В месте, где улочка раздваивалась и свободного пространства имелось больше, стояли кучкой бойцы десятка Гасана и оживленно болтали – слишком легкая победа, ни устать, ни озлобиться, ни войти в жестокий раж битвы никто не успел. Трое воинов обдирали лежащие на земле два трупа урусутских дружинников.

Из ворот ближайшего терема вышел угрюмый крепко сбитый подросток, в заляпанной кровью рубахе, с белым, как снег, лицом. За собой он волочил монгольскую саблю. Увидев его, все заржали, как кони. Тоскливые глаза мальчишки вдруг стали прозрачными, будто вода в скальном бурнаке, на ладонях, обхвативших рукоятку клинка, вздулись жилы.

Взмах – и упала голова с плеч молодого Ильшата, второй – и взрезан живот опытному Аюпу. Отбив неуклюжий выпад добряка Магсума, юный урусут снизу «внутренним ударом» лишил его глаза и, тут же повернув вверху кистью лезвие вниз, «протягивающим ударом» рассек своего противника от шеи до груди.

Юз-баши опешил. Опять его, Туглая, прием! У-у-ух, какой баатур! Настоящий баатур! А ты, Магсум, сам виноват – зачем шлем на вражеской земле снял? Пока не дома в степи, жди беды со всех сторон – а так, гляди, и помогла бы бармица…

Пока эти мысли проносились в голове командира, из кучки Гасановского подразделения отделился известный забияка и драчун Юлдаш, не пропускавший ни одной стычки, и с гортанным криком занес оружие над собой – казалось, он сейчас разделит подростка на две половины, не иначе. Но тот сделал что-то вообще невообразимое: приседая, перекинул клинок из одной руки в другую, и пока вражеский палаш свистел у него над головой, воткнул лезвие в противника – да как! – чуть ли не до половины.

«Пленить и мамлюкам в Египет на Кафском рынке продать! Это же мешок денег! За такое чудо сколько угодно отдадут!» – мелькнула в голове алчная мысль.

Тут он в мгновение мог лишиться возможного приработка – посражавшийся и за Урус-хана, и за Мамая ветеран всех возможных для двадцативосьмилетнего мужчины войн известный стрелок Юзим, попадающий с семидесяти шагов в голову бегущего суслика, схватил лук. Однако, он сделал самый обидный промах в своей жизни – мальчишка заслонился телом поверженного Юлдаша, а потом вдруг пустил выхваченный из-за спины топорик прямо в горло знаменитому лучнику. Тот, сипя, завалился набок и задергал ногами. Почти все воины с криками схватились за свои луки.

– Стоять! – властно крикнул Туглай, подняв руку и сделав шаг вперед. – Теперь это мой раб! Я запрещаю его убивать!

Бойцы забрюзжали, но опустили руки. Сотник внимательно разглядывал урусута. Взгляды встретились. Тот выдернул клинок из трупа Юлдаша и повел им из стороны в сторону, знаком приглашая на бой. Ну, смельчак!

С перекошенным лицом подлетел коротышка Раиль.

– У него сабля моего брата! – утробно зарычал он. – Обезглавленное тело Сабира лежит во дворе ближайшего дома! Это не человек, это джинн! Может быть, воплощение самого Иблиса! Дай мне убить его!

Воины одобрительно загудели. Почувствовав поддержку, Раиль продолжил:

– Разреши прирезать волчонка! В него вселился шайтан – дети так не сражаются! Если заберем его с собой – у нас будут несчастья! Давай убьем неверного!

Горячность новообращенных последователей Махаммада всегда раздражала Туглая. Бывших мамаевских подданных, конечно, не выгонишь из Орды, еще хан Узбек насадил в улусе Джучи ислам, и теперь на левом берегу Итиля проповедников больше, чем воинов – вот и замутили разум боевому соратнику. Ты веришь в Аллаха, а не в чистое небо, мать-землю, добрую душу «кут» и злую «орэк» – ну и на здоровье! Тебе, что, мешают?

– Я тоже «неверный», – сказал он.

– Это другое! Ты монгол, язычник! Ты еще можешь ступить на праведный путь! А он – христианин!

– Раиль, – спокойно ответил сотник, – я не веду богословские споры. Не мое право судить, кто грешен, а кто праведен. Но мои предки веровали в Тэнгер, а я уважаю своих предков.

– А я, что, не уважаю своих предков?!

