Возможно, Лермонтов открыл свои переживания верному другу — Марии Александровне Лопухиной; но та уничтожала все, где в письмах к ней Лермонтов говорил о ее сестре Варваре или о муже Варвары — Бахметеве. Не удалось уничтожить другие свидетельства — то, что писал Лермонтов в «Княгине Лиговской», писал, почти не скрывая, кого именно он имеет в виду.

История этой юношеской любви, согласно «Княгине Лиговской», выглядит следующим образом.

В Москве живет юноша по имени Жорж Печорин. Этот «первый» Печорин еще не похож на «героя нашего времени», но ужасно похож — внешне и повадками — на молодого Лермонтова: некрасив, неловок, но глубок и «странен». Он носит общее имя для «странных людей» — имя Григорий передано во французской версии как Жорж, т. е. Георгий (другой вариант того же имени — Юрий). И естественно, много рассуждает о женщинах, их обыкновениях, характере, манерах, коварстве, притворстве, искренности и т. п. О женщинах «первый» Печорин (как, впрочем, и рассказчик в «Вадиме») говорит с интересом юного натуралиста, наблюдающего за каким-нибудь диким животным в зоопарке.

Однако вернемся к истории любви.

В далекие годы московская знакомая Печорина «называлась просто Верочка», и «Жорж, привыкнув видеться с нею часто, не находил в ней ничего особенного». Затем произошел случай, который все изменил.

«Раз собралась большая компания ехать в Симонов монастырь ко всенощной молиться, слушать певчих и гулять… По какому-то случаю Жоржу пришлось сидеть рядом с Верочкою, он этим был сначала недоволен: ее 17-летняя свежесть и скромность казались ему верными признаками холодности и чересчур приторной сердечной невинности… Выехав уже за город, когда растворенный воздух вечера освежил веселых путешественников, Жорж разговорился с своей соседкою. Разговор ее был прост — жив и довольно свободен. Она была несколько мечтательна, но не старалась этого выказывать, напротив, стыдилась этого как слабости. Суждения Жоржа в то время были резки, полны противоречий, хотя оригинальны…

Наконец приехали в монастырь. До всенощной ходили осматривать стены, кладбище… Жорж не отставал от Верочки, потому что неловко было бы уйти, не кончив разговора, а разговор был такого рода, что мог продолжиться до бесконечности. Он и продолжался всё время всенощной, исключая тех минут, когда дивный хор монахов и голос отца Виктора погружал их в безмолвное умиление. Но зато после этих минут разгоряченное воображение и чувства, взволнованные звуками, давали новую пищу для мыслей и слов. После всенощной опять гуляли и возвратились в город тем же порядком, очень поздно. Жорж весь следующий день думал об этом вечере, потом поехал к Р-вым, чтоб поговорить об нем и передать свои впечатления той, с которой он их разделял. Визиты делались чаще и продолжительнее, по короткости обоих домов они не могли обратить на себя никакого подозрения; так прошел целый месяц, и они убедились оба, что влюблены друг в друга до безумия…

Между тем в университете шел экзамен. Жорж туда не явился: разумеется, он не получил аттестата…»

История с аттестатом нам тоже очень знакома: это ведь Лермонтов не явился сдавать экзамен… Исследователей сбивал с толку монастырь: предполагали, что прототипом Верочки, по крайней мере в этом эпизоде, была Екатерина Сушкова («У врат обители святой»); но совершенно очевидно, что это другой монастырь, другая поездка, другая женщина и другое чувство.

Накануне разлуки Жорж и Верочка обменялись «безмолвным поцелуем», который испугал обоих. «И хотя Жорж рано с помощью товарищей вступил на соблазнительное поприще разврата… но честь невинной девушки была еще для него святыней».

Когда открылось, что Жорж не сдал экзамена, «в комитете дядюшек и тетушек было положено, что его надобно отправить в Петербург и отдать в юнкерскую школу: другого спасения они для него не видали — там, говорили они, его прошколят и выучат дисциплине».

