— Итак, сегодня вы не ночевали дома, — весело заметил Раппапорт, принимая от Лоримера кружку с дымящимся и очень сладким растворимым кофе. Лоримеру удалось удержаться от колкости по поводу непостижимых дедуктивных способностей инспектора.

— Верно, — ответил он. — Я участвовал в одном исследовательском проекте — это связано с нарушениями сна. Я очень плохо сплю, — добавил он, предвосхищая следующий вопрос инспектора. Как оказалось, напрасно.

— А, так вы страдаете бессонницей, — подхватил Раппапорт. Лоример отметил, что тот наконец перестал употреблять слово «сэр», и задумался — плохой это или хороший знак.

Раппапорт сочувственно ему улыбнулся:

— А вот я сплю как сурок. Как настоящий сурок. Никаких проблем. Стоит только свет погасить. Головой в подушку — и моментально выключаюсь. Засыпаю, как бревно.

— Завидую вам.

Лоример говорил искренне — Раппапорт даже представить себе не мог, насколько искренне. Раппапорт принялся перечислять случаи из своей жизни, когда ему удавалось подолгу проспать богатырским сном: например, однажды, в каком-то байдарочном походе — в течение триумфальных шестнадцати часов. Не без некоторого самодовольства он заявлял, что обычно спит положенные восемь часов в сутки. Лоример и раньше замечал, что, сознаваясь в дисфункции сна, провоцирует собеседника на подобную добродушную похвальбу. Мало какое еще заболевание вызывало у людей сходную реакцию. Например, пожаловавшись на запоры, едва ли можно было ожидать хвастливых откровений об исправной работе кишечника. Жалобы на мигрень, угри, геморрой или боли в спине обычно вызывали у собеседников сочувствие, но отнюдь не хвастливые доклады об отличном состоянии собственного здоровья. А вот упоминание о нарушениях сна действовало почему-то именно так. Это простодушное бахвальство походило на какой-то талисман, на заклинание, защищавшее от глубоко затаенного страха перед бессонницей, угрожавшего любому — даже абсолютным здоровякам, даже всем раппапортам в мире. Инспектор уже рассказывал о своей способности задремывать в любое время суток, если случалось так, что служебный долг лишал его возможности спокойно и безмятежно проспать всю ночь напролет.

— Могу я чем-нибудь быть вам полезен, инспектор? — деликатно прервал его Лоример.

Раппапорт достал из кармана куртки блокнот и быстро пролистал его.

— Какая у вас тут уютная квартирка, сэр.

— Благодарю вас. — Снова за работу, подумал Лоример. Раппапорт нахмурился, увидев какую-то запись.

— Сколько раз вы наносили визиты мистеру Дьюпри?

— Всего один раз.

— Он отвел на встречу с вами два часа.

— Это вполне нормально.

— Неужели вам нужно было беседовать так долго?

— Это связано с существом нашей работы. Она поглощает много времени.

— Теперь уточним некоторые детали, сэр. Вы ведь работаете в страховой компании, так?

— Нет. Да. Можно и так сказать. Я работаю на фирму, которая оценивает размер убытков и возмещает их.

— То есть вы — оценщик убытков.

«А ты — гордость полиции», — подумал Лоример, но вслух сказал лишь:

— Да. Я оценщик убытков. После пожара мистер Дьюпри предъявил иск своим страховщикам. А страховая компания…

— Какая именно?

— «Форт Надежный».

— «Форт Надежный». А я пользуюсь услугами «Солнечного союза». И «Шотландских вдов».

— Тоже превосходные фирмы. В «Форте Надежном» заподозрили — а это случается постоянно, это почти рутинное дело, — что требования мистера Дьюпри завышены. Нас же нанимают для того, чтобы выяснить — так ли в действительности велики убытки, как заявлено, и, если нет, договориться об их возмещении, снизив сумму выплаты.

— Отсюда и должность такая — «оценщик убытков».

— В точности так.

— И ваша фирма — «Джи-Джи-Эйч лимитед» — независима от «Форта Надежного».

— Не независима, но беспристрастна! — Это было сказано, будто высечено на скрижали. — В конце концов, «Форт Надежный» выплачивает нам проценты.

— Замечательная у вас работа. Спасибо вам огромное, мистер Блэк. Вы нам очень помогли. Не буду вас больше беспокоить.

«Раппапорт или слишком глуп, или слишком умен, — размышлял Лоример, стоя у эркерного окна и из своего укрытия рассматривая блондинистую голову инспектора, который в это время спускался по наружной лестнице, — и я никак не могу решить, что он собой представляет на самом деле». Лоример наблюдал, как на улице Раппапорт останавливается и закуривает сигарету. Затем сержант, нахмурившись, принялся разглядывать дом, словно его фасад скрывал какую-то улику, имевшую касательство к самоубийству мистера Дьюпри.

Из своего подвального этажа выбралась леди Хейг с двумя блестящими пустыми бутылками из-под молока, чтобы поставить их рядом с мусорным баком на лестничной площадке, и Лоример увидел, как Раппапорт вступает с ней в беседу. По тому, как энергично и утвердительно кивает головой леди Хейг, он понял, что разговаривают о нем. И хотя Лоример отлично знал, что, кроме самой положительной характеристики, инспектор ничего о его персоне от леди Хейг не услышит, тем не менее это обсуждение — а оно продолжалось, теперь старушка сердито махала в сторону огромного мотоцикла, припаркованного напротив, — было ему почему-то неприятно. Он отвернулся и отправился на кухню — мыть после Раппапортова кофепития кружку.

Лоример купил для матери здоровенную баранью ногу и пару дюжин свиных сосисок в придачу. Его семья больше всего ценила мясные подарки. Выйдя из лавки мясника, он помедлил у цветочного лотка Марлоба: недолго, но, как выяснилось, достаточно, чтобы тот перехватил его взгляд. Марлоб болтал с двумя корешами и курил свою жуткую трубку с чубуком из нержавеющей стали. Заприметив Лоримера, он прервал разговор на полуслове и, протягивая какой-то цветок, крикнул ему:

— Во всей стране не найдете лилии душистее!

Лоример понюхал, кивнул в знак согласия и послушно попросил завернуть ему три цветка. Марлобов цветочный лоток представлял собой небольшое, но сложное приспособление на колесах, со складными дверцами и створками, за которыми открывалось несколько рядов ступенчатых полок, уставленных ломившимися от цветов цинковыми ведерками. Марлоб всегда заявлял, что верит в качество и количество, однако сам толковал свой лозунг как изобилие при ограниченном выборе. В результате те цветы, которыми он торговал, разочаровывали скудным и даже банальным диапазоном сортов и оттенков. Гвоздики, тюльпаны, нарциссы, хризантемы, гладиолусы, розы и георгины — вот и все, что он готов был предложить покупателям, независимо от сезона, зато поставлял их в поразительных количествах (у Марлоба можно было купить шесть дюжин гладиолусов и при этом не истощить его запасов) и всех мыслимых цветов. Его единственной данью экзотике были лилии, которыми он особенно гордился.

Лоример очень любил цветы и постоянно покупал их для украшения квартиры, но ему почти никогда не нравился выбор Марлоба. Да и цвета у него были примитивные или слишком кричащие (Марлоб громогласно ругал всякие пастельные тона) — очевидно, яркость оттенка была для продавца главным мерилом при оценке «хорошего цветка». Та же система ценностей определяла и цену: алый тюльпан стоил дороже розового, оранжевый ценился выше желтого, желтые нарциссы приносили больше прибыли, чем белые, и так далее.