Анна увидела утвердительный кивок Ярослава.

– Он и там от этого очень страдал. В тех условиях легко было потерять здоровье.

Он сказал «здоровье». А жизнь?

Они сидели в кафе, в окне Анне был хорошо виден фрагмент стены костела Святого Войчеха, но на самом деле она сейчас была внутри того монастыря и размышляла, как же так получилось, что одни вышли оттуда живыми и делятся своими воспоминаниями, а другие уже сами превратились лишь в воспоминание? Она хочет об этом узнать. Но он, возможно, вовсе не намерен ей это объяснять? Может быть, он уже совсем не тот человек, которого Анджей учил французскому языку? Тогда он был поручиком. Теперь он полковник. Пришел вместе с советской армией. Анна не смотрит ему в глаза, когда повторяет то, что не раз приходилось слышать от разных катынских вдов.

– Я слышала, что они там освобождали из лагерей людей, которых считали своими.

Ярослав на секунду замер, затем жадно затянулся двойной порцией дыма, так, что огонек догоравшей папиросы едва не коснулся его пальцев. Пепел упал прямо в опустевшую чашку. Ярослав наклонился над столиком и сделал жест, как будто хотел взять ладонь Анны, но она убрала руку. Ярослав смотрел ей прямо в лицо.

– Я никогда не был коммунистом. В Козельске я был помощником священника. Я состоял в историческом кружке. Я солдат, и господин майор мне доверял. На всякий случай он сообщил мне адрес своей семьи. Я запомнил его наизусть. И нашел вас, потому что я должен передать вам нечто очень важное от вашего мужа.

Он сунул руку в карман мундира. Вынул завернутый в платок какой-то плоский предмет. Положил его возле сахарницы, отвернул уголок платка, обнажая серебряный портсигар.

Анна смотрела как загипнотизированная на знакомые ей буквы и эмблемы на крышке портсигара. Она сглотнула и медленно, осторожно потянулась рукой к портсигару, словно это была пугливая птица, которая в любой момент может вспорхнуть и, взмахнув крыльями, исчезнуть…

29

Висевшая над столом лампа бросала мягкий свет на портсигар. Он лежал в центре стола, и они втроем смотрели на него, как на редкий музейный экспонат невероятной ценности. Буся и Анна сидели друг напротив друга. Ника стояла на коленях на стуле.

Портсигар был сильно потерт, слой серебра сошел, кое-где проступили темные полоски. Поверхность крышки оказалась слегка вогнутой. В одном месте виднелся след от какой-то исчезнувшей эмблемы. Только Анна знала, что находилось на этом месте: здесь был маленький крестик из золота. Они получили его от крестных Вероники. Теперь Анна, протянув к портсигару руку, дотрагивалась поочередно до каждой эмблемы, словно прикасалась к кому-то живому, кого она давно не видела и уже не ожидала увидеть. В двух углах на крышке портсигара были заметны полустертые серебряные цифры «десять».

– Что означают эти две десятки? – спросила Ника, наклоняясь над столом.

– Вот эта десятка означает, что я подарила папе этот портсигар на десятую годовщину нашей свадьбы. – Анна кончиком пальца коснулась первой цифры.

– А вторая?

– Она означает Десятый полк тяжелой артиллерии.

– А эти две буквы? – Ника провела пальцем по связанным изящным вензелем двум буквам «А».

– Анджей и Анна. А буква «В» – это ты. Вероника. А это две миниатюрные копии орденов – Креста за доблесть и Ордена Virtuti Militari – за участие в войне с большевиками. Я узнала бы этот портсигар хоть на краю света. Второго такого нет!

Ника протянула руку, чтобы взять портсигар, но Анна прикрыла его ладонью. Да, она ревновала к любому знаку от него, к любому человеку, кто мог бы хоть что-то о нем рассказать. Теперь этот полковник был для нее самым важным. Только он мог связать то, что было для нее post mortem, с тем, что случилось перед этим преступлением. Вместе со своим рассказом он передал ей это важное свидетельство. Но откуда у него этот портсигар?

