Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Олежка пробудился от боли – то ли ворочался во сне, то ли привиделось что страшное – ударил кулаком левой руки в стену. Застонал, замычал, разлепил глаза, ничего не соображая во тьме кромешной, выпрямился на покрытом соломой и застланном рядниной топчане, откинул овчинную оболочину, покачал из стороны в сторону дремотной головой, потер пальцы – не шибко и стукнулся.

От печи несло хлебным духом – видно, взошли саженые с ночи ржаные хлеба. В углу тихо скреблась мышь. Поднялся, ощупью прокрался к столу, повел ладонью над столешницей, звякнула крышка кувшина с квасом. Крышкой с вечера маманя накрыла – значит, мошкара не налетела, можно пить. Сделал несколько жадных глотков, утерся рукавом рубахи, шагнул влево, толкнул дверь и побежал до ветру.

Только-только занималась утренняя заря, начинала гасить звезды, скоро и петух запоет, а мамка пойдет доить корову и кормить поросят – надо торопиться. Где-то за два-три дома скрипнул колодезный журавль, стукнуло кленовое ведро. Взоржал конь, лениво мыкнула в хлеву корова.

Завязав порты, подошел к медному кованому рукомою, наклонился над лоханью, подставил голову под ледяную воду, чуть не вскрикнул – сон как рукой сняло – и вытерся тут же висевшим на спице посконным рушником. На ярко-зеленой весенней траве у плетня блестел иней. Ртом выдохнешь – видишь пар. Вышел за ворота и вприпрыжку побежал вдоль защитной стены из толстенных заостренных кверху бревен.

Когда местный воевода Андрей Клобук только начал обучать мальчишку ратной науке, отец Олегу уши драл каждый день, а однажды, браги опившись, высек до мяса. Не дело потомственному плотнику-древоделе топор на саблю менять! Но батяня к сей сыновней страсти сам причастен: воевода, даром что служил нижегородскому князю Димитрию Константиновичу, ходил позапрошлым летом с месковлянами на Мамая. Там в сече жестокой лишился вместе с разбитым щитом кисти левой руки. Сказывал, что если б не горели рядом телеги бесерменские, и не догадался он сунуть раненую руку в огонь, истек бы кровью. Со временем привык пятью пальцами обходиться вместо десяти, да одна беда – щит не удержишь. Так батя что удумал: из сыромятной кожи сшил маленький мешок, намертво примостил его к основе и еще два махоньких ремня добавил. Всовываешь через два широких ремня в мешок культю, затягиваешь узкими – считай, щит сам к руке прирос. А чтоб еще вернее стало, мастеровой сочинил завязь вокруг груди и плеч княжеского кметя. Один крючок на узком, но прочном ремешке крепится к сей перевязи, другой – к основе. Перед боем, когда надо быть во всеоружии, но врага еще не видно, можно руку опустить, щит на ремнях сам висит.

Ох, и возлюбил Андрюха после этого и плотника, и его отрока! Пусть по летам воевода и считался молодым, но как взглянет пронзительными синими очами, как в гневе запустит в белые густые власы огромную длань – казалось, что в ней и железо таяло – так можно и бежать во всю прыть, не оглядываясь, ибо после головы клал он эту длань, по обыкновению, на крыж сабли. А с ней воевода, казалось, ни днем, ни ночью не расставался.

Олежка раньше никогда не видел живого героя. Батяня любил сказки баять, особливо по вечерам опосля забродившего квасу – и про древнего македонского царя, победившего языки и страны, и про Аннибала, прошедшего по горам с заоблачными вершинами и обрушившегося на Рим, и про варяжского князя Олега, прибившего щит к воротам Царьграда – в честь него и дал новорожденному имя. Но чтоб так, лицом к лицу – да он об этом и мечтать не мог!

Все и пошло от любви Андрея языком чесать. Начал он Олежке о битве на поле Куликовом сказывать – раз, другой, третий… Каждая следующая повесть, даром что велась об одном и том же, обрастала новыми подробностями, столь диковинными, что отрок иногда сомневался в их правдивости. Затем воевода показывал ему все в лицах, размахивал оружием, как-то дал в руки пацаненку саблю – и обомлел. Мальчишка – он и есть мальчишка, ладони маленькие, узкие, на черен обе в ряд ложатся – взял клинок обеими руками и принялся в точности по рассказам колоть, рубить, отбивать. Да и когда дружинники на заднем дворе иногда тешили себя, разнося бревна в щепки, чтоб науку ратную не забыть – не имелось у них более преданного зрителя, чем плотницкий сын.

Вот так и повелось – если воеводе скучно, а скучно ему, холостому, было всегда – брал он утром Олежку, и на задний двор, то палками друг о друга стучали, то настоящей саблей разрешал помахать. Когда ж докучали зеваки, вообще могли уйти в поле.

Село, в котором поселилась семья древоделей, называлось Земки. Нижегородский князь Димитрий Константинович не слишком желал гневить татарских ханов строительством сторожевых засек на Суре Поганой, и до поры до времени обходился одним градом Курмышем. Но как Димитрий Иванович побил Мамая, нижегородец чуток осмелел и велел год назад строить еще одну. Тем паче, что помимо татар тут и мордва хаживала, и булгары могли нагрянуть, и ушкуйники из Нова Города не упускали случая добром поживиться. А место оказалось знатное – на той стороне, где начиналась ордынская земля, стояла высокая гора, окруженная густой рощей. Верхушку разровняли, насколько возмогли, затащили наверх бревна да чугунный язык, и устроили все для костра под навесом. На скалу посадили стражу из четверых служилых людей. Как с высоты такой завидят ворога, так должны немедля огнь запалить, да в чугун бить железом – кому-никому, но в Земках всем слышно – Сура не Волга, можно без лодки с берега на берег доплыть. А только вознеслось на горе пламя, так надобно срочно в Курмыш и в Нижний вестонош слать – вот и вся задумка.

На строительство засеки отправили отряд в три десятка человек. Лес валили и обтесывали на той стороне, а бревна сплавляли в село по реке. Так и места вокруг скалы очищались, и стены строились. Ров, вал, колья, ряд продольных заостренных бревен, ряд, для прочности, поперечных – все это кмети и сами могли сделать, но уж если не просто службу нести, а еще и жить, надобно и жонок свозить, и дома ставить, а главное, церкву – ибо какое поселение без храма, пусть и небольшого пока?

Тут и появился Иван Белый Лоб, лучший плотник-древоделя из всех, которых Андрей Клобук видел, а видел он много чего, ибо удалось ему побывать и в Москве, и в Твери, и в Коломне, и в Рязани, и даже в Нова Городе…

Сыну батяня сказывал, что его самого всему обучил Олежкин дед, которого звали Александром. Младший Белый Лоб деда в живых не застал, чему печалился безмерно, потому как даже если отцовым сказкам верить наполовину, все равно получалось, что тот являлся человеком выдающимся. Род свой он не знал, его подобрали купцы по пути в Царьград – баял, что хотели подкормить да в рабство продать. Но по дороге разговорился с одним из торговцев, да и приглянулся тому мальчуган, то ли кротостью, то ли словом, и поселил купец Сашку в Русской Слободе, что издавна стояла в славном граде, а потом отдал в обучение греческим мастерам. В Царьграде и храмы, и дома – все сделано из камня, но из дерева тоже многое строили, оказался Александр в подмастерьях у плотника. Бит был не раз, бит нещадно, но и науку усвоил крепко.