Павел рос любознательным и смышленым ребёнком. Но он всегда оставался одиноким. С самых ранних пор он не чувствовал не только родительской любви и ласки, но был лишён даже дружеского круга общения. Не сохранилось никаких указаний на то, что существовали какие-то друзья-товарищи его детских игр. «Няньки», «мамки», лакеи, камердинеры имелись в большом количестве, но вот друзей не было. Вины Павла тут не было никакой; он себе не принадлежал и никогда не имел возможности выбирать круг общения.
Одинокий и замкнутый, он с детства имел склонность «влюбляться» в людей. Его детское воображение порой захватывал тот или иной исторический герой, казавшийся «идеалом». Постепенно восторженное восхищение менялось; на смену одним персонажам приходили другие. То же самое происходило и с окружающими людьми. По этому поводу 24 сентября 1764 года Порошин записал: «Его Высочество, будучи живого сложения и имея наичеловеколюбивейшее сердце, вдруг влюбляется почти в человека, который ему понравится; но как ни какие усильные движения долго продолжаться не могут, если побуждающей какой силы при этом не будет, то в сём случае оная крутая прилипчивость должна утверждена и сохранена быть прямо любви достойными свойствами того, который имел счастье полюбиться».
Великой удачей и радостью было то, что в окружении Великого князя появлялись такие образованные и порядочные люди как Порошин. Он постоянно вел с Великим князем задушевные беседы, выходившие далеко за пределы математических наук, и эти беседы раздвигали горизонты видимого мира, заставляли работать мысль и воображение.
Один раз он долго ему рассказывал о меле Волынского», которое произошло на закате царствования Анны Иоанновны. Артемий Петрович Волынский (1689–1740) являлся известным государственным деятелем, «звезда» которого взошла еще при Петре I. При Анне Иоанновне, в 1738 году, ои назначается кабинет-министром, становится самым влиятельным государственным лицом, имеющим регулярный доклад у Императрицы по важнейшим вопросам внешней и внутренней политики. Далее произошло то, что неизбежно происходит в таких случаях: против влиятельного сановника объединились все недовольные и завистники. Беда Волынского состояла в том, что во главе этой «партии» находился фаворит Императрицы Эрнст-Иоганн Бирон (1690–1772).
Волынский был отстранен от власти и отдан в руки Тайной канцелярии, полное название которой — Тайная розыскных дел канцелярия, учрежденная в 1731 году для розыска и дознания по важнейшим политическим делам.[31] Там жесточайшими пытками от сподвижников Волынского удалось добиться признания, что тот злоумышлял против Императрицы, имея намерение свергнуть Анну и возвести на Престол Елизавету. Некоторые при нечеловеческих муках признали даже, что Волынский сам собирался стать Самодержцем. Виновник же всего этого «розыскного дела» даже под пыткой отказался признать подобные намерения и всячески старался выгородить Елизавету Петровну, которую всё это дело должно было опорочить.
Заключение Тайной канцелярии было представлено на суд Анны Иоанновны. Он оказался скорым, неправым, а решение — невероятно жестоким: Волынского посадить на кол, предварительно вырезав у него язык, а его конфидентов, лишив имущества, обезглавить. Единственной «милостью» Императрицы стало решение казнить Волынского «через усекновение головы». 27 июня 1740 года Волынский и двое его товарищей были казнены.
Вся эта жестокая история необычайно взволновала Великого князя Павла; призрак мучительных истязаний не давал покоя. Под гнётом этих впечатлений двенадцатилетний Павел задал своему учителю вопрос: «Где же теперь эта Тайная Канцелярия?». Далее Порошин записал: «И как я ответствовал, что отменена, то паки спросить изволил, давно ли и кем отменена она? Я доносил, что отменена Государем Петром III. На сие изволил сказать мне: так поэтому покойный Государь очень хорошее дело сделал, что отменил её?» Вопросительная интонация тут была излишней; положительный ответ был неизбежен.
