«— Ну! Вадимка! —сказал один толстый мужик с редкой бородкою и огромной лысиной… — как слышно! скоро ли наш батюшка‑то пожалует.
— Завтра — в обед, — отвечал Вадим, стараясь отделаться.
— Ой ли? — подхватил другой, — так, стало быть, не нонче, а завтра… так… так!., а что, как слышно?., а что, у него серебряный кафтан‑то?
— Ах ты дурак, дурак, забубенная башка… — сказал третий, покачивая головой, — эко диво, серебряный… чай не только кафтан, да и сапоги‑то золотые…
— Да кто ему подносить станет хлеб с солью? — Чай все старики…»[225]
Эти представления так прочно укоренились в народе, что Пугачев, даже не желая этого, должен был отзываться на них.
Бросается в глаза, что на всех пушкинских портретах Пугачева–самозванца подробно описаны костюм, поза, жесты, но не дано лицо, особенно глаза Пугачева. Пугачев как бы застыл, он — здесь пассивен. Но когда Пугачева волнуют подлинные чувства, какой он разный, как живут и горят его глаза! Сколько различ-* ных оттенков отражают глаза, лицо Пугачева!
В главе «Разлука» мы видим разгневанного Пугачева. Он возмущен и раздосадован Савельичем, который, уезжая из крепости, решил представить Пугачеву для возмещения «реестр барскому добру, раскраденному злодеями». Пугачев был вне себя от гнева. Пушкин, как и обычно, выразил это только одним штрихом: «Это что еще!» — вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами» (8, ч. 1; 335). Студенты не раз встречали в исторических документах и в «Истории Пугачева» эпитет «огненные» (о глазах Пугачева). Так, Пугачева, посаженного в клетку, везли на Монетный двор, где потом стали показывать его всем желающим. «Рассказывают, что многие женщины падали в обморок от его огненного взора и грозного голоса» (9, ч. 1; 79).
В главе «Мятежная слобода» Пугачев все время перед нами. Здесь особенно заметно, каким разным может быть Пугачев в различные моменты жизни. Сначала мы видим Пугачева в избе, которую мятежники называют дворцом. Сочетание в ней оклеенных золотою бумагою стен и обычной крестьянской утвари — свидетельство наивного представления крестьян–мятежников об убранстве дворца. «Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство и что они приготовились встретить меня с торжеством» (8, ч. 1; 347).
Ни лица, ни глаз Пугачева мы не видим. Только позу и облачение. Нарочитая театральная помпезность сковала его внутренне. Он позирует. Однако он сразу же узнал Гринева, и «поддельная важность его вдруг исчезла». Он с «живостью» обратился к нему.
Во время пребывания Гринева во дверце Пугачева в присутствии его главных сподвижников жизнь Гринева не раз подвергается опасности. Иной раз дело принимало оборот, особенно угрожающий для. Гринева. И нет сомнения, что если бы он находился в руках, например, Белобородова, не сносить бы ему головы: «Швабрина казнить не беда, а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную, да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров», — советовал Пугачеву Белобородов.
На протяжении всей повести Пушкин подчеркивает у Пугачева большую, чем у его соратников, душевную щедрость, великодушие и понимание людей. Он много раз спасает Гринева, и не только потому, что памятлив на добро. Он умен и широк по натуре и в каждый данный момент схватывает сразу многое. Он понимает ситуацию и человека и умеет поверить ему, когда чувствует его искренность и правоту. Он находчив и смел, в душе его, как это показал Пушкин, живет множество разных чувств, и он умеет к ним прислушаться. Он сметлив и душевно тонок.
Гринев рассказывает о том, какое впечатление произвели на него слова Белобородова: «Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил мое смущенье. «Ась, ваше благородие? — сказал он мне, подмигивая. — Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?
Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость» (8, ч. 1; 348—349).
Умная насмешливость Пугачева, его о многом говорящее лицо часто снимает для Гринева напряженность самых трудных обстоятельств. Он знает, что, если ему удастся рассмешить Пугачева, последний откликнется и поймет важнейшее для него. «Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен», — сказал он, мигая и прищуриваясь».
