– Они серьезно? – спрашивала она. – Это может быть вульгарно, но все равно драматично и трагично, – она считала, что это весело и смешно. – Как ты думаешь, они считали это смешным? – спрашивала она.

– А кто-то еще считает?

– Все воспринимают очень серьезно, – сказала она. – Мой отец сказал, что это напоминает готский гимн.

– Немного противно, может даже мурашки на коже появляются, – сказал я.

– Противно в том же смысле, что и выблеванный гороховый суп. Нужно смеяться.

…Мне пришлось слушать эту песню снова и снова. Было смешно, но я не смеялся.

Мы ехали по трассе, направляясь к стадиону. Внезапно отец повернулся ко мне и вздернул подбородок. Я снял наушники.

– Когда ты участвовал в съемках того телешоу, ты что-нибудь подписывал? – спросил он.

– Да. Думаю, что это было разрешение на использование видеоматериалов с моим участием.

Он кивнул и снова уставился на дорогу.

– Я думаю, что знаю, зачем им фотография, – сказал он.

Когда он убедился, что все мое внимание переключилось на него (а это было так, поверьте мне), отец продолжил.

– Они хотели использовать ее в шоу. Они хотели сделать о тебе программу, использовать записанные материалы, которые не показали раньше, а затем дать снимок.

– А дальше?

– Когда они выяснили, что разрешение незаконно, это нарушило их планы*.

– Откуда ты это знаешь?

– Твой старик – не полный идиот, – заметил отец.

– Ты лишил меня шанса стать звездой экрана, – сказал я.

Отец знал, что я шучу.

– Ты молод, у тебя будет много других шансов, лучших, чем этот.

***

Нам потребовалось примерно три часа, чтобы добраться до стадиона. Потом пришлось стоять в очереди у окошка, где выдавали заказанные по телефону билеты. Я взял с собой бинокль, хотя отец настаивал, чтобы я оставил его дома.

– У нас хорошие места, – говорил он. – Бинокль тебе не потребуется.

Когда он, наконец, получил билеты в руки, то понял, что мы сидим в верхних рядах. Однако он ничего об этом не сказал, пока мы не поднялись туда, оказавшись в первом ряду верхнего яруса, примерно по центру поля.

– Не так плохо, – заметил он, когда мы сели.

День был прохладный и серый, в любую минуту мог пойти дождь. Время от времени на стадион налетал сильный порыв ветра и бил меня в спину. Я подумал, что если встану, то ветер вполне может перебросить меня через заграждения на сиденья внизу. Я никогда не боялся высоты, но на этот раз не мог смотреть прямо вниз. Высота каким-то образом притягивала, хотелось прыгнуть. Это было физическое желание, влечение, порыв или искушение, которому следовало противостоять. Я совершенно не собирался прыгать, ни в коем случае, но никак не мог отделаться от чувства, засевшего у меня в низу живота, в мышцах. Оно заставляло меня думать, что я могу прыгнуть, несмотря на собственное нежелание это делать. Я хотел отодвинуться от заграждений, но что сказать отцу? Что я боюсь?.. Поэтому я прижимал к глазам бинокль, концентрируя внимание на игроках на поле или осматривая остальных зрителей.

Отец ел крекеры с запахом устриц из пакета, который пронес под пальто, и пил пиво. Он пытался следить за игрой, но то и дело отвлекался или поддерживал со мной разговор. Или, может, он пытался заставить меня сфокусировать все внимание на игре?

– Что там происходит? – то и дело повторял отец. Поэтому мне приходилось внимательно следить за игрой и помогать ему разобраться с происходящим.

– Кто взял мяч? Какой номер? – спрашивал он.

– Питчер добрался до него первым. Наверное, это можно было назвать разговором. После четвертой или пятой подачи я обратил внимание на группу ребят-готов, которые сидели в последнем ряду с другой стороны поля, в правом секторе. Раньше я не обращал на них внимания. Там собралось восемь или десять человек, и я смотрел на них через бейсбольное поле и думал, что группа таких ребят появляется на всех спортивных соревнованиях. Они всегда сидят вместе в черной форме. Затем я увидел ее. Это была Анна. Она сидела в центре группы и спокойно следила за игрой. Ее светлые волосы напоминали соломинку в куче иголок.

