Его непостоянство распространялось и на область «небольших приключений» — бесчисленных связей царя, которые были в Вене на протяжении всего конгресса предметом досужих разговоров и шуток. Он мучил оскорбительными высказываниями императрицу, без конца упрекая ее в том, что она не так красива и умна, как ее сестра, вынуждал ее принимать женщин, которые были — или считались — его любовницами. Он восхищался герцогиней Саган, княгиней Багратион, графиней Нарышкиной, княгиней Эстерхази и подчеркнуто ухаживал за ними. Его благосклонности были удостоены Юлия Зичи и другие женщины, принадлежавшие к нетитулованной аристократии и даже к полусвету. Он привез с собой из Санкт-Петербурга банкира Шварца специально для того, чтобы не расставаться с его женой, которая в последнее время была в самых близких отношениях с Его Величеством. Это, впрочем, не мешало красивой г-же Шварц принимать у себя также маленького фон Шольтена, адъютанта датского короля, который в часы особой доверительности добывал ценные сведения, вероятно, также не миновавшие Полицию двора.
В Вене не было никого, кто не был бы в курсе «скромных забав», которым предавался царь со своими приятельницами. На одном из ужинов в доме графа Зичи Александр и графиня Врбна-Кагенек задались вопросом: «Кому нужно больше времени на раздевание и одевание, мужчине или женщине?» Для решения этой задачи они вместе вышли из гостиной, чтобы раздеться и одеться и проверить таким образом мнения, высказанные присутствовавшими. Говорят, что пари выиграла графиня. Невинные игры? Возможно, но разговоры об этом разнеслись по всему городу, и некоторые венцы высказали свое мнение об Александре в том смысле, что поначалу, мол, они восхищались его представительностью, прекрасным выражением лица и величием, но ко всему этому они быстро привыкли, а теперь он представляется им не больше чем обычным мужчиной, игрушкой в руках женщин. При этом они добавляли, что, когда он покинет Вену, жалеть об этом будут только девицы легкого поведения.
В этом Вена была несправедлива: Александр приглядывал себе любовниц главным образом в высшем свете, где встречал полное угодничество, тогда как другие высочайшие особы, например, такие, как великий герцог Баденский, проводили все свои вечера в злачных местах. Папский нунций сурово осудил сеанс раздевания у Зичи. В присутствии агента Фредди, который все передал полиции, он весьма ясно высказался следующим образом: «Вот какие люди управляют миром! Скандальная хроника конгресса добавит сие премилое приключение к другим отвратительным и достойным порицания чертам этого фата из фатов, и история когда-нибудь напомнит потомству о том, что дворец Цезарей служил борделем для русского царя».
Не будем столь строгими, как достойный прелат. Разумеется, во время конгресса много развлекались, много вальсировали, много занимались любовью, да и могло ли быть иначе? У этого общества была потребность развлекаться, и если ему нравились главным образом фривольные развлечения, если в целом оно охотнее слушало Иоганна Штрауса и его «дьявольскую скрипку», нежели Бетховена, то не потому ли, что в этих «сумерках монархий» люди тщетно пытались сохранить легкомысленное общество, все еще охваченное беспечностью XVIII столетия, блистающее изяществом, очарованием, роскошью и красотой? Как восхитительны были поцелуи всех этих женщин чарующей красоты, которой мода эпохи добавляла ранее неведомую пикантность, и они значили для собравшихся в Вене Высочеств, пожалуй, больше, чем судьба Европы. Герцогиня де Саган, княгиня Багратион, Аврора де Марассе, Юлия Зичи, княгиня Голицына, несомненно, оказали большое влияние на конгресс прежде всего тем, что заставляли его «танцевать» вместо того, чтобы «идти». Как и некоторые красавицы из буржуазных семей, такие, как г-жа Шварц, г-жа Морель, г-жа Биготтини, а также г-жа Фишер, продававшая свою дочь не самому титулованному, а тому, кто больше всего заплатит. Какой можно было бы издать прекрасный альбом портретов «женщин Венского конгресса», от гранд-дам до уличных шлюх, в чьих домах напивались англичане! Вся Вена знала — или, по крайней мере, догадывалась — о том, что у герцогини де Саган была внебрачная дочь от никому не известного отца и что в дома этих знатных дам наряду с Высочествами заглядывали на огонек мужчины из мелкого — или крупного — дворянства, состоявшие на учете в Полиции двора, а также авантюристы всех стран, ловившие рыбу в мутной воде этого карнавала наций, продолжавшегося почти целый год.
