Стелла не отрывала глаз от моей сестры, но тут она перевела взгляд на меня:

— Вы тоже?

— Мы все заблуждались.

— Я всегда чувствовала какой-то подвох, — медленно проговорила Стелла.

Памела стала объяснять дальше:

— Стелла, в детской вам действительно являлась ваша мать, потому-то вы и ощущали счастье, но только… это была не Мери Мередит. Мери всех обманывала. Она вам не мать.

Стелла устремила глаза в огонь, и по щекам ее потекли слезы, но плакала она не от горя. Она тихо проговорила:

— Иногда я сама удивлялась. Ведь я так на нее не похожа. А когда я заболела и дедушка сказал мне все это, я не могла ее больше любить, как положено. У меня такое ощущение, что она меня предала, как будто я кругом предана. Все последнее время любовь в моей душе боролась с ненавистью.

— А такого, — вставил я, — долго никому не вынести.

— Я старалась смириться, преодолеть себя ради дедушки, но не смогла. — Она встала и недоуменно раскинула руки. — Знаете, я почему-то рада! Почему-то мне кажется, будто бы сейчас я смогу полететь.

— Потому что, — отозвался я, — теперь вы вольны оставаться самой собой, а не слепком с Мери Мередит.

— Но кто же моя мать? Вы знаете?

Меня охватили сомнения. Я не решался сказать ей правду. Если Стелла услышит сейчас рыдания Кармел, она снова придет в ужас, и мы окажемся перед той же проблемой. Нам следовало предусмотреть это и ничего ей не рассказывать, пока мы не выбрались из дома. Памела тоже колебалась, не зная, как поступить, но Стелла прочла ответ на наших лицах.

— Вы знаете! Неужели моя мать — Кармел?

Отступать было некуда. Я нашел альбом с репродукциями. Памела открыла страницу, на которой была воспроизведена картина «Рассвет», и дала альбом Стелле. С растроганной улыбкой та долго всматривалась в портрет своей матери.

— Я часто видела ее лицо среди отцовских набросков, и мне оно всегда нравилось, — сказала она тихо. — Все говорили про нее, что она скверная. Конечно, это неправда — вон какое у нее доброе и ласковое выражение, и голос в детской был такой же.

Памела начала рассказывать ей, какой была Кармел на самом деле. Она говорила то же, что и мне, только несколько смягчила роль Мери и Мередита. Стелла слушала серьезно и проникновенно. Какое счастье, что она спокойно отнеслась к нашему сообщению. Но тем не менее я очень боялся, что мы поступили опрометчиво. Услышь сейчас Стелла плач матери, и все может кончиться самым роковым образом. Я обошел дом, зажег всюду лампы, как будто свет мог что-нибудь предотвратить. К моей радости, керосиновая печка все еще горела.

Когда я вернулся в гостиную, Стелла грустно размышляла:

— Страшно подумать, что бедный дедушка всю жизнь обманывался. Мою настоящую мать он презирал, отца — терпеть не мог, а мне отдал все.

— Ему посчастливилось, — сказал я, — он столько лет имел рядом с собой любящую душу! Вы заботились о нем и были ему преданы. Вряд ли дочь Мери и Мередита была бы к нему так же добра. А главное, он все равно ничего не узнает.

— Да! — решительно сказала Стелла. — Он не должен знать. Если он поправится, я буду для него всем… Но, наверно, об этом наивно думать… А ветер все усиливается, слышите? Воет так бешено, будто злится на деревья.

Действительно, ветер переменился и завывал над вересковыми просторами, точно стая дьяволов, вырвавшихся из пекла. Укрывающие нас лиственницы стонали и скрипели. Под такой шум никто не смог бы заснуть. У Стеллы сна ни в одном глазу не было.

Памела, беспокойно шагая по комнате, сказала:

— По-моему, мы очень неплотно поужинали.

Так оно и было, к тому же как можно дольше удерживать Стеллу внизу, представлялось нам сейчас самым разумным.

— Действительно, раз уж ты об этом заговорила, признаюсь, что я умираю от голода, — заявил я.

— Интересно, что бывает с теми, кто в полночь лакомится жарким?

— Эти счастливцы благословляют Бога за то, что он послал им такую роскошную трапезу, а потом сладко засыпают.

— Сейчас я накрою стол в кухне. — Памела кивнула мне и вышла.