Я сказал отцу, что сейчас вернусь, бросился к проходу, а затем из сектора. Мне требовалось обогнуть весь стадион, пробежать мимо множества людей, выстроившихся у буфетов и туалетов. Я бежал так быстро, как только мог, но кто-то постоянно тормозил мое продвижение. Вероятно, мне потребовалось минут десять, чтобы добраться до противоположной стороны. Я слышал, как на поле продолжается игра. Звуки долетали и под трибуны, и у каждого буфета работал телевизор, где шла прямая трансляция. Что-то произошло на поле, толпа громко кричала. Когда я выскочил на сектор из коридора, все стояли. Я поспешил вверх по ступенькам. До верхнего ряда пришлось преодолеть почти сотню ступенек,-а потом еще ждать, пока люди сядут, чтобы увидеть ее. Я тяжело дышал. Я неправильно рассчитал выход – до интересующей меня группы оставался один сектор, поэтому мне пришлось спускаться, переходить к другому выходу, а потом снова подниматься по ступенькам. Я очень спешил и судорожно осматривал трибуны, пытаясь разглядеть Анну. Ребята в черном продолжали сидеть у прохода, на крайних местах трех верхних рядов. Я искал Анну глазами, в том месте, где видел ее. Но ее там не оказалось. Ее место опустело.

– Что ты хочешь? – спросил меня один из парней.

– Ничего, – ответил я. – Я кое-кого искал.

– Ее здесь нет, – сказал еще один парень. Я поднял голову и понял, что это Брюс Друитт.

– Где она?

– Тебе следует знать.

– Почему это?

– Твой приятель чуть не убил ее.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – заявил я.

– Клер отравилась слишком большой дозой, которую купила у твоего приятеля.

Я едва ли понимал, что он говорит. Наверное, я отвечал, как робот или зомби.

– Я не знал, – пробормотал я.

Я в ярости оглядывался вокруг, надеясь, что Анна появится и положит всему этому конец, или появится и скажет, что Брюс врет и все в порядке.

– Что ты пытаешься сделать? Избавиться от всех девушек в школе?

Мне требовалось уйти. Я больше не мог с ними разговаривать. На поле что-то опять случилось, и все зрители повскакали со своих мест. Готы остались сидеть. Я чувствовал, как они смотрят на меня. Толпа кричала, а они молчали, глядя на меня. Я думал, что потеряю сознание или меня вырвет, может, я свалюсь вниз, прокачусь по ступенькам и рухну на поле. У меня болели ноги, и я чувствовал слабость. Я развернулся и медленно пошел вниз по ступенькам. Я слышал, как Брюс обращается к остальным.

– Это парень той суки, которая чуть меня не убила.

Я хотел развернуться, броситься назад и кричать на него, я хотел выбить ему зубы, но ничего не сделал. Внезапно я почувствовал себя изможденным. Я едва мог идти вниз. У меня по телу курсировал адреналин, причем так, что меня почти трясло, но энергии не осталось. Я спустился по лестнице и вышел в коридор, который вел к буфетам. Я ждал там, зная, что Анна никогда не пойдет этим путем к тому месту, где я ее видел. Но, тем не менее, я ждал.

Наконец я вернулся на свое место.

– Куда ты ходил? – спросил отец.

– Просто прогулялся.

– Я видел тебя вон там, – он показал через стадион.

– Я видел там Брюса Друитта.

– И тебе потребовалось туда нестись, чтобы с ним встретиться?

Я ничего не ответил.

– Что он тебе сказал?

– Ничего.

– Что он там делает?

– Я не знаю.

– Какое совпадение.

Начался дождь. Это был холодный моросящий дождь, но никто не сдвинулся с места, только открылось несколько зонтиков. Было хорошо. Затем дождь усилился. Люди начали перебираться с нижних рядов на верхние, прикрытые навесами, или просто уходили со стадиона. Мы сидели под дождем.

– Хочешь уйти? – спросил отец.

– Осталось только две подачи, – заметил я.

Игра шла напряженно, с переменным успехом, было непонятно, кто выиграет. Отец следил за счетом. Он бы расстроился, если бы пришлось уйти, не узнав, чем закончился матч. Правда, казалось, что его больше интересует фиксирование хода игры на бумаге, чем расслабление и наблюдение за игрой. Он должным образом заполнял все клеточки цифрами, которые для меня ничего не значили. Он следил за всем – количеством подач каждого питчера, временем игры, температурой, фамилиями судей. Вся игра была аккуратно, во всех деталях зафиксирована карандашом у него в программке.