– Холода лишь недавно наступили, – сказал отец Бертрам. – Через день-другой ров полностью затянется льдом, а через неделю антверпенцы будут кататься на коньках по замерзшей Шельде. Если бы лишь вода была препятствием для тех, кто собирается вторгнуться в Антверпен, его давно бы уже захватили.

– Антверпен имперский город, никогда он не был вольным, – Кунц Гакке сплюнул в реку, которую у самого берега стягивала кромка льда в пару локтей шириной. Плевок инквизитора попал уже в чистую ото льда воду. – И никогда враги не подступят к нему. Нет таких врагов у Филиппа Второго из дома Габсбургов.

Кунц отвернулся от реки. Поднял взгляд к ближайшему из девяти бастионов Антверпена, на котором еще можно было различить желто-красные знамена империи с косым бургундским крестом и черным, расправившим крылья, орлом.

– В обители целестинцев нас ждет трапеза, – сказал инквизитор. – Давайте возвращаться. Маноло! – позвал переминавшегося с ноги на ногу в стороне фамильяра. Тот приблизился. – В караулке у ворот города возьми факелы. И поспеши, а то что-то я замерз.

– Инквизитор проводил взглядом рысящего к городским воротам баска, повернулся к оборотню, скривил свой тонкий рот. – Распрямись, Иоханн, коль ты уже не обоняешь грязь, смешанную со снегом, и позаботься, чтобы выглядеть человеком, хотя бы со стороны.

– Как вам будет угодно, святой отец, – Иоханн действительно стал прямо и, вроде бы, нос его немного укоротился, хотя в неверном свете сумерек отец Бертрам не поручился бы, что ему не померещилось.

– Версия насчет того, что тварей увезли по реке, никому не кажется правдоподобной? – поинтересовался он.

– Я склоняюсь к правоте нашего нового слуги, – Кунц небрежно кивнул в сторону оборотня. – Эти то ли львы, то ли леопарды, то ли тигры, нашли укрытие в Антверпене. Вопрос, волнующий меня: каким образом они проникли туда впервые? Если у них там давнее логово, а, судя по тому, что следы идут ровной цепочкой, твари уверенны в своем маршруте, то почему до сего дня не было сведений ни о едином нападении на человека, ни даже на домашнюю скотину?

– Неужели, святой отец, со времени уничтожения моих родичей кровь более не лилась во Фландрии и Брабанте? – не удержался от горького сарказма Иоханн. – Никого не прирезали, не вздернули, не сожгли?

Маноло и один из стражников с зажженными факелами уже показались в нескольких десятках туазов, инквизиторы и оборотень, не дожидаясь, пока они приблизятся, двинулись туда, где в снежной темноте едва различима была кирпичная монастырская ограда.

– Ты не самое глупое творение, Иоханн, – сказал Кунц Гакке, – но все-таки ты творение врага рода человеческого, потому что не способен понять глубину замысла, воплощаемого нами. Не способен поверить в очищение, искупление и вечную жизнь на небесах.

Грубое лицо инквизитора вдруг расплылось в какой-то детской наивной улыбке, он на миг вспомнил снежный рождественский вечер в Германии своего детства, может быть, один из немногих, когда он сытым засыпал с такой же улыбкой на лице в доминиканском дормитории. Маленький Кунц тогда умел смеяться совсем по-другому, чем делал это сейчас. Он слепил большую снежку и бросил ее в спину Маноло. Баск недоуменно обернулся, потом в свою очередь нагнулся и запустил в инквизитора целую снежную бомбу – в горах его родины дети зимами игрались точно так же.

Отец Бертрам, присоединившийся к игре, перестал обращать внимание на оборотня и не видел, как тот отступил в тень, и в широком горле его клокочет звериная ненависть.

– Что с тобой происходит, Феликс? – Амброзия ван Бролин с удивлением и возмущением, упершись кулаками в бока, наблюдала за сыном, который стоял перед дорогим венецианским зеркалом и поправлял манжеты надетой на нем бархатной курточки.

– Прости, матушка, – равнодушно сказал сын. – Я вынужден был проучить мерзавца, и пусть скажет спасибо, что он еще легко отделался.

– Он мог погибнуть, если бы ты выпустил его! – зарычала Амброзия.

