Вообще, исполняя роль скромной статистки на их сборищах, я прислушивалась к тому, что главные из них говорили между собой. Меня интересовал их стиль общения, их рассуждения и выводы. Ведь они были богаты относительно простых граждан, а я еще давно решила учиться у тех, кто был богат, чтобы при возможности брать с них пример.

Моя информация определенно была важной для климовских, и хотя я в деталях не могла знать, как они ею распорядились, но Эдик был вскорости арестован за хранение оружия. А Леший как–то поделился со мной, что Клим в хороших отношениях с кем–то из отдела по борьбе с распространением оружия. Убрать из своей структуры пособника ментов руками других ментов — это было красиво. Я подумала, что еще на шажок приблизилась к пониманию природы денег.

С нами же начал снова ездить Кузьма, каждый день бормочущий про то, как мы ему надоели. Я почувствовала, что откуда–то сверху ко мне протянулась ниточка расположения. Так я несколько раз не выходила вовремя на работу, задерживаясь у Вадика в больнице. Обо мне забывали, вызывая моих коллег на очередные «субботники». И пару раз я даже безнаказанно отказалась от клиентов, которые казались мне неприятными или опасными. Никаких санкций не последовало, но к своему огорчению я стала замечать, как Валя отстраняется от меня. Зависть соединялась в моей подруге с недоумением, почему я вдруг сделалась особенной, и против этого средств не существовало.

В книгах я читала про такое поведение близких людей, но сложно было применить книжное знание к реальности, а тут на моем ничтожном примере я вдруг почувствовала, что нет серьезной разницы между поведением безвестных брянских шлюх и блестящих придворных, или там, светских дам. Это открытие, с одной стороны неприятное, окрылило меня тем, что я поверила в собственные силы, поняв: законы поведения людей одинаковы на любом уровне. Более того — законы эти легко постигнуть и применять.

Вадик понемногу поправлялся и выписался домой. Наступила весна, и я каждый день перед работой гуляла с ним. Он сначала передвигался на костылях, потом ходил с палочкой, но к середине марта отбросил и ее. Голова его все еще беспокоила, и упало зрение. Я уговорила его купить очки, а так как своих денег у него не было, сама пошла с ним к офтальмологу и потом заказала красивые очки в тонкой черной оправе. Он, правда, не хотел их носить, но я была непреклонна, а в конце изобразила обиду, и он все–таки стал привыкать к моему подарку.

— Ты сильно изменилась за полгода, которые я тебя знаю, — сказал однажды Вадик.

— Надеюсь, не к худшему? — я сидела на диване и подпиливала ногти на ноге, поставив ступню на маленькое полотенце.

— Думаю, ты стала сильной личностью, — Вадим не обратил внимания на мое желание услышать комплимент.

— Господи, это плохо, — вздохнула я.

— Почему?

— Если женщина не может такое спрятать, то грош ей цена.

— Если бы ты жила в Америке, — сказал Вадик, — ты бы так не рассуждала. Вообще, ты не думаешь, что тебе уже маловат Брянск?

— Как так? — я подняла голову. — Ты хочешь от меня избавиться?

— Меньше всего на свете, — сказал Вадик.

Я ему поверила. Не оттого, что мы жили на мои деньги (впрочем, и аренду квартиры я, в отличие от других девчонок, тоже больше не оплачивала), но и потому, что когда я возвращалась с работы, меня ждал горячий ужин, и в постель мы ложились как молодожены, несмотря на моих клиентов, сколько их там выходило в день. Вадик был нежен и заботлив, так что я чувствовала его самым первым, будто и не работала, и я сказала себе, что если он завяжет с наркотой, я останусь с ним навсегда.

— Ты уже переросла наши масштабы, — сказал Вадик, и я увидела на дне его оленьих глаз все ту же безумную жажду. — Чтобы не пропасть окончательно тут со мной, тебе надо ехать в Москву.

— Дурак, замолчи, я же тебя люблю, — в тот момент я по-настоящему страдала. — Ты что, выгоняешь меня?

