— Да отпусти же! Будешь держать — он не станцует.

Сработало.

Собаки теперь стояли в кругу, глядя на меня чуть недоуменно и доверчиво, и вертели лохматыми хвостами.

— Музыка нужна, — сказала я, позволив себе немного капризный тон.

Один из бандитов, стоявших рядом с Семеном Тиграновичем, бритый верзила в дорогущем пальто и таком же, как у шефа, шарфе, переспросил:

— Какая именно?

— Танцевальное что-нибудь. «Владимирский централ» отставить.

Круг заржал. Семен Тигранович махнул золотозубому водителю, тот метнулся к машине, пошуршал внутри и крикнул:

— «Чикаго»[20] подойдет?

— Подойдет.

Заиграло что-то бодро джазовое. Несколько секунд я вслушивалась в ритм. Поехали. «Это совсем нетрудно, вы справитесь, мои хорошие».

Собаки завертелись на месте, затем самый лохматый, в свалявшихся серых дредах кобель встал на задние лапы, и его примеру последовали две суки — старшая, ржаво-рыжая, с терьерскими кровями, и младшая, почти щенок, черная и кудрявая, как овечка. Семеня на задних лапах, они обошли круг (зрители, притихнув, чуть расступились), потом встали в ряд и изобразили канкан. Глядя, как дворняги вскидывают лапы в ритм, мужики сначала притихли, потом стали посмеиваться, потом кто-то захлопал — и вот уже все дружно по-детски присвистывают и аплодируют. Собаки меж тем изобразили некое подобие «танца маленьких лебедей», потявкивая и подвывая в такт, чем вызвали очередной всплеск эмоций, а потом музыка кончилась.

Я вернула вынужденных артистов в естественное положение — на четыре лапы, — но продолжала их придерживать.

— Давайте еще разок, на бис, — предложил кто-то.

Тут же началось:

— А вприсядку слабо? Типа «яблочко»?

— Не-не, нижний брейк, нижний брейк!

— Не, надо эту — лезгинку! Пап-пада-ба-па-па-да, пап-пада-ба-па-па-да! Асса! Асса!

Идею подхватили. Кто-то заблажил с наигранным акцентом:

— На Кавказе есть гора, самая високая, под горой тичет Кура, самая глубокая! Леригби-леригби, жижигога леригби!..

— Эй, тихо вы! — охладил их голос Семена Тиграновича. — Не расслабляемся.

— …чача глория асса!..

— Да есть еще время, Семен Тигранович! — выкрикнул какой-то обиженный зритель.

Я опять стала замерзать. Скорее бы приехал Артем.

— А с людьми так (пауза) умеешь?

Все стихли. К чему он клонит?

— Я не пробовала никогда.

— А ты попробуй. Давай, не стесняйся. Вот (пауза), Грифа попробуй заставь сплясать.

В круг выступил птицелицый знакомец. Гриф, значит. А я-то его «цыпленком»…

Я закрыла глаза, чтобы чутче контролировать зов, и разостлала его надо всем двором. Тогда, в машине, у меня получилось… не подчинить себе, но почувствовать их точно так же, как я чувствовала животных.

Нет, сейчас никак. Только три присмиревших песьих сознания. Никак. Наверное, это от слабости и не проходящего головокружения… не могу сосредоточиться. Я попробовала еще раз, и в какой-то миг поймала едва заметное колыхание паутины: кто-то был пойман, но это был не Гриф, точно не он. Кто-то дальше, на противоположной стороне круга.

Четвероногие пленники представлялись мне катышками пуха, нежными, трепетными, теплыми — этот же казался плотным, как хлебный мякиш. «Шевельнись, — попросила я. — Подойди». Мякиш вздрогнул, забился, словно услышал не зов, а гром набата; и тут на самой границе паутины, там, где никого по моим предположениям не могло, не должно было быть, обнаружили себя еще два человеческих мякиша. Не успела я удивиться, как…

— Ай, люли-люли-люли! — пустился в пляс Гриф, чертов скоморох. — Ай, люлюшеньки лю-лю!!! Ой, братцы, не могу, держите меня семеро, ноги сами дрыгаются!

Зов свернулся.

Собаки заскулили. Накатил предобморочный звон в ушах. Картинка перед глазами подернулась зеленью, свет сделался ослепительным. Макс подхватил меня ровно в тот момент, когда подогнулись колени.

