— Нет, мистер Хогг. Что же?
— Я собираюсь уволить Торквила Хивер-Джейна.
388. Бокал белого вина. Торквил отнюдь не отличается особой гордостью или тщеславием; я бы не сказал, что гордыня значится в списке его многочисленных пороков. Однако он яростно отстаивает один пункт — единственный, по его мнению, дающий ему право на долгую славу, и защищает он эти свои права на сомнительную известность с железным упорством. Он заявляет, он утверждает, он требует, чтобы ему поверили, чтобы его признали автором и единственным создателем одного небольшого апокрифа, клочка современного фольклора, который он самолично породил, но который — к его неиссякаемой ярости — уже анонимно перешел в общее пользование.
Это случилось как-то раз в выходные, на домашней вечеринке в Уилтшире (или Девоне, или Чешире, или Глостершире, или Пертшире). В субботу вечером гости — а всем было лет по двадцать с небольшим (это было уже довольно давно, в 1980-х) — в огромных количествах поглощали алкоголь; там были парочки и одинокие мужчины и женщины, несколько супружеских пар. Сюда, в сельскую глушь, все бежали насладиться драгоценным отдыхом вдали от своих городских квартир, от работы, от опостылевших за неделю лиц. В ту субботнюю ночь Торквил напился, наверное, сильнее всех; по его словам, он был пьян в дымину — мешал напитки с каким-то остервенением: шампанское, потом кларет, потом портвейн, потом виски. В воскресенье он проснулся поздно — был уже день, остальные гости успели к тому времени позавтракать, прогуляться, прочитать воскресные газеты. Теперь они собрались в гостиной в ожидании предобеденной выпивки.
«Я спускался вниз, — рассказывал дальше Торквил, — и чувствовал себя просто никаким: полное говно, все отвратно, башка раскалывается, рот как пепельница, глаза — как дырки от мочи в снегу. А они там все стоят — со своими „Кровавыми Мэри“, со своими джин-тониками, водками с апельсиновым соком. Я вваливаюсь туда, как сама смерть, и раздаются смешки, шуточки. И подходит ко мне эта девушка — забыл, как звать, — которая устраивала у себя вечеринку. Все на меня уставились, понимаешь, — я ведь позднее всех пришел и выгляжу страшнее смерти, все надо мной смеются, а девушка эта подходит ко мне и спрашивает: „Торквил, что ты будешь пить? Джин с тоником? „Кровавую Мэри“?“ Меня, сказать по правде, от одной только мысли об этом уже блевать потянуло, и я отвечаю — на полном серьезе, без дураков: „Нет, спасибо, спиртного я даже видеть не могу, — я только выпью бокал белого вина“.»
Тут он замолкает и долго, пристально на меня глядит, а потом спрашивает: «Ну что — ты ведь уже слышал раньше эту историю?»
«Да, — помнится, ответил я. — Слышал. Только не помню где. Это же старый анекдот, да?»
«Нет. Это было со мной, — беспомощно протестует Торквил, в голосе слышен плаксивый скрип. — Это был я. Я это сказал: я первым это сказал, самым первым. Это мои слова. А теперь вот любая задница скатывается в воскресенье утром по лестнице и завоевывает легкие смешки. Никакой это не „старый анекдот“ — это я придумал. Я первым это сказал, а потом все забыли».
Книга преображения
* * *
Он набрал телефонный номер, оставленный Аланом, сознавая, что действует на полном автопилоте: поддавшись минутному порыву, не размышляя, не думая наперед и не взвешивая последствий, а целиком отдавшись текущему мгновению. Один гудок, другой, третий.
— Да?
Мужской голос. Лоример быстро очнулся от оцепенения: нужно было соображать быстро.
— Алло! Могу я поговорить с мистером Малинверно?
— Я слушаю.
— Отлично. Я звоню из…
Лоример повесил трубку. Как он раньше об этом не подумал? Почему такая возможность, или вероятность, даже в голову ему не приходила? Значит, она замужем. Да нет… Это же мог быть брат, или отец, или даже дядя (ну конечно). Все это — жалкий вздор, самообман, сознавал он: к телефону подошел мистер Малинверно, значит — как ни крути — в ее жизни есть мужчина.
