Глава 16

Лине с трудом могла припомнить, что еще произошло той ночью, но память возвращалась к ней какими-то обрывками. Она впала в какое-то странное оцепенение, которое окружило ее, словно кокон, оберегая и отстраняя от суматохи внешнего мира. Вокруг нее поднялась настоящая суета. Парочка перешептывающихся служанок сняли с кровати простыни и заменили их новыми. Другая женщина подала ей большую чашу вина с опиумом. Лорд Гийом в сильном волнении мерил спальню шагами, снова и снова повторяя, что происшедшее не должно выйти за пределы этой комнаты. А кто-то без конца всхлипывал, словно оплакивая умершего. Но ей внутри своего кокона казалось, что она свободно парит над всеми.

И если время от времени сердце Лине пронзала сильная боль, она быстро притуплялась действием вина, уверенностью, что она может во всем положиться на лорда Гийома.

Она никак не рассчитывала на гнев своего родственника.

Глубоко в подземельях замка де Монфоров Дункан сидел на охапке сгнившей соломы, в которой кишмя кишели вши. С влажных, покрытых плесенью стен сочилась влага, а от вони гниющего камыша и крысиных экскрементов у него судорогой сводило желудок. В камеру не проникал ни один луч света. Дункан мог только догадываться, какие создания скреблись и шуршали по углам тесной кельи, в которую его бросили.

Он тяжело, неуклюже передвигался по камере, не заботясь о том, чтобы запахнуть свою рясу, несмотря на то что все его тело сотрясала крупная дрожь, а губы посинели от холода. Он был слишком истощен, чтобы беспокоиться о таких мелочах.

Он отказывался думать о Лине. Он знал, что если позволит себе задуматься о ее предательстве, то не сумеет совладать со своей яростью. Вместо этого он думал о своей семье — своей милосердной матери и добродушном отце. Он думал о своих братьях — Холдене, таком храбром, и Гарте, таком умном, — и о десятках черноволосых голубоглазых детишек, которые собирались шумной толпой вокруг него после каждого ужина, чтобы послушать любимые истории.

Кто расскажет им о том, отчего погиб их отец? Кто вообще узнает об этом? Даже торговка шерстью не могла сказать, кем он был на самом деле. Без своего перстня он был никем, человеком без имени. Он медленно выдохнул ледяной воздух.

Он должен умереть. Он знал это. Ни один благородный дворянин не согласится на меньшее, чем такой мучительный конец для простолюдина, который осмелился обесчестить его родственницу. Вопрос заключался в том, когда и как. Разумеется, она не будет присутствовать при его казни, ведь она не выносит вида крови. Впрочем, это и к лучшему. Он не хотел больше видеть ее лживое лицо и только молился о том, чтобы, когда наступит время умереть, он храбро встретил свою смерть, как и подобает де Ваэру.

С молитвой о ниспослании ему мужества он свернулся в клубочек на влажных камнях и забылся спасительным сном.

Солнце поднялось над горизонтом, и в воздухе разлилась та неподвижность, которая предвещает удушающую жару на целый день. В розовеющем небе описывал ленивые круги ястреб, выискивая свой завтрак. За серыми стенами замка большинство его обитателей уже приступили к дневным хлопотам.

И только Лине спала. Но молоденькая служанка, хлопотавшая в комнате, в конце концов разбудила ее от тяжелого наркотического сна. Девушка сразу же вывалила ей все хозяйственные новости — о слуге из буфетной, который обжегся на кухне, о том, кого из обитателей замка выпороли плетью, а также о своей последней по счету любви. Лине, раздосадованная тем, что спала так долго, сонно села на кровати, пропуская мимо ушей почти всю болтовню служанки.

Она попыталась стряхнуть паутину, окутывавшую ее сознание. После снотворного она чувствовала себя одурманенной. Когда она села на край постели, в памяти у нее зашевелились какие-то неприятные кошмарные воспоминания, стараясь всплыть на поверхность, но всякий раз, прежде чем она успевала ухватиться за них, они ускользали. Она потерла пульсирующие от боли виски. «Больше никогда, — поклялась она, — я не стану пить вино с опиумом».