— Ни хрена она не может, — услышала я сквозь звон хриплый голос Грифа.

Лапища Макса притронулась к лицу и легонько потрепала по щеке:

— Ты как?

Слабость отступила. Я привалилась к нему, как пьяная, с трудом удерживая зовом собак, которые готовы были кинуться врассыпную.

Семен Тигранович склонился к уху лысого, того, что спрашивал про музыку, и секунд десять что-то ему нашептывал, потирая руки. Тот все это время смотрел на меня пристально и зло (по этому уничтожающему взгляду я поняла: это его зацепило зовом), а потом решительно замотал головой. Семен Тигранович отстранился и изрек:

— Вот и я думаю. Собак пристрелить, циркачку вернуть в машину.

Во мне будто спустили какую-то пружину. Сволочи! Какие же вы все сволочи, в собаках этих больше благородства!..

Я заставила своих артистов, не дожидаясь, пока бандиты похватаются за оружие, сигануть через их головы и гепардовыми скачками пуститься к спасительным воротам. Через секунду раздались первые выстрелы, но бандитам мешал свет собственных фар: все они были направлены внутрь двора, и за пределом импровизированной сцены был мрак. Собаки скрылись. Я проследила их координаты в паутине зова: напуганные, но все еще подконтрольные, они стремительно неслись прочь. «Выждите немного и возвращайтесь», — послала я просьбу вдогонку. Хорошо бы они вернулись с собратьями — и чем больше их будет, тем лучше. Мне совсем не нравится то, что здесь происходит. Мне нужна армия. Я распростерла зов дальше, метров на триста, и нащупала в заброшенных бетонных лабиринтах еще не меньше двадцати дворняг и какую-то живность помельче — крыс или мышей. Приходите все. Приходите, мне нужна помощь.

Колени опять подломились, и Макс почти волоком оттащил меня к машине.

— Сиди тихо, — шепнул он, — я сейчас, — и вернулся к товарищам.

Чик — и стало темно и беззвучно.

— …вай-давай, очухивайся, ну, девочка, давай!

Макс тряс меня за здоровое плечо.

Я открыла глаза, и он сунул мне под нос плоскую флягу:

— На, коньячку глотни. Полегчает.

Я послушно приложилась к фляге.

Внутри что-то всхлипнуло и расправилось, как хирургическая перчатка, когда ее надувают. Я задышала глубоко и часто, глаза заслезились.

— Ну вот, — удовлетворенно пробормотал Макс, пряча флягу в карман. — Скоро уже Артем подъедет.

— Макс, — тихо сказала я, когда дыхание выровнялось, — мне кажется, тут что-то не так.

— В смысле? — насторожился он.

— Кончай прикидываться. Там на крыше засели два вооруженных человека. Мне говорят, что мы ждем Артема, а готовятся как будто к штурму со спецназом.

— А как ты…

Он осекся. Поднял на меня виноватые глаза и полез обратно в карман за фляжкой.

— Нас убьют, да? — спросила я.

Он лихорадочно, чертыхаясь шепотом, отвинтил крышку, в два глотка высосал все содержимое и засопел в рукав.

— Тебе нельзя, ты ж за рулем. Так как? Убьют?

— Может, и нет, — аккуратно подбирая слова, ответил он после долгого раздумья. — Как получится. Во всяком случае — не всех.

— А как это будет? Пуля? Петля? Камень на шею? А?

Макс уставился на фляжку, как будто собирался тренироваться в телекинезе.

— Наташ, заткнись, пожалуйста. Просто заткнись.

— Артем, что это было? — требовательно спросил я.

— Ничего, — огрызнулся Горинец. — Веди давай. Езжай медленно и смотри по обочинам — не пропустить бы.

— Кого?

— Человечка нужного.

Я послушался, в который раз проклиная себя за мягкотелость. Чуяло мое сердце — это был не последний сюрприз за сегодняшнюю ночь. Оставалось стиснуть зубы и ждать удобного момента схватить Горинца за жабры.

Мы поползли по дороге со скоростью пьяного ужа. За окнами многоголосо выли собаки.

— Что им неймется? — проворчал Замалтдинов. — Для свадеб вроде не сезон.

— Вон, тормози! — Рука Артема с указующим перстом оказалась на моем плече.