— Невероятно! — подумал Кэстлри, видя входящего Батхерста.

Невероятным его лордству казалось то, что блондин с лицом ребенка, с румянцем, словно у стыдливой девушки, с небольшими ярко-красными губками и локонами, которые рисуют амурчикам на французском фарфоре, стройненький маменькин сынок, десять часов назад решительно расправился с опытными бандитами. Даже пяти минут разговора хватило Кэстлри, чтобы его удивление сменилось уважением, а потом — чем-то вроде страха перед этим мальчишкой, говорившим исключительно коротко, не говорившим ни единого лишнего слова, не улыбавшимся, от глаз, которого невозможно было отвести взгляд, совершенно не соответствующих умилительно красивой оправе — холодных и казавшихся мертвыми, как глазницы черепа. Хозяин приветствовал гостя улыбкой.

— Весьма рад, Бенджамен, присаживайся.

— Приветствую вас, милорд.

Это «приветствую» прозвучало как «не желаю какой-либо фамильярности», но было уже поздно, и Кэстлри, не имея возможности сменить тон, начал объясняться:

— Я помню тебя еще ребенком, кажется, это было лет восемь назад, в Оксфорде… или, погоди… в Дурхаме?

— Не знаю.

— Не помнишь? Это было, когда твой отец…

— Не помню!

Кэстлри услышал в ответе злую нотку.

— Ты не облегчаешь нашей беседы, Бенджамен.

— Я пришел сюда не для того, чтобы вспоминать о детстве.

— Ладно, давай перейдем к делу. Ты принял решение?

— Да.

— Как тебе известно, до тебя мы обратились к Уилсону, но он, к сожалению, отказался. Не стану скрывать, что меня это обеспокоило, потому что Уилсон — это мастер.

— Я лучше Уилсона.

— Ты всего лишь зазнайка, и я уже начинаю сомневаться, не следовало ли…

— Обдумайте сами свои сомнения, милорд, и если вам удастся развеять их еще сегодня, дайте мне знать, — сказал Батхерст, поднимаясь со стула. — Завтра меня в Лондоне может не быть. Прощайте, сэр.

Кэстлри почувствовал желание угостить наглеца розгами, но по некоторым причинам этого не сделал. Во-первых, розг у него под рукой не было, во-вторых, ему уже было известно, что человек, собравшийся поднять руку на этого юношу, должен перед тем написать завещание, а кроме того, ему срочно требовался некто, способный реализовать его план, человек настолько же дерзкий. Он взял себя в руки, заставил улыбнуться и задержал Батхерста возле самой двери:

— Погоди, Бенджамен, присядь, пожалуйста! Присядь, присядь. Ты и вправду слишком горяч. Я не хотел тебя оскорбить и имел в виду лишь то, что ты еще не слишком опытен, в то время как за Уилсоном уже несколько кампаний и разведывательных миссий. Он бы не позволил, как это сделал ты, безнаказанно следить за собой несколько часов. Еще со вчерашнего дня мне известно о каждом твоем шаге…

Кэстлри снизил голос, ожидая изумления, вопросов, гнева. Но ничего такого не дождался. Батхерст даже не дрогнул; он сидел, всматриваясь в своего собеседника взглядом, в котором безразличие смешивалась со скукой.

— Естественно, Бенджамен, ты понимаешь, что речь здесь не об отсутствии доверия, и, собственно говоря, это была даже не слежка, но охрана. Со вчерашнего дня ты сделался для нас весьма ценным и, поскольку шатаешься по местам, где очень легко получить нож под ребро, я послал одного из своих людей, чтобы он тебя охранял. Ночью он дал отчет о твоем благородном поступке на Март Стрит и возвратился к дому той миленькой комедианточки, чтобы утром сопровождать тебя сюда… Поверь мне, это хороший специалист, и он тебе пригодится…

— Нет.

— Почему нет? Сам же ты задания не выполнишь, тебе понадобятся хорошие люди.

— Мне нужны очень хорошие. А этот даже наполовину не хорош, совсем плохой. Позовите его, милорд.

Кэстлри подошел к окну, открыл его и глянул вниз. В редеющем тумане у основания лестницы, под оградой маячил силуэт стоящего человека.

— Степлтон!

Голова стоящего дрогнула, но тут же застыла.

