– Вы сбиваете меня с толку, господа. Совет моряка: выслушайте до конца. Вы – люди того же склада характера, что и я, а потому сумеете понять старого бродягу. К моменту своей гибели дон Морано оставался последним, кто знал секрет Афронормандии. Как туда плыть, где высаживаться, как проходить по рекам и все такое прочее. Понимая, что так и уйдет со своей тайной в могилу, командор решился на отчаянный шаг – доверил ее своему врагу, князю Гяуру. Естественно, вначале он хотел склонить князя к тому, чтобы тот поднял над захваченным им судном пиратский флаг и отправился вместе с ним к берегам Африки. Но Гяур – человек на море совершенно случайный…

– Дон Морано погиб от рук Гяура?

– Можно считать, что да. По крайней мере по тем рассказам, которые мне пришлось выслушать.

– Тогда вполне может быть, что командор и в самом деле доверил ему некую тайну. – Кшиштоф мгновенно уловил, что отношение Дианы де Ляфер и к нему, и к Афронормандии резко изменилось. Вместо ироничности голос ее теперь источал заинтересованность и соучастие. – Но я об этом ничего не знаю, что совершенно непростительно для князя. А сам он, как вы уже поняли, вновь пребывает в диких азиатских степях Украины. В лучшем случае – в окрестностях Варшавы. Что прикажете делать?

– Похоже, что мне придется отправиться в Польшу, – решительно поднялся моряк. – Тем более что зов моей польской крови уже давно требует этого…

– Погодите вы со своим «зовом крови»… – поморщилась графиня. – Вам не кажется, что следовало бы ответить еще на несколько вопросов, коль уж вы явились сюда и разбередили мою душу всяческими фантазиями. Ну-ка, в нескольких словах… Что это за таинственная земля, Афронормандия? Только поподробнее, внебрачный сын вице-короля всех заморских территорий, поподробнее.

Теперь уже Кшиштоф сам налил себе вина и, метнув на шевалье де Куньяра победный взгляд, которым пытался отомстить за все те унижения, коими страж замка подверг его у ворот, принялся рассказывать обо всем, что ему удалось узнать от одного моряка. Сам этот скиталец морей хотя и не побывал на Земле Командора, но какое-то время ходил вместе с ним под Веселым Роджером, а затем, тоже вместе с командором, перешел на службу к испанскому королю. Дон Морано рассчитывал на этого моряка как на будущего штурмана корабля, который он снарядит в Афронормандию, тем не менее географические секреты этого путешествия предусмотрительно не открывал, опасаясь, как бы каравелла не уплыла без него.

Конечно, окажись этот моряк рядом с командором в последние минуты его жизни… Но рядом оказался князь Гяур, к которому дон Морано неожиданно воспылал особой симпатией. Кое-что знал об «африканском рае» и капитан Хансен.

– Позвольте, не тот ли это Хансен?

– Который командует сейчас кораблем «Гяур», захваченным князем у испанцев? Не ошиблись, тот самый. Скажу больше: потрясенные храбростью полковника принц де Конде и один из французских генералов добились того, что корабль был объявлен собственностью князя. Капитану Хансену даже удалось оформить это приобретение у нотариуса.

– Но тогда получается, что у нас есть свой корабль?! – не удержался де Куньяр.

– Свой корабль теперь есть у князя Гяура, – вежливо уточнил Кшиштоф.

– Вы уверены, что теперь этот корабль – действительно собственность князя? – не стала графиня обращать внимание на нюансы их деликатного спора.

– Не уверен только, что сам князь Гяур догадывается об этом. То есть в общих чертах он был уведомлен, однако вряд ли знает, что все уже оформлено через одну из нотариальных контор. От его имени.

Графиня недоверчиво рассмеялась и, прикусив губами кончик пальца, надолго задумалась. Шевалье знал авантюризм своей хозяйки и понимал, что сейчас в ее милой головке рождается такой план, какой, возможно, в сонном бреду не мог бы померещиться самому отъявленному морскому прощелыге. Опасаясь буйности этого плана, шевалье как бы между прочим проворчал:

– Важно, что нам не понадобится захватывать этот фрегат, или чем он там числится, коль уж он, так или иначе, принадлежит князю Гяуру.

