– Согласен, – подал голос Макрицын.
– И я согласен, – поддержал его Шнейдерман.
– Дабы решить проблему, все средства хороши – слишком благородную цель мы преследуем, и правнуки нам скажут «спасибо». Когда других путей нет, мы сами должны организовать погромы, но не участвовать в них, – настаивал на своем мнении председатель. – Виктор Валентинович, сколько стоит один человеко-день по заявке на погром?
– Думаю, номинала три от однократного участия в демонстрации протеста. Если обычный человеко-день стоит около трехсот рублей, то примерно восемьсот пятьдесят рублей получается. А привлечь надо будет никак не меньше ста человек.
– А если взять костяк человек тридцать и к ним за водку толпу подогнать? – спросил председатель, разламывая в кулаке сушку.
Встал Шнейдерман:
– Во мне семь кровей или восемь. Мой дедушка по папе был еврей. Я не просто против, а категорически против любых использований антисемитизма нашей партией! Ильич никогда не рассматривал антисемитизм как средство борьбы за правое дело.
Вараниев поддержал Шнейдермана, а затем и Макрицын занял такую же позицию, не совсем понимая, о чем идет речь.
– Ну, что же, – недовольным голосом заговорил Розогонов, – партийная дисциплина превыше всего, и я вынужден подчиниться мнению большинства.
– У меня вопрос, – взял слово Макрицын. Было видно, что Макрицын возбужден и нервничает. – Какие деньги могла бы заплатить партия, чтобы купить вождя?
Все присутствующие недоуменно переглянулись.
– Любые! – уверенно ответил председатель. – А вы что, кого-то имеете на примете? Кто-то продается?
– Я знаю, как поставить во главе партии настоящего вождя.
– А я что, не настоящий? – спросил опешивший Розогонов.
– Вы – председатель. А нужен вождь, – пояснил Еврухерий.
Откровения ясновидящего не порадовали председателя. Неприятная, тревожная тишина наступила в комнате. Все молчали. Отчетливо доносился стук настенных маятниковых часов из спальной комнаты, превращенной хозяином в склад партийной литературы. Розогонов задумался. Шнейдерман сосредоточенно рассматривал запонки, купленные по случаю на блошином рынке. Вараниев, подперев руками подбородок, сидел с отсутствующим видом. Наконец Шнейдерман нарушил молчание:
– Долго сидеть будем или, может, домой пойдем?
– Вас никто не держит, – сказал как отрезал председатель.
Боб Иванович встал, направился к двери, но вернулся и сел.
– Что вы ходите как неприкаянный, сын восьми народов? – язвительно бросил Розогонов.
Шнейдерман выпрямился на стуле, окаменело уставился на Розогонова, то ли выдерживая психологическую паузу, то ли обдумывая, что ответить. И надумал:
– А вы помет партии. – И добавил: – Зловонный к тому же.
Присутствующие товарищи оторопели. И председатель в том числе.
– Вон из моей квартиры, вон! – заорал Розогонов.
Боб Иванович даже не подумал встать со стула. Сидел, скрестив ноги, постукивая фалангами пальцев по столу.
– Вон из моей квартиры! – повторил председатель.
Шнейдерман перестал настукивать монотонную дробь, потянулся, зевнув, и тихо-тихо сказал:
– А квартирка-то не ваша, она для нужд партии покупалась. А вы прикарманили, получается? Нехорошо таки вы себя ведете. Вот она, партийная совесть… с лицом из деревни Гниломедово. Так что считаю, пора вам с чемоданчиками назад, в Рязанскую область: партячейки по району создавать и попутно преподавать подрастающим леминцам историю в сельской школе.
В разговор вступил Вараниев:
– На самом деле, Святослав Иванович, не лидер вы, а уж тем более не вождь. Ну, приехали в Москву гастарбайтером, доросли до первого человека в партии, но партия осознала свою ошибку и просит вас покинуть ее ряды.
– Вы, Вараниев, еще не партия! – злобно отрезал Розогонов. Однако Виктор Валентинович продолжал говорить:
– Вы, Святослав Иванович, изгнали из партии почти всех наиболее ярких товарищей. Где они сейчас? Все устроились, хорошо зарабатывают, недовольных нет. Виктор Ильич Прасталухо-Древесный – на должности завполитотделом в Партии Негнущихся Троцкистов. Вацлав Ростиславович Пунктуш – председатель совета директоров АЗАО «Коммунистическое изобилие».
