— Так вас интересует абердинская печать, — говорит мне энергичный мужчина средних лет; это начальник отдела, профессор X (увы, мне так и не удалось услышать его имя). — Представьте себе, мы развиваемся семимильными шагами! В этом году мы обработали на полмиллиона анекдотов больше, чем в прошлом. Теперь, когда турки переделали свой алфавит, перед нами открылся новый рынок сбыта. По сути, наши абердинские истории используют в школах. Прошу простить меня…

К нам подошел один из сотрудников, в руках он держал коробочку.

— Взгляните на это, сэр.

— О боже! Старый анекдот про весы для пенни! Где вы его откопали?

— В австралийском ящике, сэр.

— Ужасно! Отошлите его обратно в отдел сортировки и велите перевести на китайский язык. Шесть месяцев назад мы разослали его по всей Австралии.

Служащий удалился.

— Этот человек инспектирует иностранные шутки на предмет свежести, — пояснил мне начальник. — Всегда есть шанс, что какое-нибудь старье проскользнет по ошибке.

— И что вы делаете со старыми шутками?

— Пойдемте со мной.

Он открывает дверь в соседнюю комнату. Там кипит напряженная работа.

— Это отдел перевода. Официально абердинская шутка устаревает через четыре недели. Пять недель спустя она превращается в избитую; а через шесть это уже откровенно плохая шутка. Семь недель — предел, по истечении этого времени шутка мертва! Ну, то есть так считается официально, на самом деле абердинская шутка никогда не умирает. Как только шутка запущена в оборот, ее тут же переводят на все иностранные языки. И даже при таком раскладе нам пришлось бы туго без помощи телеграфа. Кстати, я считаю телеграф самым дорогостоящим способом распространения нашей репутации скупцов. Однако…

Уже подойдя к лифту, профессор останавливается и спрашивает:

— Вы, должно быть, замечали любопытную особенность нашего города. Стоит появиться в абердинской гостинице, к вам обязательно подойдет какой-нибудь человек и поинтересуется: «Вы уже слышали эту шутку?»

— Да, действительно.

— А знаете, как это делается? Так и быть, раскрою вам один из наших секретов. И учтите, большинство абердинцев даже не догадываются о том, что я вам сейчас покажу.

Мы зашли в комнату с надписью «Внешние объекты воздействия». Поперек помещения тянулась длинная стойка. Мы оказались на ее внутренней, служебной стороне, а противоположная, предназначенная для клиентов, была поделена на крошечные кабинки — так, чтобы никто не видел, что делается по соседству.

— Рождение хорошего анекдота сопровождается абсолютной секретностью, — объяснял мне начальник. — Никто не должен знать, откуда взялась та или иная шутка. В идеале они падают на голову, подобно манне небесной. Вот смотрите…

Входная дверь распахнулась и пропустила внутрь группу людей. Каждый бросился в свою кабинку и нетерпеливо, словно в билетной кассе, постучал по прилавку. Я услышал шепот:

— Есть что-нибудь новенькое?

Быстрым движением клерк передал клиенту запечатанный конверт.

— Как договаривались, про евреев и абердинцев?

— Именно, сэр.

В соседних кабинках происходили аналогичные разговоры.

— Наш отдел «Внешних объектов» работает круглосуточно, — с гордостью сообщил профессор. — А как же иначе, ведь люди приезжают и на ночных поездах. Мы не можем терять клиентуру!

— Удивительное зрелище!

— Вот именно! А теперь, если вы поторопитесь в отель, то как раз поспеете к премьере наших шуток — тех самых, которые на ваших глазах были запущены в оборот. Ну что ж, мне пора идти. Между прочим, хочу вам сделать подарок — это совсем новая история, ее еще никто не рассказывал. Итак, один еврей, впервые оказавшись в Абердине, заметил, что на улицах совсем мало таксомоторов. И тогда…

Если помните, в начале главы я назвал это здание самым таинственным во всей Шотландии. Теперь вы сами в этом убедились.

