Динни удивленно смотрит на меня:

— Не верю, что погода может быть мерзостью — погода, она погода и есть.

— Нет плохой погоды, есть неправильная одежда? — спрашиваю я.

— Точняк! Вы уже пробовали мой пунш? В нем, знаете, есть этакий… пунш. Не подносите его к открытому пламени, будьте осторожны. — На его лице горделивая улыбка.

— От пунша я, пожалуй, воздержусь, — объявляю я. — Пунш штука обманчивая, мне рассказывали, что один раз он уже сыграл со мной шутку. Хотя, может быть, и врут, потому сама я ни черта об этом не помню.

— Ну, а Бет? Может, мне тебя удастся соблазнить?

Бет кивает и дает себя увести. Вид у нее все еще немного растерянный — видно, что ей трудно освоиться. Рука Динни на ее локте, он направляет ее. На мгновение я остаюсь в одиночестве, и вдруг откуда ни возьмись возникает хорошо знакомое чувство. Старое, такое привычное — Бет и Дин снова меня бросили. Заставляю себя стряхнуть обиду и отправляюсь на поиски знакомых лиц, чтобы навязать им свою компанию.

Я чувствую, что виски горячит мне кровь, и говорю себе, что надо быть аккуратнее с выпивкой. Сзади ко мне подкрадывается Эдди, дергает за рукав.

— Ты меня не видела! Не говори им, что видела меня! — с трудом переводя дыхание, шепчет он и подмигивает.

— Кому? О чем ты?

Однако он уже исчез, а спустя несколько секунд мимо меня проносится небольшая группка детей вместе с Гарри. Я делаю еще один большой глоток и протягиваю бутылку виски остроносой девицей с кольцами в носу. Та радостно хохочет, благодарит. Звезды кружатся в хороводе, земля качается и уходит из-под ног. Не припомню, когда я в последний раз напивалась. Много месяцев назад. Я уж и забыла, как это может быть здорово. Вижу Бет, она стоит рядом с Динни, среди других людей, и пусть даже она молчит, лицо у нее спокойное и почти расслабленное. Она с ними, не замыкается в себе, и я просто счастлива видеть ее такой. Иду танцевать со Смурфом, и мы кружимся с ним, пока меня не начинает подташнивать.

— Смотри не влюбись в нее, Смурф. Эти девушки Кэлкотт любят исчезать! — кричит ему Динни, когда мы проносимся мимо.

Я слишком медленно соображаю и не успеваю спросить, что он имеет в виду. Протискиваюсь как можно ближе к костру, лопаткой выкатываю из золы печеную картофелину, обжигаю язык. У нее привкус земли. Я здороваюсь с Хани, и, хотя отвечает она неприветливо, мне плевать. И я постоянно держу в поле зрения Динни. Временами я даже не отдаю себе в этом отчета. Где бы я ни была, я знаю, где он. Как будто костер освещает его немного ярче, чем всех остальных. Вокруг ходит ночь, темная и живая, потом я вижу, как по аллее к нам приближаются, качаясь, синие огоньки.

Полицейским пришлось оставить машины и идти к нам пешком. Две машины, четверо полицейских. Подойдя к настороженно наблюдающим за ними людям, они начинают искать наркотики, требуют, чтобы все вывернули карманы. Музыку делают тише, все переговариваются вполголоса. В повисшей тишине только ревет и потрескивает костер.

— Динсдейлы здесь есть? — осведомляется молодой офицер. В глазах его замечаю боевитый блеск. Он маленького роста, коренастый, очень опрятный.

— Много! — откликается Патрик.

— Могу ли я увидеть удостоверения личности, подтверждающие это, сэр? — спрашивает полисмен напряженным тоном.

Динни машет рукой Патрику, ныряет в фургон и предъявляет офицеру свои водительские права.

— Что ж, — продолжает тот, — даже в этом случае я вынужден потребовать, чтобы вы немедленно разошлись, так как это несанкционированное и незаконное собрание в общественном месте. У меня есть основания предполагать, что на этом вы не остановитесь и происходящее превратится в оргию. Уже поступило несколько жалоб…

— Это не незаконное собрание. У нас есть право находиться здесь, и вам это хорошо известно. К тому же, как и у всех граждан нашей страны, у нас есть право приглашать друзей на вечеринку, — таким же ледяным тоном парирует Динни.

— На вас жалуются, что вы шумите, мистер Динсдейл…

— Кто жалуется? Сейчас только десять часов!

— Четыре человека из поселка, еще из усадьбы…

— Из усадьбы? Вот это новость! Правда? — переспрашивает Динни, оглядываясь на меня через плечо. Я выхожу, становлюсь рядом с ним. — Это ты жаловалась, Эрика?

— Не я. И я уверена, что Эдди и Бет тоже не жаловались.