Тимошу Хмельницкому позволили провести отца только за окраину Бахчисарая. Все это время отец и сын ехали рядом, но полковник молчал. То, что он мог сказать заложнику своего замысла, он уже сказал. А что не в состоянии был высказать – даже не пытался.

– Ты – воин, – сурово молвил он, почувствовав, что пора прощаться. Державшиеся чуть поодаль два воина из охраны хана приблизились к ним, давая понять, что одному следует остановиться и что с этой минуты младший Хмельницкий, по существу, арестован. – Все мы там, на Сечи, в Украине, будем помнить, что ты здесь. И что если бы не ты, мы не получили бы поддержки хана, а значит, не смогли бы начать войну против Польши.

– Ты уже говорил все это, – с мальчишеской непосредственностью напомнил ему Тимош.

Первая волна страха и грусти, охватившая парнишку, как только он узнал, какая роль выпала ему, прошла. Беседы с отцом – суровые беседы воинов – тоже не прошли зря, и теперь он старался держаться так, чтобы морально чувствовать себя увереннее, чем отец. И полковник заметил, что иногда ему это, к сожалению, удавалось. Правда, сын даже не догадывался, что это его вызывающее спокойствие воспринимается отцом как самый изощренный упрек.

– Говорил, – мрачно согласился полковник. – Но не сказал главного: никогда не прощу себе того, что оставил тебя здесь.

– Когда ты посылаешь казака на мученическую смерть, чтобы он сдался врагу, а потом, под пытками, под страшными издевательствами, сказал то, что ему было велено сказать, то есть неправду, – тоже не прощаешь себе?

– Причем здесь это? – нервно передернул плечами полковник. – Там война. Он – воин…

– И сейчас уже идет война. И я – такой же воин, как и все. Просто чужого посылать на гибель легче.

Полковник удивленно посмотрел на сына. Ему показалось, что тот повторяет уже сказанное кем-то. Это слова с чужих уст. Но с чьих? Однако Тимош спокойно выдержал его взгляд.

– Ты прав: чужих посылать на смерть легче, и в этом скрыта лютая правда, – признал полковник, потупив взгляд. – Только ни одному воину еще не приходило в голову упрекать в чем-то подобном своего отца, какими бы полками или армиями он ни командовал.

– Я тоже не упрекаю.

– Мне казалось… что ты не решаешься пока что думать так…

– Знаешь, идя на смерть, я не стану проклинать тебя. Приму ее, как принимают все казаки. Поэтому не мучай себя. Еще один казак ушел к врагу, чтобы погибнуть во славу казачью… Что в этом необычного?

– Прекрати! – вдруг сорвался полковник, замахнувшись на сына плеткой. – Что ты несешь?! Я не оставляю тебя здесь на погибель! Это дипломатия! Так заведено! Я спасу тебя! Тебя никто не посмеет тронуть!

Тимош еще несколько секунд спокойно смотрел на отца, затем медленно развернул коня и, протиснувшись между татарами из охраны, помчался в сторону Бахчисарая. Татары еще немного покрутили лошадьми «чертову мельницу» и со свистом, с гиканьем помчались вслед за ним.

Глядя им вслед, Хмельницкий не заметил, как княгиня Стефания вышла из кареты и вскочила на шедшего рядом оседланного коня. Зато проследил, как она на полном аллюре промчалась мимо него, обогнала сбавивших темп татар и уже у первых татарских лачуг догнала Тимоша.

Преградив парнишке путь, она перекрестила его, проговорила что-то молитвенно-благословенное на своем непонятном языке и, потянувшись к нему, по-матерински чмокнула в лоб.

– Прости, Тимош, – молвила она по-польски с сильным акцентом. – Я всего лишь сделала то, что забыл сделать твой посуровевший в походах отец.

Уже давно скрылся из виду Тимош и сопровождавшие его татары. Скрылась окраина Бахчисарая. Однако полковник и княгиня, ехавшие теперь стремя в стремя, по-прежнему оглядывались и оглядывались. И полковник все яснее ощущал, что по каким-то непонятным ему нравственным законам сын, получивший благословение этой прекрасной, но чужой им обоим женщины, стал тем звеном, которое объединяло их теперь. Всех троих.