Об этой последней особенности глаз Пугачева студенты нашли много свидетельств современников. Так, Полуворотов — писарь оренбургского сельского правления — сообщал о Пугачеве: «а знаков он [Полуворотов] на лице его не приметил, кроме сего, что левый глаз щурит и часто им мигает» (9, ч. 1; 235).
Отмечая в лице Пугачева те особенности, на которые указывали современники, Пушкин дает их, когда они помогают выявлению того или иного душевного движения героя. И часто именно эти живые штрихи позволяют проникнуть во внутренний мир, понять поведение Пугачева. «Поэтичность Пугачева — в его безмерном великодушии, в том, что он возмущен бесчестьем и мстительностью Швабрина, и в том, что он широко и крупно мыслит, жаждет подвига, глубоко понимает свое положение и в основном верно оценивает обстановку»[226].
Пугачев великодушен к Гриневу, которому удалось заручиться его поддержкой. Поутру Пугачев позвал его ехать в Белогорскую крепость спасать Машу Миронову. «Пугачев весело со мной поздоровался и велел мне садиться в кибитку». Но и теперь в душе Гринева не было полного доверия к Пугачеву. Происходило это, вероятнее всего, потому, что он всегда помнил о своем положении офицера екатерининской армии, верном государевой присяге. Где‑то в самой глубине, несомненно, жило в нем и воспоминание о сне во время страшного бурана, связанном с Пугачевым. Не забыл он и о казни Ивана Кузмича, Ивана Игнатьевича и Василисы Егоровны. Потому‑то никогда не исчезало в нем чувство настороженности и беспокойства по отношению к Пугачеву. Но Пушкин наградил дворянина Гринева и иными качествами. Он был искренен, честен и справедлив. Пугачев вызывал в нем сложные чувства. Обладая исключительной наблюдательностью, Гринев сумел увидеть в лице Пугачева, в руках которого находилась судьба Маши и его собственная судьба, и многие добрые чувства. Факт примечательный, если учесть дворянское происхождение и позицию пушкинского героя.
Глубокое волнение охватило Гринева, когда Марья Ивановна была спасена и избавлена от гнусного Швабрина, а Пугачев, смеясь, сказал Гриневу, что попадья отлично сделала, когда скрыла правду. Великой благодарностью и душевным трепетом проникнуты слова Гринева, обращенные к Пугачеву: «Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал…» — сказал он, прощаясь. Он «пламенно желал» одного — «вырвать его из среды злодеев», «спасти его». Дважды спасенный Пугачевым, Гринев не изменил дворянской присяге. Вспоминая спустя многие годы те грозные события, которых он оказался невольным участником, он припоминал день за днем свои встречи с Пугачевым, его лицо и все, что удалось ему прочитать и увидеть в нем. Стремясь быть предельно точным, он каждый раз описывал это лицо, рисовал один за другим портреты Пугачева по воспоминаниям. Это, в свою очередь, и дало возможность автору «Капитанской дочки» сказать то, что он сам думал о Пугачеве. Передавая одно за другим впечатления честного и искреннего Гринева, Пушкин помог читателю увидеть в лице Пугачева больше того, что увидел в нем автор записок.
О том, насколько трудно было Пушкину в современных ему условиях самодержавной действительности создать художественный образ Пугачева, очень выразительно говорит академик Е. В. Тарле: «Каким рисует он нам Пугачева? То, что Пушкину удалось под недреманым жандармским оком клеврета Николая I Бенкендорфа и под «двумя свинцовыми пулями — по выражению Герцена, —которыми сам Николай Павлович смотрел на мир божий», «протащить», как говорится, Пугачева, того Пугачева, которого мы все благодаря ему знаем, — поразительно… Итак, были разные увлечения и были разные сочинения о Пугачеве, как бранные, так и хвалебные, и все они со временем стали достоянием архивов, а пушкинский Пугачев остался и поныне здравствующим и невредимым. И что бы вы ни читали о нем, вы не можете отделаться от образа этого чернобородого, со сверкающими глазами мужика, от этого исторического деятеля первого ранга, с которым вихрь и муть свели пушкинского героя зимней ночью. Этот Пугачев, который впервые явился нам из-под пера Пушкина, у нас, людей, выросших на великой русской литературе, всегда неотрывно стоит перед глазами, как только мы обращаемся к той эпохе, и ничто не вытравит его»[227].
