— Привет, Слободан, это Майло. Тут у меня небольшая проблема.

— Ну, выкладывай, Майло.

— Как ты насчет того, чтобы завести собаку?

Слободан приехал через полчаса и стал с восхищением оглядывать Лоримерову квартиру.

— Отличная квартирка, Майло. Что надо, верно? — Он постучал костяшками пальцев по шлему. — Не слезает, да?

— Да. А это — Юпитер.

Слободан опустился на колени рядом с диваном и стал энергично трепать и поглаживать Юпитера.

— Милая старая псина. Правда, малыш? Пойдешь со мной, будешь жить с Лобби, правда? — Юпитер без единой жалобы смирился с его увещеваньями.

— Зачем ты напялил этот шлем, дурачина? — спросил Слободан.

— Просто так.

— Что за глупость! Не похоже на тебя, Майло.

— Подожди минутку, я только соберу кое-какие вещички, — попросил Лоример. Пока он ждал появления брата, в его голове забрезжил неясный план действий. Теперь он собрал все важные документы, паспорт, бросил в саквояж кое-что из одежды, несколько компакт-дисков и «Книгу преображения». Теперь он был готов.

— Куда ехать, братишка? — спросил Слободан.

— В травмопункт. Больница в Кенсингтоне и Челси.

Наступил довольно странный момент: он вышел из своего дома № 11 и зашагал по Люпус-Крезнт рядом со Слободаном и Юпитером. Мир, который был ему виден, ограничивался краями глазных прорезей; еще угадывалась чернота за металлическим краем, ограничивавшим ему поле зрения, хотя тяжести шлема он уже не ощущал, словно кованая бронза приросла к его черепным костям и они сделались единым целым, человек и шлем: шлемомуж или мужешлем. Шлемоносец, карикатурный герой, малое божество, опрокидыватель цветочных ларьков, бич сквернословов и невеж, преданный заступник оскорбленных девиц. Ему было приятно увидеть, что Марлобу и Шелестящему Голосу до сих пор не удалось вернуть в стоячее положение перевернутый цветочный лоток, который по-прежнему лежал на боку среди разбросанных лепестков и широкой лужи с цветочной водой. Шлемоносный воитель прошествовал мимо своей поверженной жертвы и взошел на блестящую колесницу.

— Бегает хорошо? — спросил Лоример, когда «кортина» двинулась по Люпус-стрит, набирая скорость.

— Как по маслу. Эти машины сработаны на века. Просто сказка.

Слободан довел Лоримера до приемного отделения. Там его без лишних слов занесли в компьютер и направили в холл, где ждали своей очереди стонавший ребенок с матерью и хныкавшая молодая женщина, у которой мягкая кисть руки болталась, как дохлая рыба. Лоример сказал Слободану, что ему необязательно ждать вместе с ним, и искренне поблагодарил за помощь.

— Он попадет в хорошие руки, Майло, не беспокойся.

— Да знаю.

— Забавно — всегда хотел собаку. Спасибо, дружище.

— С ним не будет хлопот.

— Мерси будет гулять с ним.

Мерси с Юпитером — вот будет здорово, подумал Лоример.

Слободан ушел, а Лоример остался ждать своей очереди. Приехала машина «скорой помощи», завыли сирены, замигали фары, в коридор въехала тележка с закутанным в простыню телом, а потом исчезла за двойными вращающимися дверями. В кабинет впустили стонавшего ребенка, потом хныкавшую женщину, и вот наконец подошла его очередь.

Кабинет представлял собой маленькую, ярко освещенную комнату. Лоример оказался лицом к лицу со смуглолицей крошечной докторшей в спадавших с носа больших очках, с копной блестящих курчавых черных волос, кое-где пришпиленных заколками. Лоример прочитал ее имя на бадже: Доктор Ратманататан.

— Вы, наверное, с Цейлона? — спросил Лоример, пока она записывала что-то в журнал.

— Из Донкастера, — ответила она с невыразительным северным акцентом. — И теперь он называется не Цейлон, а Шри-Ланка.

— А когда-то он назывался Серендип.

Она посмотрела на него безо всякого выражения.

— Так что случилось?

— Я его надел. Сам не знаю почему. Это очень ценная старинная вещь — ему почти три тысячи лет.

— Он принадлежит вам?

— Да. Мне было… было грустно, и я надел его — просто так. А он вот никак не снимается.

— Как забавно. Тот маленький мальчик проглотил чайную ложку. Я спросила его, зачем он это сделал, и он ответил в точности как вы: ему было грустно, вот он и проглотил ложку. — Она встала и подошла к нему поближе.