Чтобы избавиться от этих мыслей и успокоиться, Лоример обратился к другим, более срочным делам: надиктовал на карманный диктофон письмо для «Гейл-Арлекина», подтверждающее, что иск на сумму 10 миллионов фунтов будет приемлемым для его клиентов, «Форта Надежного». Джанис должна будет отпечатать письмо и отослать на следующее утро; тогда, по крайней мере, в этой главе его жизни будет поставлена хоть какая-нибудь точка.
* * *
Глаза Димфны были по-прежнему набрякшими и покрасневшими от слез, но сама она вроде бы вернулась к обычному живому и веселому настроению, подумал Лоример. Весьма кстати, сегодня была пятница — конец недели; они сидели в «Клинике» — по-новому оформленном большом пабе неподалеку от Флит-стрит, куда пожелала отправиться Димфна. Бармены здесь были облачены в белые халаты, а официантки выряжены в короткую униформу медсестер. Димфна пила коктейль под названием «Растворимый аспирин», состоявший, насколько понял Лоример, из произвольно подобранных белых крепких напитков (джин, водка, белый ром, ликер «Трипл Сек»), сдобренный сверху капелькой кокосового молока. Музыка орала на полную громкость, вокруг лихорадочно толпились молодые люди в костюмах и женщины, уставшие от работы и ищущие развлечений. Димфна закурила сигарету и выпустила дым в низкую серую мглу, которая плыла и клубилась у них над головами. Лоример ощутил в голове легкое напряжение и боль, эпицентр которой находился чуть выше левой брови.
— Он полнейший ублюдок, — сказала Димфна. — Так на меня и наскакивал. Хотел до слез довести, не знаю зачем. Знаешь, что меня окончательно добило? Я так на себя обозлилась. В бешенство пришла.
— Ты не обязана мне рассказывать…
— Он сказал: «Сделай одолжение, не носи больше таких коротких юбок».
— Какое нахальство. — Лоример бросил взгляд на юбку Димфны: она была цвета карамели и вполне ортодоксальной длины — на пару дюймов выше ее несколько широковатых колен.
— Он сказал, что у меня толстые ноги.
— Боже мой! Ну, если это тебя как-то утешит, то мне он сказал, что я совсем свихнулся. Он просто был в паршивом настроении.
Димфна задумалась и глубоко затянулась.
— Так у меня не толстые ноги?
— Конечно, нет. Просто он — подлый ублюдок.
— Значит, что-то его не на шутку достало. Он всегда грубит, когда раздражается.
Лоример подумал — рассказать ли Димфне о предстоящей отставке Торквила? Но вдруг, с какой-то ясновидческой оторопью, догадался, что именно этого от него ждет Хогг; это была одна из самых старых ловушек, и он чуть было не угодил в нее. Может, Хогг уже всем рассказал, может, это тест на верность: кто первым проболтается?
— Еще «Растворимого аспирина»? — спросил он, а потом с невинным видом добавил: — Думаю, это как-то связано с присутствием Торквила.
— A-а, этот мудила, — с отвращением проговорила Димфна и протянула ему свой запотевший бокал. — Да, если можно. Еще один коктейль — и делай со мной все, что захочешь, славный Лоример.
Вот что происходит, когда пытаешься быть «поласковей», подумал Лоример, заказывая новый «Растворимый аспирин» для Димфны и безалкогольное пиво для себя. Он был почти уверен, что Димфна ничего не знает об увольнении, но все равно ему придется как-то пресекать ее любовные поползновения или…
В зале появилась Флавия Малинверно. Он встал на цыпочки и начал всматриваться — мешала чья-то голова. Потом она повернулась, и он увидел, что это вовсе не она, даже ни малейшего сходства. Боже мой, подумал он, это же ясно говорит о том, что у тебя на уме: ты практически галлюцинируешь наяву, выдавая желаемое за действительное.
Димфна посасывала свой белый коктейль, неподвижно уставившись на Лоримера поверх бокала.
— Что такое? — спросил Лоример. — Слишком крепкий?
— Знаешь, Лоример, ты мне правда нравишься. Я бы хотела узнать тебя поближе.
Она дотянулась до него, взяла за руку. Лоример почувствовал, как постепенно у него портится настроение.