В другой раз Порошин мельком привел рассказ о поручике Смоленского пехотного полка Василии Яковлевиче Мировиче (1740–1764), вознамерившемся в июле 1764 года освободить из Шлиссельбурга томящего там Императора Иоанна Антоновича. Когда он ворвался в его камеру, то нашёл там бездыханное тело. Указ Императрицы Екатерины был бескомпромиссным; если кто покусится на освобождение узника, то страже надлежит немедленно умертвить заключённого, что и было исполнено. Затем был скорый суд над Мировичем, и 15 сентября на дальней Петербургской стороне он был казнен через отсечение головы, а тело его сожжено вместе с эшафотом.
Этот рассказ был дополнен Никитой Паниным, который лично был знаком с Мировичем. Старый бонвиван, прошедший большую школу придворного словоблудия, почти всегда придавал своим рассказам «французскую лёгкость», У Порошина по этому поводу записано; «Его превосходительство Никита Иванович изволил сказывать о смешных и нелепых обещаниях, какие оный Мирович делал Святым Угодникам, если намерение его кончится удачно. При сём рассказывал Его Превосходительство о казни одного французского аббата в Париже. Как палач взвёл его на висельницу и, наложив петлю, толкнул с лестницы, то оный аббат держался за лестницу ногой, не хотелось повиснуть. Палач толкнул его в другой раз покрепче, сказав: сходите же, господин аббат, не будьте ребёнком. Сему весьма много смеялись». Один Павел не смеялся. Эти ужасы производили на него гнетущее впечатление, а после таких рассказов он плохо спал и иногда кричал во сне.
Порошин оставил свидетельство, какое сильное и гнетущее впечатление на Павла произвела казнь Мировича. «Всякое внезапное или чрезвычайное происшествие весьма трогает Его Высочество. В таком случае живое воображение и ночью не даёт ему покоя. Когда о совершившейся 15 числа сего месяца над бунтовщиком Мировичем казни изволил Его Высочество услышать, также опочивал ночью весьма худо».
Никита Панин часто приглашал за стол к Цесаревичу сановников и известных в Петербурге лиц; все знали, что у Панина всегда и интересная беседа, и изысканные кушанья, и заграничные вина. Там много о разном судачили, и эти разговоры жадно впитывал юный Павел. Вот один из таких случаев, зафиксированный Порошиным.
«Обедали у нас графы Захар и Иван Григорьевичи Чернышёвы, его превосходительство Петр Иванович Панин, вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, Михайло Михайлович Филозофов, Александр Федорович Талызин и князь Пётр Васильевич Хованский[32], Говорили по большей части граф Захар Григорьевич и Пётр Иванович о военной силе Российского государства, о способах, которыми войну производить должно и в ту или в другую сторону пределов наших, о последней войне прусской и о бывшей в то время экспедиции на Берлин, под предводительством графа Захара Григорьевича. Все оные разговоры такого роду были, и столь основательными наполнены рассуждениями, что я внутренне несказанно радовался, что в присутствии Его Высочества из уст российских, на языке российском, текло остроумие и обширное знание».
При этом Цесаревич жадно улавливал и то, что для его ушей не предназначалось, когда за столом возникал приватный обмен мнениями, а самого Павла отсылали из-за стола. По этому поводу Порошин записал 9 октября 1764 года.
«Часто случается, что Великий князь, стоя в углу, чем-нибудь своим упражнён и, кажется, совсем не слушает, что в другом углу говорят: со всем тем бывает, что недели через три и более, когда к речи придёт, окажется, что он всё то слышал, в чём тогда казалось, что никакого не принимал участия… Все разговоры, кои он слышит, мало-помалу, и ему самому нечувствительно, в основание собственных его рассуждений входят, что неоднократно мною примечено».
В таких ситуациях он не зевал и не плакал, как то случалось на званых приёмах у Императрицы. Они были бесконечно длинными и невероятно скучными, ничего не дававшими ни уму, ни сердцу. Императрица гневалась на сына, который вдруг в присутствии иностранных дипломатов начинал плакать или жаловаться на боль в животе, чтобы поскорее улизнуть из-за стола. Панин в этой связи получал от повелительницы наставления, и неоднократно проводил с подопечным воспитательные беседы, требуя от того «соблюдения приличий». Павел плакал, давал обещания, но подобные эпизоды повторялись снова и снова.
