*.*.*
Ничего важного не происходило еще несколько недель, а на 14 февраля в нашем городке объявили о грандиозной дискотеке в Доме Культуры. Полесская молодежь внезапно узнала, что во всем мире празднуют день Святого Валентина, и этот новый праздник, выдуманный специально для влюбленных, круче и прикольнее, чем опостылевшие совковые красные дни. Вообще, среди молодняка тех лет было модно презирать все совковое, и Святой Валентин нашел свой путь к нашим сердцам, как светоч свободной любви, самогона и травки. Все парни пришли танцевать, уже изрядно загрузившись, и сама дискотека рассматривалась ими в основном, как способ стремительно зацепить подружку, и увести ее в какое–нибудь парадное или подвал… или там котельную. В то время владельцы машин в нашем городке были крайне малочисленны, и к таковым подружки приклеивались сами — не отцепишь. Что же касается хозяев собственного жилья, то я, к примеру, не знала никого из моих сверстников, кто жил бы отдельно от родителей. Ну, это так, между прочим.
Я пришла на дискотеку вместе с пьяным Мишкой, чтобы немного насладиться музыкой и танцем, а потом увести его к себе домой. Мама, очень сдавшая после похорон, не мешала нам, да и Мишка был ей давно знаком, что называется, друг семьи.
Дискотека оказалось даже круче, чем я могла предположить: на входе стояли охранники и брали небольшую мзду, но зато цветомузыка была новехонькая, мною дотоле невиданная, мощную аппаратуру оседлал первый в Полесске ди-джей, и в нише, обычно заваленной всяким хламом, работал буфет, который назывался баром.
Я никогда не восторгалась кислотным музоном, но в соединении со всем остальным это был сильнейший кайф для семнадцатилетней провинциалки, и я стала танцевать, как поведенная, забыв обо всем вокруг. Я еще не сказала, что танец — это моя стихия, и все мои подружки считали, что я двигаюсь так, как им не научиться в жизни. Я никогда не хотела заниматься танцами специально, возможно, я была слишком серьезная и не видела в них ничего, кроме дискотечной дури, но наверняка из меня вышла бы очень хорошая танцовщица. И в те редкие моменты, когда я могла расслабиться и отдаться стихии танца, я улетала в такие дали, что не чувствовала своего тела, становясь одной из вспышек цвета, частицей музыки и чистого движения, нет, правда, я красиво танцевала…
Ненадолго придя в себя, я обнаружила, что Мишки нигде нет, и я танцую в окружении каких–то невменяемых рож, на которых не отражается и частичка здравого смысла. Словом, было уже сильно за полночь, и все набрались до состояния свинячьего визга. Любопытно, что, несмотря на это, я увидела приличную очередь у буфета, будто бы выпивки все еще не хватало. О, милая моя Родина! Тогда это казалось мне совершенно нормальным…
Мишка стоял у буфета с какими–то дружками и пил водку. Он не сразу узнал меня, а, узнав, сразу окрысился:
— Ну чё, танцуем? — Я поразилась, сколько злобы и ненависти было у него в лице. А ведь трезвый он был совершенно обычный, нормальный парень. Я, кажется, повторяюсь.
— Давай, Сонька, балерина на хуй! Станцуй для пацанов! — Мишку несло, его дружки посмеивались, будто все им произносимое могло называться человеческой речью. Мишка покачивался на нетвердых ногах и продолжал осыпать меня пьяным бредом.
— Пойдем домой, — сказала я. — Пожалуйста, пойдем.
По-видимому, этих слов он и ждал, поскольку безумно расхохотался и стал тыкать в меня пальцем, будто я сказала что–то смешное.
— Ты в натуре, балерина, — гундел он, захлебываясь, но, продолжая пить. — Я тебе кайф ломать не буду. Я же не конченный, свою невесту вот так обломать!
Словом, это был дебильный экспромт, который слышал на Руси каждый тысячу раз, бесчисленные повторения того же самого, бессмысленного обвинения, вдруг вбитого намертво в бухие мозги, повторения повторенного с еще более чудовищными домыслами, в которые и сам–то пьяный, протрезвев, не поверит. На каком–то пассаже, я поняла, что больше не вынесу этого скотства, музыка уже меня не радовала, яркие вспышки раздражали, у меня заболели виски, и я, сказав, что иду домой, развернулась и направилась к выходу.