Я вышел следом. Памела вынимала из стенного шкафа пальто и пледы.

— Родди, — прошептала она, — наверно, лучше приготовить все это у задней двери. Если в доме начнутся какие-нибудь кошмары, мы сможем укрыться в гараже, переночуем в машине. Я чувствую, сегодня Мери явится обязательно. Уверена, что она пойдет на все.

— Мне тоже так кажется, — признался я.

— Положи в карман ключ от гаража. Сейчас я буду готовить ужин и бегать взад-вперед, так что понаблюдаю за обстановкой. А ты постарайся не дать Стелле заподозрить, что мы встревожены. На сегодня с нее волнений хватит. А если заметишь неладное, хватай Стеллу и выводи ее через оранжерею. Не беспокойся, я постараюсь тебя предупредить. Смотри за Стеллой.

— Памела, ты молодчина! — сказал я.

Стелла полулежала в моем большом кресле с портретом Кармел на коленях, усталая, но вид у нее был умиротворенный.

— Я думаю о моей бедной матери, — сказала она. — Сколько она вынесла! Сколько пережила! У нее отняли и ребенка, и возлюбленного. А ее дочь росла, ничего не подозревая, и всю свою любовь отдавала другой женщине. Как будет «мать» по-испански? — спросила она вдруг, и тут же воскликнула: — Ах да, помню! — чудесное слово.

— Откуда вы его знаете?

Стелла рассмеялась:

— Я немножко учила испанский в школе. У нас была богатая девочка из Кастилии. Она все время тайно получала письма от поклонника и предложила научить нас троих испанскому; уж очень ей хотелось похвастаться этими красивыми любовными посланиями.

Я решительно сказал:

— Стелла, я собираюсь отказаться от «Утеса». Буду жить в какой-нибудь унылой, тесной квартире или в уродливом коттедже.

Она быстро взглянула на меня и отвела глаза, но ничего не сказала. Какие у нее тонкие и четкие черты лица! Она похудела и выглядела теперь более взрослой. С бьющимся сердцем я ждал, когда она заговорит.

Голос Стеллы звучал спокойно:

— Мне очень жаль, Родерик, что с этим домом все так получилось. Но вы сможете обойтись и без него, правда? Вы будете счастливы. Ведь у вас есть Памела, а это самое главное.

— Вы так любите «Утес».

— Ну, это была просто ребячливость.

— И вы готовы расстаться с «заблуждениями детства»?

Стелла улыбнулась:

— Кое с какими.

— А вы могли бы быть счастливы в унылой, тесной квартире?

Не глядя на меня, она очень твердо и раздельно произнесла:

— Конечно, могла бы.

— Стелла, вы опять надушились мимозой?

Этот вопрос вырвался у меня непроизвольно. Я собирался сказать Стелле нечто совсем другое, неизмеримо более важное, но, внезапно почувствовав одуряющий запах мимозы, насторожился.

— Что? Нет, я ведь отослала флакон с духами Памеле. Откуда же этот запах? — Она вскочила на ноги, затаив дыхание от охватившего ее предчувствия. — Он и здесь появляется? Что это значит?

Бесполезно было скрывать от нее правду и что-то придумывать.

— Стелла, — сказал я, — постарайтесь не слишком волноваться. Запах мимозы никогда не предвещает ничего дурного. Мне кажется, он означает, что где-то поблизости Кармел.

На лице у Стеллы не промелькнуло даже тени испуга. Она была спокойна и сосредоточена. Стоя рядом со мной и держа меня за руку, она внимательно прислушивалась.

— Это Кармел плачет? — спросила она.

Да, это рыдала Кармел, теперь уже невозможно было спутать ее плач с шумом ветра. Если бы рядом с нами страдал живой человек, его рыдания вряд ли звучали бы явственней, чем тоскливые горькие стоны Кармел.

Стелла тихо сказала:

— А вдруг она сможет меня услышать? Вдруг она меня поймет?

Она бросилась к дверям, будто торопилась к кому-то на выручку. Я остановил ее:

— Подождите! — и вышел в холл сам.

Холода пока не чувствовалось, змеящихся струек тумана тоже не было видно, на площадке второго этажа уютно светился красноватый огонь печки. Я потушил свет в холле и в детской, чтобы проверить, не клубится ли где-нибудь зловещее облако, но ничего не заметил. Только из детской по-прежнему доносился жалобный плач и струился запах мимозы.