблюдал парад императорской гвардии и впервые в жизни увидел Наполеона. Император показался ему ничем не примечательным, ни ростом, ни внешностью, и только через какое-то время он понял, что причиной стал контраст «redingote grise»[171] с павлиньими мундирами сопровождавших императора высших чиновников. Сам он стоял слишком далеко, чтобы иметь возможность разглядеть лицо. Бенджамен испытывал чувство охотника, следящего за дичью в запрещенный для охоты период.
После парада он вернулся в трактир и вздремнул. Его разбудил Сий, когда в двери постучал Кох. К казино, на Шарлоттенштрассе 31, они подъехали в начале восьмого вечера. Вокруг столиков роился многоязычный улей. Все взгляды были пьяны надеждой, страхом перед проигрышем или отчаянием после него. Бенджамен искал таких, которые бы всматривались в него, но не нашел. Кох оставил его самого и вернулся через несколько минут со словами:
— У нас карточный столик на четверых. Пойдемте.
В комнате они застали двух мужчин. Один — низенький толстяк в куцем костюме, сидел за столом. Второй, широкоплечий тип с неопределенного цвета, то ли серыми, то ли седыми волосами, присматривался к висевшей на стене гравюре и повернулся лишь тогда, когда закрылась дверь. У него было примечательное лицо, как бы вырубленное скульптором, который бьет в камень слишком сильно — с пористой кожей и прорезанное глубокими, но совсем не старческими морщинами.
— Вы от нашего знакомого из Альтоны? — спросил он, протягивая Батхерсту руку, крупную и сжимающую словно тиски.
— Да. Это вы должны были вывезти…
— Минуточку, — перебил тот по-английски, — будем говорить на вашем родном языке. Никто из них его не знает. Да, это я обещал вывезти автомат из дворца. Как правило, свои обещания я всегда выполняю, тем более, когда мне за это хорошо платят.
— Гимель уже заплатил вам.
— Я же сказал: хорошо. Гимель хорошо не заплатил. Скажем так, он дал аванс. Вы доплатите остальное.
— И не подумаю! — воскликнул Батхерст. — Это шантаж!
— Вовсе нет, это совет. Чтобы вам было ясно, должен признаться, что «Турок» уже находится в моих руках. Говоря иначе, это моя собственность, и у меня можно ее выкупить, а можно и не выкупить, как захотите. А точнее, в соответствии с ценой.
Спрятанные под столом руки Батхерста сжались в кулаки, даже хрустнули суставы, лицо же осталось бесстрастным.
— Так как? — спросил собеседник, которому не нравилось затянувшееся молчание.
— Я размышляю… — ответил Бенджамен.
— А что тут думать?
— Я думаю, почему с самого начала этой игры на каждом шагу встречаю сукиных детей, которые обязаны мне помогать, но не желают, хотя и взяли за это деньги!
— По-видимому, игра слишком грязная, dear gentleman, — с издевкой процедил сероволосый. Я этой игры не знаю, но догадываюсь. И, возможно, еще потому, что в этом прекрасном мире за крупные ставки игру ведут только сукины дети. Остальные жрут лепешки на завтрак, обед и ужин, запивая их водичкой. Если вы, мсье, об этом не знаете, дело ваше, но вы должны понимать, что здесь вы ничего сделать не можете. Вы не можете приставить мне пистолет к виску и заставить, и даже не потому, что я бы вам этого не позволил. В нынешней ситуации я ваше провидение, а провидение не убивают. Насколько вам должно быть известно, провидение милостиво и может предложить больше, если того пожелает. Так вот я, если заплатите требуемую мною сумму, прибавлю к «Турку» нечто большее, кое-что более ценное, чем он сам. Решение самой сложной проблемы — вывоза его из города, за стены. И это я сделаю задаром, исключительно из симпатии к вашей игре, мсье.
Бенджамен внимательно поглядел на него и задумался над тем, почему ему нравится этот человек, который отнесся к нему точно так же, как Гимель. Ответа он не знал.