В этом пункте пути Жоржа Печорина и Михаила Лермонтова расходятся: Лермонтов таки поступает в школу, но Жорж отправляется на войну, в Польшу! О чем объявляет Верочке при последнем свидании. «Чрез несколько дней Жорж приехал к Р-вым, чтоб окончательно проститься. Верочка была очень бледна, он посидел недолго в гостиной, когда же вышел, то она, пробежав чрез другие двери, встретила его в зале. Она сама схватила его за руку, крепко ее сжала и произнесла неверным голосом:

— Я никогда не буду принадлежать другому…»

Лермонтов описывает жизнь своего «первого» Печорина в разлуке с Верочкой: «Печорин имел самый несчастный нрав: впечатления сначала легкие постепенно врезывались в его ум всё глубже и глубже, так что впоследствии эта любовь приобрела над его сердцем право давности, священнейшее из всех прав человечества».

Далее — опять некая важная веха, совпадающая по всем пунктам: «поклон». Этот «поклон» был Лермонтову памятен и каким-то образом имел для него большое значение.

Аким Шан-Гирей привез этот «поклон» в Петербург Мишелю от Вареньки.

«В отсутствие Лермонтова мы с Варенькой часто говорили о нем; он нам обоим хотя не одинаково, но равно был дорог. При прощанье, протягивая руку, с влажными глазами, но с улыбкой, она сказала мне:

— Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива.

Мне очень было досадно на Мишеля, что он выслушал меня как будто хладнокровно и не стал о ней расспрашивать, я упрекнул его в этом, он улыбнулся и отвечал:

— Ты еще ребенок, ничего не понимаешь!

— А ты хоть и много понимаешь, но не стоишь ее мизинца! — возразил я»…

В «Княгине Лиговской» сестра Жоржа Варенька точно так же привозит ему поклон «от своей милой Верочки, как она ее называла, — ничего больше как поклон».

«Печорина это огорчило — он тогда еще не понимал женщин. — Тайная досада была одна из причин, по которым он стал волочиться за Лизаветой Николаевной, слухи об этом, вероятно, дошли до Верочки. Через полтора года он узнал, что она вышла замуж, через два года приехала в Петербург уже не Верочка, а княгиня Лиговская»…

Многое, наверное, хотел бы Лермонтов высказать своей Вареньке — рассказать о своих чувствах, зацепить ее чувства, показать, как он относится к ее мужу, объяснить, почему он начал ухаживать за Екатериной Сушковой («Лизаветой Николаевной» романа)…

Свадьба Вареньки Лопухиной состоялась в Москве 25 мая. Праздновали в доме Лопухиных на Молчановке. Николая Федоровича Бахметева Лермонтов неизменно не любил и Варвару Александровну неизменно называл «Лопухиной».

«Внешняя порядочность, посредственность и внутренняя ничтожность этого характера (т. е. Бахметева) бесили Михаила Юрьевича… Он не выносил его возле «в полном смысле восхитительной, симпатичной, умной и поэтической Вареньки»… — писал Висковатов. — Что, собственно, побудило Вареньку выйти за Бахметева, мы утвердительно сказать не можем… Быть может, Варенька действительно увлеклась богатством… Быть может, ее упрашивали сделать выгодную партию, а холодность Михаила Юрьевича, упорно хранившего молчание в Петербурге и хохотавшего, когда ему говорили о ней, заставили ее уверовать в то, что поэт навсегда от нее отвернулся… Бахметев был, в сущности, «добрый человек»: по крайней мере, он слыл за такого еще в начале 1880-х годов, когда в Москве был постоянным членом Английского клуба… Несмотря на репутацию «доброго человека», Бахметев не прочь был позлословить о Лермонтове с братьями Мартыновыми, тоже посещавшими клуб… Если же кто выказывал интерес к памяти Лермонтова, Бахметев выходил из себя, особенно когда подозревал, что знают об отношениях к нему поэта. Когда в 1881 году мне захотелось переговорить с Бахметевым… близкие к Бахметеву люди, к которым я обратился, умоляли меня этого не делать: «Добрейший старик умрет от апоплексического удара, — говорили мне. — Пожалейте его!»».

Что ж, у Бахметева были основания сильно нервничать по поводу лермонтовского творчества. Если Лермонтов и не изобразил его в виде какого-нибудь особо черного злодея, то поступил гораздо хуже: он не сказал о нем ни единого доброго слова. Посредственность. Только и всего. Сцена с серьгами: князь Лиговской показывает гостям красивые серьги, купленные им для жены, и предлагает… угадать цену. А потом хвастается, что сторговал чуть дешевле. Ужас, в общем.