Об этом оправдатели Екатерины стараются не писать, потону что ответы могут быть только: нет, нет и нет.
Вскоре после воцарения Екатерина сделала «красивый жест», которые она всегда так любила. Императрица предложила известному французскому философу и математику, члену Парижской Академии Жану Даламберу (1717–1783), приехать в Россию и стать воспитателем Цесаревича. При этом она предлагала французскому академику баснословное содержание в 100 тысяч франков.[27] Даламбер любезно отклонил предложение русской повелительницы. Это Екатерину не остановило, и она через несколько месяцев вторично обратилась к Даламберу, теперь уже предлагая тому устроить в России и всех друзей философа по его выбору. Результат вторичного обращения закончился ничем.
Почему Екатерина так настойчиво домогалась получить в воспитатели сына европейскую знаменитость? Часто писали о том, что она хотела, чтобы Павла Петровича наставляли лучшие умы Европы. Такой побудительный мотив исключить нельзя, хотя он и не представляется особо значимым. Более правдоподобной представляется другая версия: это была политическая комедия, разыгранная для получения, как бы теперь сказали, имиджевых дивидендов. Екатерина любила декоративные акции, особенно такие, которые имели широкий общественный резонанс.
Придя к власти как самозванка, она всеми силами старалась развеять негативный ореол, окружавший историю её воцарения. Ей надо было утвердиться в роли просвещённого монарха, в роли, которая была в большой моде в Европе. И ей это удалось. Даламбер не приехал в Россию, но о Екатерине заговорили в парижских салонах, в которых в тот период формировалось «мнение Европы». Самого Даламбера «просвещенной государыне» обмануть не удалось. Б письме к Вольтеру Даламбер язвительно заметил: «Я очень подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране»…[28]
Конечно, провозгласив сына Цесаревичем, Екатерина обязана была соблюдать весь имперский антураж. Уже 4 июля 1762 года Павел Петрович был пожалован в полковники Лейб-гвардии Кирасирского полка, а 20 декабря Цесаревич произведён в генерал-адмиралы[29]. 10 июля 1762 года Императрица назначила ему содержание в 120 тысяч рублей в год, а в 1763 году подарила Каменный остров в Петербурге.
В воспитании и образовании юного Павла мало что изменилось. Никита Панин продолжал властвовать безраздельно, впрочем, не утруждая себя чрезмерным усердием. Павел перестал его бояться, что происходило на первых порах, и постепенно старый царедворец сумел добиться с его стороны расположения, а затем и симпатии. В качестве обер-гофмаршала Никита Иванович имел полное право приглашать учителей, определять курс воспитания и формировать окружение Великого князя. Панин прекрасно владел искусством европейского придворного «политеса» и внешне, по осанке, одежде и манерам походил на маркиза при Дворе Людовика XV, но в душе всегда оставался истинно русским человеком. Европейский лоск никоим образом не изменил его природной сути. Историю России, исторические национальные предания, природную русскую веру — всё это он не только знал, но и чтил. И эти же русские ценности он постоянно прививал Павлу Петровичу.
Панин совершенно не хотел видеть своего подопечного узколобым военным балбесом, а потому военные занятия не играли в воспитательном курсе сколько-нибудь заметной роли. Среди предметов преобладали точные науки, а также история, география и иностранные языки. Грамоте Павла начали обучать в четыре года и тогда же на него одели расшитый камзольчик и парик, который одна из нянь окропила святой водой.
