Кристина рассмеялась, но как-то натужно.

— Это чудесно! Неужели нас ждет скандал? В любом случае, я терпеть не могу Роуз Саммервил. Я рассказывала вам, что случилось с ее перьями, когда ее представляли принцессе Уэльской?

Балантайн представить себе не мог, о чем она говорит.

— Перьями? — недоверчиво переспросил он.

— Ах, папа! — Кристина взмахнула маленькой ручкой, изящной, с двумя бриллиантовыми кольцами. — Когда девушку представляют ко двору, она должна носить перья принца Уэльского[10] как головной убор. Очень трудно добиться того, чтобы они торчали вверх, особенно, если волосы такие тонкие, как у Роуз, — она продолжила рассказывать о конфузе, приключившемся с Роуз Саммервил, да так весело, что даже Балантайн, который полагал весь этот спектакль с представлением дебютанток глупым, а где-то и жестоким, не мог не улыбнуться.

Однажды он бросил взгляд на Джемайму, которая, разумеется, и близко не подходила ко двору. Глаза ее смеялись, пусть даже губы выражали жалость, которую она испытывала к этим бедным девушкам. Их как стадо, одну за другой, в дорогих платьях, стоящих сотни гиней, выгоняли на смотрины общества. Обычай требовал, чтобы они нашли подходящего мужа до конца сезона.[11]

Тарелки унесли, на стол поставили следующее блюдо: заливное из курицы. Цвет и текстура напомнили Балантайну мертвую кожу. Внезапно лицо обслуживающего его лакея исчезло, и уже Макс наклонился над столом, предлагая ему серебряное блюдо.

Всякое желание есть пропало. Еды на столе было не больше, чем всегда, но Балантайн решил, что ее чрезмерно много. Он подумал о холодном теле в морге. Тоже мясо: серо-белая плоть, прямо-таки курятина, с красной кровью на спине и ягодицах. Даже убитый, даже оскопленный, Макс в смерти не казался обезличенным, в отличие от большинства трупов, которые ему доводилось видеть. В его памяти это суровое мертвое лицо ничем не отличалось от лица живого человека.

Огаста смотрела на него. Балантайн не смог бы объяснить, о чем думает. Так что лучше заставить себя есть, пусть даже кусок застревал в горле. В конце концов, шабли помогло бы протолкнуть его в желудок. Физический дискомфорт — сущая ерунда в сравнении с попыткой объяснить, что к чему.

— И мне нравилась мисс Эллисон, — вдруг заявил Брэнди. — Одна из самых удивительных женщин, которых мне довелось встретить.

— Мисс Эллисон? — оторопело спросила Огаста. — Думаю, я не знаю никаких Эллисонов. Когда ее представляли?

— Я уверен, что никогда. — Брэнди широко улыбнулся. — Это молодая женщина, которая помогала папе приводить бумаги в порядок, когда он начал писать военную историю семьи.

— Боже ты мой, почему мы вообще должны говорить о ней? — Кристина бросила на него уничижительный взгляд. — Она самая что ни на есть обыкновенная. Если чем и выделялась, так это прекрасными волосами. Но прекрасные волосы могут быть и у горничной!

— Моя дорогая девочка, горничные должны иметь прекрасные волосы, — ответил ей Брэнди. — И другие внешние атрибуты. Любой дом с амбициозной хозяйкой подбирает горничных, исходя из их внешности. Но ты знаешь это не хуже моего.

— Так мы собираемся обсуждать внешность горничных? — Ноздри Огасты затрепетали, словно она уловила неприятный запах.

Балантайн твердо решил вступиться за Шарлотту… или за ее память? Он не хотел, чтобы ее прилюдно оскорбляли.

— Мисс Эллисон не была горничной, — вставил он. — Более того, ее вообще нельзя причислять к слугам…

— Но она определенно не леди! — отрезала Кристина. — Я могу увидеть разницу, если Брэнди такое не по силам! Действительно, иной раз мне кажется, что мужчины теряют ясность мышления, когда видят что-то красивое в юбке.

— Кристина! — Голос Огасты щелкнул, как хлыст.

Балантайн никогда не видел, чтобы ее лицо до такой степени бледнело. Она так злилась, потому что дочь оскорбила его за столом в собственном доме? Или из-за Джемаймы, которая мало чем отличалась от служанки? Странное дело, генерал склонялся к тому, что причина в Джемайме.