Если бы я была в юбке, а мой номерок от пальто хранился бы у Мишки, все могло бы сложиться по-другому. Несмотря на все Мишкино свинство. Но и себя, если разобраться, мне тоже не за что было осуждать.
Я вытащила номерок из кармана джинсов, забрала пальто, и тут какой–то неизвестный парень подхватил его и помог мне одеться. Рассмотрев незнакомца, я решила, что он не местный (лица наших были мне в основном знакомы). Впрочем, он мог приехать из какой–нибудь деревни, да мало ли откуда он вдруг возник в нашем захолустье. Главное, он мне совсем не понравился, поскольку лицо его было все в оспинах, и одет он был в какую–то едва ли не драную куртку. Впрочем, никто в Полесске не одевался от кутюр, да и время было тяжелое. На мне самой было перелицованное мамино пальто из потертого каракуля, и знала я, что не по одежке встречают. В том то и было дело — не в одежке, а в глазах этого типа, словно он знал что–то, о чем я еще не догадываюсь. Я вспомнила, что он сегодня тоже был рядом, когда я танцевала, но мало ли кто там был…
— Можно, я провожу тебя? — спросил незнакомец.
— Нет, спасибо, — я поискала глазами Мишку, народу в вестибюле хватало, но моего жениха–то и не было. Впрочем, кругом толпилось и так много знакомых, я бы и не вспомнила о каком–то типе, который раз в жизни ко мне обратился… если бы то оказался единственный раз.
Стояла морозная ночь. Мы шли вместе с Галкой Синицыной, ее Вадиком, Олькой Федорченко, ее парнем, имя которого я уже не помню, еще кем–то. Было весело, все смеялись, и я уже выбросила из головы Мишкину дурь, даже виски перестали болеть на свежем, ледяном воздухе. Попрощавшись с ребятами у перил маленького мостика над замерзшим ручейком, что протекал по трубе под асфальтом дороги, я повернула к своему дому, до которого оставалось не больше двухсот метров. И еще до моего среднего подъезда метров пятьдесят.
Именно на этих последних метрах я услышала, что снег позади меня ритмично скрипит. Надеясь, что это догоняет меня Мишка, я обернулась, еще через секунду узнала того, кто подал мне пальто. Все происходило рядом с моим родным домом, который знаком мне с самого детства, и я не могла поверить, что в этом месте со мной может приключиться зло. Поэтому я не крикнула, стоя, как вкопанная дура, пока он не ткнул мне нож под самый глаз. Я даже не почувствовала холод стали, оцепенев от изумления и обиды.
— Крикнешь, изуродую! — злобно сказал этот подонок. — Заходи! Да не бойся, — его оспины вплотную приблизились ко мне, голос помягчал. — Разок выебу и отпущу, только тихо давай, а то порежу.
И я зашла в свой родной подъезд, а он придерживал меня за воротник. На первом этаже в моем доме был пункт приема стеклотары, квартиры начинались со второго этажа, поэтому я рванулась бежать с диким воплем, едва закрылась наружная дверь. Если бы моим возмущением и ненавистью можно было зажечь свет, мой городок утонул бы в звездной вспышке. Мне было плевать даже на смерть, хотя, возможно, в чужом городе я бы сочла благоразумным не перечить насильнику. Своим рывком я избавилась от его руки, и помчалась наверх. Он уцепился за мой сапог — проклятые каблуки подвели — и повалил меня на ступеньки, я все еще визжала, а он стал дубасить меня ногами и руками, но сверху донеслись голоса, и подонок выскочил из подъезда, успев пообещать мне скорую встречу. Моя бедная мама в одной ночной рубашке кинулась ко мне, как курица к последнему цыпленку, и обхватила меня, и завыла. Соседи, пожилая пара, помогли нам дойти до своей квартиры на третьем этаже, и все расспрашивали, цела ли я. Кстати, кроме этих стариков, никто не полюбопытствовал, что стряслось. Не знаю, может, спали крепко, а может, были пьяны.
Я отделалась синяками и царапинами, но пальтишко оказалось в трех местах надрезанным, так что я, наверное, должна благодарить судьбу, что дело не происходило в более теплое время года. Мама, во всяком случае, не уставала молиться за такой благополучный исход, а я почувствовала себя окончательно готовой покинуть родной дом. Безопасность, которую я здесь ощущала, навсегда осталась в прошлом, и я про себя думала, что уж лучше быть изнасилованной подальше от Полесска, чтобы не травмировать несчастную маму.