В конце концов она слезла с постели и начала рыться в своих деревянных сундуках в поисках какой-нибудь одежды. Служанка захихикала и покачала головой, показывая на одежду, уже приготовленную для нее.

Лине зевнула, отгоняя остатки сна с глаз тыльной стороной ладони. Пошатываясь, словно новорожденный жеребенок, она встала на ноги, опершись на руку служанки.

И тут из открытого окна до нее долетел глухой удар. Это был звук церемониального барабана.

— Что это может быть? — спросила она вслух, разговаривая, впрочем, сама с собой.

— Ну как же, это тот узник, о котором я вам говорила, миледи, — сказала ей служанка. — Наверное, они собираются его казнить.

Лине нахмурилась. Пожалуй, ей следовало уделить больше внимания болтовне служанки.

— Узник?

— Да, миледи, — ответила служанка, держа на вытянутых руках сорочку для Лине, — тот самый, которого должны выпороть. — Она прищелкнула языком. — Какая жалость, что мы не сможем посмотреть: лорд Гийом приказал мне удержать вас здесь, пока все не закончится.

Лине скривилась от отвращения, пока служанка натягивала ей сорочку через голову. Она бы и сама осталась у себя в спальне. Она всегда презирала публичные унижения и наказания. Они были неприятным напоминанием о том, что в некотором роде, что бы там ни говорил ее отец, благородные господа недалеко ушли от дикарей.

Это просто позор, — между тем, перекрестившись, продолжала служанка.

— Говорят, он монах.

Сердце у Лине сбилось с ритма.

— Что? — Она едва смогла перевести дух. — Что ты сказала?

— Этот мужчина — монах. Они не говорят, что он сделал, но лорд Гийом...

Лине уже не слушала. Память вернулась к ней, и ее словно поразило громом. Вдалеке продолжал греметь барабан.

Этого не может быть. Этого не может быть, сказала она себе. Но откуда-то она знала, по ком звучит этот барабан.

— Монах? — прошептала она.

— Да, — ответила служанка, не обращая внимания на выражение лица своей госпожи.

Когда Лине подошла к окну, дробь барабана показалась ей погребальной песней. Нервы завибрировали от напряжения. Сквозь бойницу проник узкий ручеек воздуха, который заставил ее вздрогнуть. Она прищурилась, глядя против солнца. От увиденного ноги у нее подкосились. Она вцепилась в каменный подоконник, чтобы не упасть.

Из ворот навесной башни-барбикана тянулась мрачная процессия. С десяток знатных господ ехали верхом на лошадях с лордом Гийомом во главе. Вокруг толпилось множество простолюдинов — любопытные ребятишки, старухи, фермеры. До нее долетали жадные глумливые выкрики зрителей, оскорбления и ругань. В середине процессии находилась черная повозка, медленно катящаяся по дороге к Холму Виселицы. Сидящий на ней мужчина был наполовину обнажен, и его перепачканная коричневая накидка свисала с пояса, удерживаемая лишь веревочной подвязкой. Он широко расставил ноги, чтобы не упасть с повозки, раскачивающейся и подпрыгивающей на неровностях дороги. Его руки были скованы тяжелыми цепями. И хотя его голова безвольно свешивалась на грудь, вздувшиеся жилы на шее свидетельствовали о том, что он напряжен до предела. Лица его не было видно, но ошибиться при виде этой мускулистой фигуры с черными кудрями было невозможно.

У Лине перехватило дыхание. Она не могла отвести взгляд от мужчины на повозке. Она хотела забыть увиденное, но какая-то сила заставляла ее смотреть, не отрываясь. Только когда кортеж скрылся за деревьями, она наконец нетвердой походкой отошла от окна. В ее лице не было ни кровинки.

— О миледи! — испуганно заверещала служанка, бросаясь к ней и неправильно истолковав ее бледность. — Не расстраивайтесь! Ваш дядя позаботится о том, чтобы этот дьявол понес наказание. Говорят, что этот мужчина уже и так был избит до полусмерти. Так что порка наверняка прикончит его. Вам не о чем беспокоиться.

Прикончит его? Лине готова была кричать. Святой боже, неужели лорд Гийом намерен убить цыгана? От страха у нее перехватило дыхание. Этого не может быть. Она не может допустить, чтобы это произошло, ведь она...