Абердин (или же Город Согласия, как его иногда называют), несомненно, является одним из краеугольных камней Шотландии. Без него страна не выглядела бы столь правильно и гармонично скоординированной. Образно говоря, Абердин приколачивает северо-восточный край географической карты твердым металлом шотландского характера. Забавно обнаружить эту живую и энергичную общину в той части Шотландии, где естественно было бы ожидать увидеть что-то вроде Голуэя.

На мой взгляд, из всех шотландских городов Абердин обладает наиболее ярко выраженной индивидуальностью. Впрочем, возможно, мне так только кажется из-за того, что я знаю этот город лучше других: в молодости я немало настрадался от его фанатичной страсти к точности. Вообще, надо сказать, что рыжие головы абердинцев являются украшением английской журналистики. Владельцы печатных изданий охотно берут на работу этих трезвых и скрупулезных журналистов, ибо их присутствие в газете сводит к минимуму риск судебных дел по обвинению в клевете. Редакторский карандаш абердинца безжалостно вымарывает со страниц всю словесную шелуху, оставляя лишь надежный костяк реальных фактов. В подобных руках карандаш перестает быть просто карандашом и становится чем-то вроде хирургического скальпеля. Однако для начинающего писателя, который путает свою претенциозность с божественным озарением, нет ничего полезнее, чем годик-другой походить в рабах у такого вот бывшего школьного учителя из Абердина. В этом я убедился на собственном опыте, когда, будучи молодым журналистом из провинции, приехал в Лондон и занял пост редактора отдела в одной из ежедневных газет. Вот весьма показательная история. Как-то поздно вечером мне передали короткую заметку, в которой рассказывалось, что на фиговом деревце во дворе собора Святого Павла появились плоды — числом семь штук. Я кое-что подправил в тексте, придумал подходящий заголовок и пустил новость в текущий номер. Три дня спустя меня вызвали на ковер к ночному дежурному редактору, урожденному абердинцу.

— Это ваша работа? — спросил он, швырнув мне в лицо газетную вырезку.

— Моя.

— А разве вам не известно, — отчеканил редактор, сопровождая каждое слово ударом по столу, — что-точность — пер-р-рвейшее-требование-в-нашей-пр-р-рофессии? Прочтите это!

И он бросил на стол читательское письмо. Это было послание одного из тех назойливых идиотов, которые от корки до корки шерстят печатное издание в надежде отыскать хоть малейшую неточность (надо думать, они и сами родом из Абердина). В данном случае читатель сообщал, что самолично побывал во дворе собора Святого Павла и пересчитал несчастные фиги — их оказалось не семь, а восемь! И вот теперь мой редактор стоял, перегнувшись через стол — со всклоченными рыжими волосами и гневно сверкающими очами — и изливал на меня поток своего сарказма:

— Насколько мне известно, Святой Павел в пяти минутах ходьбы от нашей редакции! Вам не приходило в голову сходить туда и пересчитать фиги?

— Нет, сэр, честно говоря, не приходило. Кроме того, заметку принесли мне в одиннадцать вечера, когда на улице уже совершенно стемнело.

— А что, вы не знаете о существовании такой вещи, как электрический фонарик?

— Об этом я как-то не подумал.

— Жаль вас огорчать, молодой человек, но вы ничего не добьетесь в нашей профессии! Я сам только что был возле собора и, представьте себе, — тут он сделал эффектную паузу, дабы я мог в полной мере ощутить весь ужас своего положения, — действительно обнаружил восемь фиг на дереве! Советую впредь быть аккуратнее…

После года работы в редакции я знал назубок все книги, где приводились ссылки на текущие события. Я завел привычку читать на сон грядущий «Кто есть кто», церковный справочник «Крокфор» и «Регистр Ллойда», а в процессе борьбы с «неумолимыми фактами» научился уважать абердинский способ мышления. Могу засвидетельствовать: он наилучшим образом приспособлен для того, чтобы воспитывать квалифицированных и расторопных работников в различных сферах деятельности. Именно благодаря своему абердинскому редактору я выработал такие ценные качества, как острое чутье на факты и добросовестное отношение к мельчайшим деталям. Мозг абердинца представляется мне замороженной энциклопедией.