К 12–13 годам Павел Петрович уже свободно владел французским и немецким языками; чуть позже овладел польским. В юношеские годы Павел пристрастился к чтению, и это занятие всегда поощрял Панин. Цесаревич к своему совершеннолетию (18 лет) знал не только сочинения Сумарокова, Ломоносова, Державина, но и европейских авторов: Расина, Корнеля, Мольера. Особенно его увлек огромный роман испанца Сервантеса «Дон-Кихот», который долго был его любимой книгой. Конечно, ему и в голову не могло придти, что некоторые из потомков именно его будут называть «русским Дон-Кихотом»…
Среди преподавателей Павла Петровича особую известность получил Семён Андреевич Порошин (1741–1769), бывший флигель-адъютант Императора Петра III, ставший преподавателем математики у Великого князя Павла в 1762 году. Хотя Порошин преподавал Великому князю математику, но его беседы с ним касались как истории, литературы, так и повседневных событий, К тому же педагог знал довольно близко отца, что внушало Павлу особое расположение. Порошин оставил свой дневник, который является бесценным материалом для характеристики личности Императора Павла в юношеские годы. Дневник охватывает период с 20 сентября 1764 года по 13 января 1766 года.
Первая дневниковая запись относится ко дню рождения Павла Петровича — ему исполнилось десять лет, В этот день был торжественный молебен, по окончании которого мальчик получил наставление архимандрита Платона на тему — «В терпении стяжите души ваша» Потом были официальные поздравления, затем «Его Высочество с танцовщиком Гранжэ минуэта три протанцевать изволил». Вечером же был бал и ужин.
У Порошина можно найти немало зарисовок поведения Павла Петровича и характеристик его личности. Остановимся на одной, весьма значимой и относящейся к одиннадцатилетнему мальчику. «В учении — особенно в математике — он делает успехи, несмотря на рассеянность… Если бы Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».[30]
Порошин отметил одну черту, которая характеризовала Павла с юных пор — математический склад ума. Его признаки — логичность мысли, выверенность суждений, обусловленность умозаключений. Ему всегда всё хотелось «разложить по полочкам», дать всему окружающему объяснение, сформулировать задания и установить правила. Когда он придёт к власти, то будет стремиться формальнологическим путём добиваться результатов. Отсюда поток его распоряжений и указов, нацеленных на преобразование жизни на основе норматива, на законодательное регулирование всех укладов в Империи. Этим же методом когда-то пользовался его прадед Пётр 1…
Здесь уместна ремарка, касающаяся судьбы С. А. Порошина, к которому очень привязался Павел Петрович. 13 октября 1764 года С. А. Порошин записал восклицание Цесаревича, обращённое к учителю: «Не тужи, голубчик! Ты ешь теперь у себя на олове, будешь есть и на серебре». Но до «серебра» дело не дошло. Так уж повелось за долгий период, пока Павел Петрович носил титул Цесаревича: как только он привязывался к кому-то, как только у него возникало чувство симпатии к определённому человеку, то неизбежно это лицо «высочайшей волей» изгонялось из круга общения. Так случилось и с Порошиным: в 1767 году он был удален от Двора Наследника Цесаревича, в 1768 году назначен командиром Старо-Оскольского пехотного полка, а 12 сентября 1769 года скончался на двадцать девятом году жизни близ Елисаветграда.
Существует точка зрения, особо распространенная среди пиетистов Екатерины II, что отлучение Порошина от Великого князя Павла, которого тот искренне полюбил, стало следствием «интриги», затеянной Никитой Ивановичем Паниным, которого Императрица, вместе с его братом Петром (1721–1789), именным указом 22 сентября 1767 года возвела в графское достоинство. Так вот: согласно бытующей версии, Никита Панин и Семён Порошин имели один объект обожания: фрейлину Императрицы графиню Анну Петровну Шереметеву (1744–1768).
Чтобы отлучить соперника от Двора и изгнать из Петербурга, старый холостяк Панин (родился 15 сентября 1718 года) и добился отстранения Порошина, который чрезвычайно тяжело переживал свою отставку и даже обращался за помощью к Григорию Орлову. Якобы всесильный тогда временщик ничего не мог сделать, и Порошин покинул свою должность при Великом князе. Все это выглядит малоубедительно по той причине, что графиня Анна Шереметева была объявлена невестой Панина ещё при должности Порошина; в этом «звании» она и скончалась от оспы 17 мая 1768 года. Но в любом случае решение принимали не Панин и не Орлов, а только — Императрица…