Он повернулся к дочери.

— Среди прочего, Кристина, леди отличают хорошие манеры и умение никогда, даже случайно, не оскорблять других своей бестактностью.

Кристина застыла, как памятник, ее глаза сверкали, кровь отлила от лица, пальцы сжимали салфетку.

— Наоборот, папа, это слуги — и выскочки — никогда никого не оскорбляют, зная, что не могут себе такого позволить.

Ропот раздражения прошелестел над столом. Первым заговорил Алан Росс, положив вилку рядом с тарелкой. У него были красивые руки — сильные, без лишней плоти.

— Слуги никого не оскорбляют, потому что не решаются этого делать, дорогая моя. — Он говорил спокойно, не отрывая взгляда от жены. — У леди же попросту не должно возникать такого желания. В этом разница. Оскорбляют те, кто никому ничем не обязан, но не умеет владеть собой и не способен понять чувств другого человека.

— У тебя все аккуратно разложено по полочкам, так, Алан? — Эти слова Кристина произнесла с вызовом, даже оскорбительно, намекая на предвзятое к ней отношение.

Балантайн ощутил холодную волну неприязни и отодвинул тарелку. Алан Росс — человек достойный, с присущим ему чувством приличия. Он не заслуживал такого обращения со стороны жены. Красота — это еще не все. В женщине главное доброта, независимо от ее остроумия или красоты лица и тела. Кристине следовало бы это понять до того, как будет поздно и она окончательно отвратит от себя Алана. Пожалуй, он попросит Огасту поговорить с ней об этом. Кто-то должен предупредить ее…

Брэнди вырвал его из размышлений, напомнив, пожалуй, о самом неприятном:

— Один из тех, кого убили в Девилз-акр, — Макс Бертон, наш бывший лакей, правда? — И он по очереди оглядел всех.

Этим вопросом сын достиг, вероятно, желаемого результата: предыдущую тему разом закрыли. Руки Огасты застыли над тарелкой. Кристина выронила нож Алан Росс сидел, не шевелясь.

Лепесток с одного из цветков спланировал на стол, более белый, чем накрахмаленная скатерть.

Кристина шумно сглотнула.

— Послушай, Брэнди, откуда мы можем это знать? И, если на то пошло, какое нам до этого дело? Макс ушел от нас давным-давно, и все это совершенно отвратительно!

— Девилз-акр и его жители не имеют к нам ни малейшего отношения, — поддержала ее Огаста. — И я не желаю, чтобы за моим столом обсуждали творимые ими мерзости!

— Я не согласен, мама. — Категоричность Огасты не произвела на Брэнди впечатления. — Но если все отказываются говорить об этом…

— Как я понимаю, полгорода только об этом и говорит, — оборвала его Огаста. — Многих хлебом не корми, дай лишь посмаковать все подробности. Я в их число не вхожу… и никто из вас не должен, во всяком случае, в моем доме, Брэндон!

— Я думаю не о подробностях. — Брэнди наклонился вперед, лицо стало серьезным. — Я говорю о социальном аспекте наших трущоб. Вероятно, Макс был сутенером. Брал под свое крыло проституток…

— Брэндон!

Он проигнорировал ее крик.

— Ты знаешь, сколько в Лондоне проституток, мама?

Балантайн посмотрел на Огасту, сидевшую на другом конце стола, и подумал, что до конца жизни не забудет ее лица.

Ее брови приподнялись, глаза широко раскрылись.

— Должна ли я предположить, Брэндон, что ты знаешь? — спросила она голосом, которым можно было раскалывать камень.

Щеки Брэнди начали наливаться кровью, но на лице отражалось неповиновение, берущее начало в далеком прошлом, когда речь шла о таких пустяках, как рисовый пудинг и дневной сон. Он сглотнул слюну.

— Восемьдесят пять тысяч. — Если бы добавил «приблизительно», то смазал бы эффект. — И некоторые из них не старше десяти или одиннадцати лет.

— Ерунда! — отмахнулась Огаста.

И тут впервые в разговор вступил Алан Росс.

— Очень сожалею, но это правда. Несколько человек, репутация и компетентность которых не вызывают сомнений, изучали причины, которые заставляют этих людей заниматься проституцией, и провели соответствующие исследования.