— Степлтон, ко мне! — уже громче повторил Кэстлри.

Снаружи ему ответило молчание, а изнутри — голос Батхерста:

— Он не сдвинется с места, милорд.

— Почему это, черт побери?

— Он не хочет, чтобы его плечо выбили из сустава. Тот второй, что стоит за ним, вывернул ему руку.

— Второй? В этом тумане я ничего не вижу. Кто же этот второй?

— Азиат, наполовину китаец, наполовину Господь знает кто. Несколько лет назад его привез из Китая Берроу, секретарь посольства Макартни[70]. Когда он начал стареть, его выбросили на улицу, а я его приютил. Он немой, японские пираты вырвали ему язык где-то в Корее; к тому же он не молод, но до сих пор способен справиться с десятком, а то и более таких молодцов, как тот, которого вы, милорд, назначили для моей охраны. Он способен делать такие вещи, которые не снились никаким Уилсонам и им подобным, к примеру, ребром ладони перебить пару кирпичей, фрамугу окна или позвоночник. Он и меня научил немного. По-китайски это называется как-то на к…[71]

Говоря это, Батхерст подошел к окну и крикнул:

— Сий!.. Отпусти его и иди сюда.

Кэстлри упал в кресло. Он чувствовал себя униженным. Юнец, которого он собирался поучать, постепенно завоевывал перевес над ним.

Через мгновение в комнату бесшумно вошел смуглокожий, низкий мужчина с морщинистым, словно сушеная слива лицом. За ним можно было заметить перепуганное лицо миссис Джибсон. Кэстлри отослал ее движением руки.

— Вольно, — приказал Батхерст слуге. Метис уселся на корточках возле камина и, прикрыв глаза, застыл сложив руки, будто собирался молиться. Кэстлри с ужасом отметил, что ребра ладоней на этих руках неестественно большие, синие и опухшие, кожа на них напоминала ороговевший гнойник. Он перевел взгляд на руки Бенджамена и лишь сейчас заметил, что его деликатные, чуть ли не женские ладони тоже носят на ребрах зачатки подобных наростов.

— Милорд, — отозвался Батхерст, — советую вам больше не присылать ко мне шпиков, разве что вы желаете навечно избавиться от кого-нибудь из них. Могу ли я увидеть «Шахматиста»?

Кэстлри открыл тайник в пианофорте и молча положил на стол гравюру, изображавшую автомат фон Кемпелена. Через какое-то время, в течение которого Бенджамен молча изучал рисунок, он спросил:

— Как ты оцениваешь мой план, Бенджамен? Мне кажется, я предусмотрел все возможности и все принял во внимание, понятное дело, в самом общем смысле. Мелочи будешь решать сам, на месте, здесь я даю тебе полнейшую свободу.

— Прежде всего, мне нужен код Наполеона, милорд. Я имею в виду его характерные движения, высказывания, привычки, любимые блюда, возможно — действия. Все это я должен иметь перед отъездом. Ваше дело, милорд, каким образом вы это добудете, но достать это нужно обязательно, поскольку я не уверен, удастся ли мне провести этого польского монаха ко двору императора, а ведь он обязан изображать Наполеона достоверно, даже если это ему придется делать всего пару часов. Одного лица, похожей фигуры и одежды здесь недостаточно. И опять же, вы не все предусмотрели, ведь если у монаха будет какое-то родимое пятно или болячка на лице или на руках, вся операция лопнет!

И снова Кэстлри онемел. Естественно, об этом они не подумали. Этот мальчишка импонировал ему все сильнее, но все больше пугал, как пугает человека безошибочная машина, принципы функционирования которой кажутся ему непостижимыми.

— Все будет в порядке, Бенджамен. Здесь пятнадцать тысяч фунтов на первые расходы. Отчитываться будешь передо мной. Если этого не хватит, получишь еще. Сколько времени понадобиться тебе на то, чтобы собрать группу?

— Этот вопрос должен звучать по-другому, милорд. Сколько очень хороших людей удастся собрать за имеющееся в моем распоряжении время, то есть, где-то за неделю? Ответ такой: не знаю. Все будет зависеть от удачи. Пока что нас двое — я и Сий.

— Еще сегодня, самое позднее, завтра, вас будет пятеро. Не забывай, Бенджамен, что троих я уже нанял.