– Но я же не выпустил, – холодно сказал Феликс. – А он даже не поблагодарил меня за милость, побежал жаловаться к мейстеру Вердонку.

– Ты оказал ему милость? Подвесив над лестничным пролетом? – ярость Амброзии нарастала. – Ты вправе распоряжаться дарованной Всевышним жизнью человека? Ты кем себя вообразил?

В дверь раздался робкий стук. На пороге комнаты Феликса стоял маленький Габри, сын новгородского купца Симона, живший теперь вместе с ван Бролинами и посещавший ту же латинскую школу, что и Феликс.

– Простите меня, госпожа Амброзия, – сказал семилетний мальчик, – но Феликс заступался за меня. Накажите не его, а меня, послужившего причиной этому прискорбному происшествию.

– Младший де ла Порт, сын того поганого Йоханна-глиппера, который ведает налогами и заседает в Кровавом совете. – Вздохнул Феликс. – Неужели, матушка, такой негодяй заслуживает твоего сочувствия?

– А ты считаешь, что будет справедливым наказать сына за грехи его отца, которых ты вдобавок не можешь доказать?

Феликс, наконец-то удовлетворенный своим видом в зеркале, отошел к столу, на котором лежали его латинские книги и учебники по арифметике, выдвинул стул с высокой спинкой и развернул его к матери.

– Присаживайся, матушка, – сказал Феликс, галантным жестом указывая на стул, – в ногах правды нет. А ты, Габри, сходи-ка вниз, к слугам, пусть нальют нам с тобой молока. Возможно, ты еще не слышал, но в наших краях говорят, что каждая селедка висит на собственных жабрах, имея в виду, что каждый сам отвечает за свои поступки. Иди, друг.

Когда Габриэль закрыл за собой дверь, а вдова ван Бролин так и не заняла предлагаемого ей места на стуле, Феликс пожал плечами и уселся на него сам.

– Ты хоть представляешь, где ты живешь? – с досадой произнесла Амброзия. – Сколько опасностей нас окружает? Как дешева нынче жизнь?

– Уж не благодаря ли тому Кровавому совету, чьих родственников ты так благородно выгораживаешь?

– Замолкни, наконец! – Амброзия коротко хлестнула сына ладонью по губам. – Сил нет выдерживать твою глупость и самонадеянность. Ты меня пугаешь. Ты ведешь себя нарочно таким образом, чтобы привлекать к нам ненужное внимание? Дерешься, унижаешь других ребят, совершенно не стараешься в учебе, только заставляешь меня покупать новые наряды из бархата, с золотым шитьем и кружевами, да крутишься в них перед зеркалом, будто ты девочка!

Поскольку обиженный Феликс хранил молчание, его мать продолжала:

– Нашими врагами может оказаться каждый: сосед, слуга, посетитель кофейни, случайный прохожий на улице. Кроме Кровавого Совета, шпионы есть и у Святой Инквизиции, и у командира испанского гарнизона Антверпена. Возможно, мы вчера наследили на этом проклятом снегу и привлекли чье-то внимание. А сегодня приехал с вестями Фредрик…

– «Эразмус» вернулся? – Феликс мгновенно забыл о том, что мать нанесла ему обиду. – Что же ты молчишь? Почему я его не видел?

– Он должен был возвращаться на разгрузку. «Эразмус» встал у северных доков, Фредрик говорит, что «Меркурий» был атакован португальцем и еле дотянул до Бристоля. Там, в Англии, его пока пришлось оставить, и Биллем находится при корабле. Погибли четверо из экипажа, еще шестеро ранены. Фредрик передает, что Биллем не хочет более рисковать. Он настаивает на обмене наших двух стареньких и потрепанных кораблей на новейшее судно с восемнадцатью пушками, способное управиться при удачном стечении обстоятельств с любым вражеским кораблем, или, в крайнем случае, удрать от него.

Габри с кувшином подогретого молока застыл на пороге комнаты.

– Когда я еще немного подрасту, на каком корабле будет плавать сам Биллем? – с подозрением спросил Феликс. – Ведь он со временем не захочет оставаться в моих помощниках. – Жестом подозвал Габри, взял у него кувшин и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. – Спасибо, – улыбнулся другу, вернул ему кувшин. – Отправляйся-ка спать, Габри.

– А можно, я еще немного послушаю про корабли? – спросил сын новгородского торговца пушниной.