Вена не могла избежать последствий этой деморализации, зрелище которой ежедневно разворачивалось у нее на глазах. Медлительность конгресса, заставившая Гумбольдта ответить на вопрос о том, когда закончится конгресс, знаменитым встречным вопросом: «Скажите мне лучше, когда он начнется», вынуждала Меттерниха расходовать много денег и воображения, чтобы развлекать блистательных гостей столицы. «Превосходный режиссер-постановщик» дипломатических заседаний, как его называет Лейтих,[113] Меттерних должен был без конца бороться с бережливостью, чтобы не сказать скаредностью своего хозяина императора Франца, которого справедливо беспокоили чрезмерные расходы на всю эту толпу иностранцев, живших на деньги империи. Было подсчитано, что каждый обед обходился в пятьдесят тысяч флоринов.
С другой стороны, покупали все эти гости мало, даже если и не подражали привычке лорда и леди Каслри заходить во все магазины, не делая ни единой покупки. Народ жаловался на это, как отмечает датский дипломат Хегардт: «Однако венская публика, такая жадная до зрелищ и развлечений, начинает уставать от непрерывных празднеств, и праздник в честь отъезда августейших иностранцев был бы для нее, вероятно, самым желанным, тем более что венцы относят на счет столь длительного пребывания гостей в столице чрезмерную дороговизну, увеличивающуюся с каждым днем, и опасаются, как бы огромные расходы императора на удовольствия гостей не легли на плечи подданных контрибуцией, которую иронически называют Bürgeinquartierung Steuer (налог на размещение по казармам). Можно предположить, что император сам с удовольствием выпроводил бы из Вены всех этих августейших особ, которые с семьями и многочисленными свитами живут здесь за его счет да еще и обременяют заботой о том, чтобы их развлекать, вынуждая его самого вести совершенно непривычный для него образ жизни».
Советник датской миссии был прав: Францу не терпелось покончить с этими бесконечными промедлениями; он знал, что народ недоволен, что дамы из аристократических и буржуазных кругов обижаются, если их не приглашают на празднества, а когда приглашают, они сетуют по поводу расходов на платья и украшения, необходимые для того, чтобы появляться на людях в лучшем виде. В свою очередь их мужья приходили в ужас от того, как тают деньги, расходующиеся на украшения, шали, шарфы и туалеты. Многие из них также хотели, чтобы из Австрии как можно скорее убрались шустрые адъютанты и галантные секретари посольств, слишком тесно прижимавшиеся к их супругам, заставляя этих дам без конца вальсировать.
Люди устали от всего этого и даже от шуток по поводу ожирения вюртембергского короля, которого называли не иначе как вюртембергским чудищем. По рукам ходила карикатура, на которой он был изображен с воздетыми к небу руками в отчаянии от того, что огромное пузо мешает ему видеть пуговицу на собственных штанах, пуговицу, на которой изображено его королевство. Надпись на этом рисунке гласила: «О, как я несчастен! Я даже не могу увидеть свои провинции!» Все понимали, что возможность весело обсуждать быстро набившие оскомину внебрачные забавы русского императора не стоит миллиона флоринов, ушедшего на организацию его пребывания в Вене. Добрые венцы уже перестали замечать, проводит ли он ночи у той или у другой дамы. Для веселых пересудов было достаточно циркулировавших по городу копий перехваченного полицией[114] письма Александра красавице голландке Луизе-Фре-дерике Бооде, законной супруге Симона-Мориса де Бетмана.