— Нет, — жестко сказал Вадик. — Ты просто меня жалеешь, а это не любовь. Такая сильная баба, как ты, не может любить наркомана. Вскоре ты испытаешь ко мне презрение, будешь жалеть и презирать одновременно, потом я украду у тебя деньги, но ты все еще будешь хотеть меня исправить. Говорю тебе: не трать драгоценное время, попробуй себя в Москве. А если что–то не сложится, я буду ждать тебя здесь. Как запасной аэродром для аварийной посадки.

Каждое его слово потрясало меня, но каждое было правдой. Я это чувствовала и… не знала, что мне делать.

— Как ты можешь с такой легкостью ставить на себе крест? Неужели это дерьмо, которое ты вливаешь себе, важнее жизни и любви?

— Нет, — замотал он головой и я поняла, что он тоже страдает, гораздо больше, чем я, тогда я подскочила к нему и запричитала, чтобы он отказался от проклятой отравы ради нашего счастья, обняла его, и мы так стояли, говоря всякие глупые слова.

— Обещаю, что я буду бороться со своей порочностью, — торжественно сказал Вадик, наконец. — Но ты тоже сделай что–нибудь, чтобы этот разговор не прошел даром.

— Что, миленький?

— Ну, начни ходить… хотя бы на курсы вождения, — ответил он. — Прямо с завтрашнего дня.

Я пообещала ему, и на следующее утро записалась в автошколу. Мне очень понравилась эта идея, возможно, потому что я всегда любила учиться и узнавать что–то новое. Невозможно описать, какую радость я испытывала, садясь за руль старенькой «копейки», как внимательно слушала инструкторов. В моей жизни вождение машины стало синонимом свободы, потому что на занятиях я забывала о работе и клиентах, о проблемах Вадика, о тяжком долге перед собой, который я добровольно на себя взвалила. И вдобавок у меня уже была собрана сумма денег, вполне достаточная для покупки неплохого автомобиля. Рубль в те годы обесценивался чуть ли не еженедельно, и, помня совет Потапа, я обменивала у Лешего доллары, храня свои сбережения в них, а значит, все, что я делала, было не зря. Я училась не просто, чтобы отвлечься, я твердо знала, что скоро буду управлять своим еще неизвестным железным другом.

Это были лучшие дни для нас с Вадиком. Он уже почти выздоровел, стал делать зарядку с гантелями, постепенно наращивая вес. Мы гуляли по весеннему Брянску, ели все, что хотели в кафешках и покупали всякие вкусности домой. Для того чтобы было удобней водить машину, мы решили купить мне кроссовки, причем не на рынке, а в центральном универмаге.

Помню, продавцы никак не находили маленький размер, а потом все же отыскали где–то бело-розовый «Reebok». Вадим стоял на колене передо мной, обувая мою ножку в тонком чулке, и я чувствовала флюиды зависти, исходящей от продавщиц. Для Брянска тех времен зрелище было и вправду необычное. Я встала, потопталась перед зеркалом, и поняла, что крылья растут у меня за спиной, и, если бы вдруг тогда передо мной раскрылась тартановая дорожка — я установила бы личный рекорд. Я так полюбила свою новую обувку, самую дорогую и фирменную из всех, которые были у меня до тех пор, что стала даже возить ее в пакете на работу. Между заказами нередко случались длительные промежутки, и в это время я переобувалась и совершала небольшие разминки в сквериках или на школьных спортивных площадках по пути. Вадик удивлялся, что даже после этих мини-тренировок я все равно хорошо пахну, и говорил, что, наверное, это оттого, что я небесное создание, а не человек. Я же просто знала, когда выступает первый пот, и вовремя останавливалась, но мне нравилось, когда он так говорил.

На Пасху я поехала к маме, нашла ее все такую же, будто бы не уезжала никуда, но она очень обрадовалась, как я уверенно и современно выгляжу в кроссовках, джинсах и новой розовой курточке.

Я сказала, что работаю в ремонтном бюро, замеряю помещения и разрабатываю проекты отделки. Мама помнила, что я всегда хорошо рисовала, сразу поверила и совсем не удивилась. В подарок я привезла ей радиотелефон с кнопочным набором, модный тогда предмет интерьера, заменивший наш старый дисковый аппарат, сломанную трубку которого еще папа обмотал изолентой. Я гостила дома несколько дней, мы с мамой сходили к отцу на могилку, а на следующий день я уехала назад в Брянск.