Стоя, она была едва ли выше ростом, чем он сидя. Она подергала за шлем и убедилась, как прочно тот сидит. Заглянула в глазные прорези.

— Боюсь, нам придется его разрезать. Он очень дорогой?

— Очень. Но вы об этом не беспокойтесь.

Он чувствовал странную беспечность, беззаботность. В иных обстоятельствах он никогда бы не надел на себя шлем — но этот день обрушил на него столько бед, что ему как будто не оставалось ничего другого, — и теперь он даже испытывал странную гордость оттого, что носил его в течение часа или двух. Бродя по квартире в ожидании Слободана, он ощущал какую-то необычную ясность и спокойствие в мыслях (наверное, оттого, что со шлемом все равно невозможно было ничего поделать); теперь же ему пришло в голову, что, может быть, это было связано с самим шлемом — с его невероятной древностью… Все эти мысли о древнем воине, для которого он предназначался, какая-то передача…

Тут он прервал самого себя: все это уже начинало походить на Дэвида Уоттса. Сущая Ачимота. Только этого ему не хватало.

Больничный медбрат, явившийся с большущими ножницами, сказал, что режется как очень толстая кожа. Он разрезал шлем сзади, дойдя до середины затылочной шишки, а потом тот легко соскользнул с головы.

— Вы можете запаять его по шву, — сочувственно сказала доктор Ратманататан, протягивая ему шлем.

Мир внезапно оказался обширнее и светлее, да и голова ощущалась теперь иначе, намного легче, и вдобавок она слегка покачивалась на шее. Он дотронулся до волос: они были мокрые, пропитанные потом.

— Может, я так и сделаю, — сказал Лоример, кладя шлем в сумку, — а может, оставлю как есть — на память о сегодняшнем вечере. Как сувенир.

Медбрат и доктор Ратманататан поглядели на него как-то странно — словно им одновременно пришла в голову мысль, что он, быть может, сумасшедший.

— Для меня он не потерял ценности, — пояснил Лоример.

Потом поблагодарил их обоих, пожав им руки на прощанье, и в приемной попросил вызвать ему такси. Ему еще многое предстояло сделать сегодня вечером. Он велел шоферу отвезти его в Институт прозрачных сновидений.

— Кажется, я добрался до самой глубины твоей проблемы, — сказал Алан. — Все это чудесно, чрезвычайно сложно и вместе с тем — очень по-своему, по-блэковски — чрезвычайно неоднозначно. — Алан принялся мерить шагами лабораторию, рассуждая о метафизических корнях Лоримеровых нарушений сна. — Сон — это своего рода приготовление Природы к смерти — приготовление, которым мы заняты каждую ночь. Вот истинная petite mort[32] — сон, а вовсе не оргазм. Приготовление к смерти, вместе с тем крайне важное для жизни. И вот почему…

— У тебя тут есть где-нибудь франкировочная машинка?

— Нет, зато полно почтовых марок.

— Так ты говорил…

— Вот почему твои прозрачные сновидения так интересны, понимаешь. Но не по-фрейдистски, не по-психоаналитически. Прозрачные сновидения — это попытка человека отвергнуть тот элемент смерти, который подспудно присутствует во сне. Они дают тебе возможность управлять собственной сновидческой реальностью, где ты вправе отбросить все, что тебе не по душе. Чаще всего люди, способные к прозрачным сновидениям, — это те, кто плохо спит — чутко спит, как ты, — и те, кто страдает бессонницей. Дело в том, что ты подсознательно боишься глубокого, «медленного» сна — сна без БДГ.

— Я просто нажимаю «печать», да?

— Да. Так вот, понимаешь, Лоример, для тебя, на каком-то очень глубинном уровне, страх глубокого сна равен страху смерти. Зато в прозрачных сновидениях ты творишь мир, где ты владычествуешь, которым сам помыкаешь, — в отличие от реального мира, от яви. Прозрачное сновидение — это, в каком-то смысле, призрак совершенной жизни. По моему мнению, вам, чутко спящим (а лично ты, возможно, как-то навязал себе это на биологическом уровне), достается больше сна с БДГ потому, что бессознательно вы стремитесь к прозрачным сновидениям сильнее всего. Вы стремитесь оказаться в этом совершенном мире, где всем можно управлять. Здесь-то и спрятан ключ к твоей проблеме. Избавься от этого желания — и глубокий сон вернется к тебе. Я в этом убежден.