– У отца из-за больных почек появилась кровь в моче. – Анна не спускала глаз с портсигара, который Буся теперь с явным волнением рассматривала сквозь свое пенсне. – Когда его забирали в лазарет, он передал его господину Ярославу. Тот должен был хранить портсигар до его возвращения. Он боялся, что в лазарете русские его обчистят.

– И этот полковникему его не отдал?

– Тогда он был поручиком. Поручиком шестого саперного полка из Бреста. И это его спасло. Он услышал: собирайтесь с вещами –и оказался за воротами.

– Его освободили из лагеря? – Буся недоверчиво покивала головой.

Анна отрицательно покачала головой: он был сапером, а им понадобились профессионалы.

Теперь Анне надо было повторить все, что она услышала от Ярослава: что сам он еще до конца не уверен, что, если бы не та женщина, для него все могло бы закончиться так же, как и для остальных. Там, в лагере, во время допроса он обратил внимание на женщину, которая вела протокол. Эта энкавэдэшница узнала его. Она была украинкой, из Львова, жила в том же доме на улице Пелчинской, что и семья Селима. Из их окон открывался один и тот же вид: на Цитадель. Иногда они встречались в воротах, проходя мимо друг друга. Последний раз он видел ее в июле 1939 года, когда приехал из Бреста в краткосрочный отпуск навестить семью. Он помнит, что тогда он поклонился ей. Она улыбнулась. Во время очередного допросаона его, видимо, узнала, но понял это Ярослав только по ее взгляду. Она на какой-то момент задержала на нем свой взгляд, как будто размышляла, какую судьбу ему определить. Потом шепнула что-то капитану НКВД, и тот спросил его, готов ли он сражаться с немцами. Но ведь вы не воюете с немцами, ответил Ярослав, и тогда во взгляде женщины он заметил нечто, что заставило его кивнуть. И вот однажды он услышал приказ: собирайтесь с вещами. Он думал, что его переводят из монастыря в скит, где когда-то обитали отшельники. Но его вывели за ворота лагеря и присоединили к группе людей в гражданском. Все они были уверены, что их ведут на расстрел. С собой у Ярослава был портсигар Анджея. И больше он с ним не расставался. Портсигар был с ним и на финско-русской границе, где он как сапер работал на строительстве укреплений. И когда он работал в совхозе, а потом попал в армию Берлинга. Теперь он какая-то шишка в интендантской службе военного округа…

– Это последний живой человек, который видел Анджея. – Этими словами Анна завершила рассказ о встрече с полковником Селимом.

Буся легонько поглаживала портсигар ладонью.

– Он направил его к нам, чтобы мы знали, что совсем скоро он сам позвонит в нашу дверь. Давайте помолимся за него. – Она окинула взглядом обеих сразу, Анну и Нику.

Ника опустила голову, и, пока Буся шептала молитву, она размышляла, насколько долго способен этот знак в виде портсигара поддерживать веру Буси и Анны в то, что их сын, муж и отец явится наконец к ним живым. Не заставит ли это Анну еще глубже уйти в то состояние, когда в ее жизни будет иметь значение только то, что уже случилось, а вовсе не то, что еще только должно произойти.

Буся решила, что портсигар следует положить в ту шкатулку, где хранятся награды Анджея и последнее письмо от него. Принесла ли его Анна обратно из суда?

– Оно осталось в суде в качестве доказательства местонахождения Анджея.

– Но как же ты могла его отдать? – Голос Буси задрожал. – Они тебе его никогда не вернут.

– Ведь вы и так помните его наизусть, – бросила Ника.

В ответ на это замечание Анна с Бусей переглянулись, и Буся сказала:

– Кто же будет его помнить, как не мы?

Услышав эти слова, Ника почувствовала себя словно человек, исключенный из круга этой обязательной памяти. Теперь она сидела в своем углу за шкафом и пыталась припомнить разные детали того разговора, который пересказывала им Анна: монастырь, бородатые офицеры на поверке, многоярусные нары, на одной из лежанок скорчившаяся фигура отца. Он что-то пишет в своей записной книжке. Можно ли с помощью чьей-то мысли многолетней давности приблизиться к тому, кто безвозвратно потерян?