– Я не об этом. Я о том, что мне все равно, христианин этот мальчишка, или мачинец. Но ты храбро сражался со мной в битве у Сейхуна, у Хаджитархана твой щит остановил пущенную в мою спину стрелу джэте – я не могу запретить тебе отомстить за смерть родственника. Однако, если ты не сможешь его сразить, – тут он повернулся к все прибывавшим и прибывавшим воинам, – больше никто не посмеет попытаться убить урусута!

– Да, да! – послышалось с разных сторон. – Давай, Раиль! Прирежь шакаленка!

Туглай встретился глазами с подростком, улыбнулся и показал ему рукой, раз, другой – отойди в сторону, освободи место для поединка. Тот понял. С трех сторон света стояли шеренги ожидающих развлечения воинов, и только с четвертой урусута защищал забор.

Коротышка Раиль, бившийся в сотне бок о бок с арактырцем уже три года, имел хорошее для воина качество – отсутствие трусости. Но эта храбрость была храбростью больной бешенством лисицы, которая могла кинуться и на буйвола, не заботясь о том, чтобы не оказаться насаженной на его рога. Два удара не нужны там, где достаточно одного, в схватке главное – обезопасить свою жизнь и только потом постараться забрать чужую. Петушиные прыжки или медвежьи замахи – вещи непрактичные. Опешивший от напора монгола юнец только отбивался и даже отступил к забору, но постепенно что-то начал понимать – его сабля сначала со звоном скользнула по шлему врага, а затем оставила заметную вмятину на панцире. Изумленный Раиль отскочил назад, толпа охнула.

Туглаю понравилось, что подросток держит оружие перед собой, подняв рукоять чуть выше точек возможного соприкосновения клинков – не хочет, чтобы сабля противника, соскользнув вниз, отрезала ему пальцы. Умный мальчишка! И кто научил? Не тот ли беловолосый бааутур? Да, точно – одни и те же приемы, тот же стиль!

Но урусут устал – если монгол резал смердов и спящих дружинников, то юный боец уже разложил на земле несколько бывалых воинов. Пот лил с него ручьем, попадал в глаза, подросток жмурился, отирал рукавом лицо, пошатывался и тяжело дышал.

Подбадриваемый друзьями, Раиль кинулся в новую атаку – теперь его план почти сработал – парнишка уклонился недостаточно резко, и наточенное лезвие вспороло ему щеку – сотник увидел кровь и белые зубы сквозь образовавшуюся рану. Зрители обрадовано заревели, их старый товарищ бросился добивать юного наглеца, прижал к забору, занес руку для, казалось, последнего, колющего удара и вдруг остановился, как вкопанный, опустив руки, полностью закрыв своим телом мальчишку. Пока другие недоумевали, Туглай сразу понял, в чем дело. Ай да волчонок!

С головы Раиля сполз шишак и повис на бармице – толпа выдохнула. Из макушки торчал окровавленный кончик Сабировской сабли. Мальчуган выполнил единственно возможный в его положении удар – снизу вверх. Острие вошло под подбородок и проткнуло мозг нападавшего насквозь.

«Деньги! – радовался юз-баши. – Хорошие деньги!»

Пот застилал глаза, рот наполнила кровь, дрожащие от напряжения пальцы судорожно сжимали черен сабли.

«Почему они молчат? – думал Олежка. – Почему не кидаются толпой убивать? Или не пускают стрелы?»

Он вытащил клинок, и труп коротышки грохнулся в пыль. Ноги в черных ичигах согнулись в коленях, руки раскинулись в стороны, застывший взгляд удивленно рассматривал безоблачное небо.

Главный бесермен непонятно чему радовался – он широко улыбался, а круглое лицо радужно цвело. Плотницкий сын пытался глядеть ему в глаза с ножевым разрезом прямо, но не выдержал и опустил взгляд, который упал на ноги погибшего ордынца. Тут в голове пронеслась догадка: бывший противник – левша, значит, засапожник у него в левом ичиге, как раз под Олежкиной рукой!

Он присел, стащил с мертвяка правый сапог и натянул себе на ногу. Бесермены показывали на него друг другу пальцами, верещали и хохотали. Только один, с чеканом, проорал что-то злое, но его быстро заткнули. Юный ратник взялся за второй сапог, но тащить на себя не стал, только просунул руку за голенище, нащупал рукоятку – есть! Он резко выпрямился и из последних оставшихся сил без замаха метнул нож прямо в улыбающуюся харю напротив.