— А вы кто такая, мэм? — с сомнением обращается ко мне офицер.

— Я Эрика Кэлкотт, владелица усадьбы Стортон Мэнор. А это моя сестра Бет, и, поскольку мы единственные, кто живет в Стортон Мэнор, думаю, могу смело сказать: мы нисколько не возражаем против сегодняшней вечеринки и приглашенных на нее людей. А кто вы такой? — Виски придает мне смелости, но я еще и злюсь.

— Сержант Хокстет, миссис… леди… Кэлкотт, и я…

Я его смутила. Краем глаза замечаю, как загораются радостью глаза Динни.

— Я мисс Кэлкотт. А вы не родственник ли Питеру Хокстету, прежнему бобби?[17] — перебиваю я.

— Он мой дядя, но, позвольте, я не понимаю, какое это имеет отношение к…

— Да, поняла. Я помню вашего дядюшку. Манеры у него были получше.

— Жалобы, тем не менее, поступили, и я уполномочен потребовать, чтобы эти люди разошлись. Но мне не хотелось бы с вами ссориться…

— Хартфорды на Ридж Фарм каждый год устраивают бал, приглашенных там вдвое больше, и играет живая музыка, целый оркестр с мощным усилителем. Если я позвоню и пожалуюсь на них, вы тоже ворветесь и начнете разгонять гостей? Будете искать наркотики?

— Я не думаю…

— К тому же эта территория отнюдь не общественное место. Это моя земля. А следовательно, и вечеринка это моя. Моя частная вечеринка, на которую вас, ребята, боюсь, не приглашали.

— Мисс Кэлкотт, вы же понимаете…

— Мы сейчас уменьшим громкость музыки, а в двенадцать выключим ее совсем, тем более что так и планировали. Детям спать пора, — вступает в разговор Динни. — Но если вы хотите отправить нас отсюда, не прибегая к задержаниям, надо было как следует подготовиться к разговору и представить причины более убедительные, чем фальшивые жалобы из усадьбы, офицер.

Хокстет вскидывает голову, плечи у него окаменели от напряжения.

— Наш долг как полицейских рассматривать поступающие жалобы…

— Ну, рассмотрели? А теперь отвалите! — бросается в бой Хани, вызывающе колыхая животом перед носом у полицейского.

Динни, осаживая, кладет ладонь ей на руку. Хокстет часто мигает, заметив красоту Хани, ее юность, необъятный живот. Лицо его вспыхивает, по скулам начинают ходить желваки. Он кивает своим полицейским, и они ретируются.

— Музыку выключить. И чтобы к двенадцати все было закончено. Вернемся — проверим, — чеканит он, поднимая палец.

Хани в ответ тоже тычет в него пальцем, но Хокстет уже отвернулся.

— Гнида, — бормочет Патрик, — землю носом роет, щенок.

Когда полицейские машины отъезжают, Динни поворачивается ко мне, подняв брови.

— Стало быть, это твоя вечеринка? — лукаво вопрошает он.

— Ой, брось. Ведь сработало же, — отбиваюсь я.

— Сработало, это точно. Вот уж никогда не ожидал увидеть тебя в роли бунтарки, — ехидничает он.

— Значит, ты меня мало знаешь. Меня, кстати, даже один раз арестовали… это возвысит меня в твоих глазах?

— Зависит от того, за что именно тебя задержали.

— Я… бросила яйцо в нашего депутата, — неохотно признаюсь я. — Это, конечно, не революция, но…

— Да, — соглашается Динни, сверкая белозубой улыбкой, — но для начала уже что-то.

— Это было круто, — выкрикивает запыхавшийся Эд, подбегая ко мне.

Я обнимаю его за плечи и крепко прижимаю к себе, не давая сбежать.

Бет готовит что-то на обед, по дому разносится аромат чеснока. Окна запотели от пара, снаружи дождь, и дом стоит отрезанный от мира, как остров. Эдди опять бегает по лесу вдвоем с Гарри. Вместе с волнами запаха по дому льются звуки Пятой симфонии Сибелиуса. Любимая музыка Бет. Мне кажется добрым знаком, что сестра начала разбирать коллекцию музыкальных записей Мередит и не только готовит еду, но может и сама немного поесть. Мне интересно, чем сейчас занимаются Динни и Хани. В такой дождище, в такую унылую погоду. Нет ни комнат, где можно бродить, ни шкафов с книгами, ни телевизора. Для меня их образ жизни — область предположений и чистой фантастики. Будь я на их месте, отправилась бы, наверное, в деревенский паб. На мгновение меня даже посещает мысль пойти и поискать их там, но желудок протестующе сжимается, напоминая, что меня мучает похмелье. Так что вместо паба я поднимаюсь на чердак.