– Где? – заинтересовался Макрицын. – АЗАО – что такое?
– Абсолютно закрытое акционерное общество, – расшифровал Вараниев и продолжил: – Где деньги из партийной кассы? Последняя ревизия показала, что вы, товарищ Розогонов, не отчитались за миллион пятьдесят восемь тысяч тридцать пять рублей. Я могу очень долго говорить о фактах вашего нравственного разложения и тлетворного воздействия на партию, но не вижу необходимости, достаточно сказанного. Все товарищи, кроме Трубогонова, поддержали предложение о вашем смещении с должности председателя и исключении вас из рядов партии.
– Когда успели? – саркастически спросил Розогонов.
– Не обязаны отчитываться! – последовал незамедлительный ответ Шнейдермана.
– Из партии можете исключать – вешаться не стану. Деньги ушли на представительские расходы. А квартиру мне Гнездо купил.
Олег Петрович Гнездо и был тем самым Саввой Морозовым для «Мак.Лем.иЧ.». В первые смутные годы после падения коммунистической диктатуры он заработал приличный капитал и умело увеличивал его в последующее время, занимаясь очень нужным и благородным делом – обналичкой. Брал процент по-божески, никого не подводил, а потому обладал доверием и большим количеством клиентов. В последние годы Олег Петрович открыл банк и тоже никого не подводил, не нарушал даваемых обещаний. Нельзя сказать, что господин Гнездо был сторонником коммунистической идеи, но свою собственную партию иметь пожелал. И заимел. На всякий случай. В дела партии спонсор не лез – ему было неинтересно, – но денег на нее жертвовал больше, чем все члены, вместе взятые, собирали. Когда остро встал вопрос о том, что вновь избранному председателю негде жить, а руководству – собираться, Гнездо приобрел на рынке вторичного жилья двушку-распашонку. Собственность оформил на родственницу, а прописал Розогонова. Только Святослав Иванович не подозревал, что помимо него в этой же площади прописаны еще шесть человек, не имеющих к партии никакого отношения. О чем и сообщил ему сейчас Вараниев, присовокупив с легкой угрозой:
– Постарайтесь сделать так, чтобы к следующему собранию вас тут не было.
Затем встал и пошел к выходу, а за ним Шнейдерман с Макрицыным. Экс-председатель стоял посреди комнаты бледный и потерянный.
Троица быстро покинула двор. Шнейдерман предложил не расходиться, а доехать до пивного бара и там в спокойной, располагающей обстановке обсудить сложившуюся ситуацию. На удивление, трамвай не заставил себя долго ждать и, что приятно поразило соратников по партии, даже прибыл при свободных местах. Макрицын заплатил за проезд. Хотя все были возбуждены произошедшим событием, ехали молча. Шнейдерман и Вараниев о чем-то думали, а Еврухерий задремал.
Выйдя из трамвая, компания направилась к двухэтажному зданию панельной конструкции. Горячо любимое народом заведение предлагало на выбор два варианта посещения: в верхнем зале, именовавшемся «Пятый литр», платили только за вход; в нижнем, под названием «Подвывих аппетита», – только за выход.
Сказав при входе «эконом-класс» или «безлимитка» и заплатив по триста рублей с человека, посетители оказывались наверху. Здесь можно было пить безостановочно два часа. Каждому выдавали билет с указанным временем входа, и приятный женский голос периодически напоминал гостям о том, что пора и честь знать: «пятый – на выход», «с тринадцатого по восемнадцатый – на выход». Вместимость зала – сто пятьдесят мест. Туалет один, совмещенный. На столах – соль и вода. Выбор пива присутствовал, но без различия по вкусовым качествам. Сюда можно было приносить с собой все, что имеет крепость. Официанток не было, чаевые на столах не оставляли.
Если посетитель говорил при входе «с обслуживанием», его провожали в нижний зал и предлагали столик. Тут на скатертях лежали меню в кожаных переплетах, стояли пепельницы. Работал кондиционер, и легко порхали официанточки – как на подбор, молодые, грудастые, светловолосые, невысокие и смазливые. Очередей в туалеты не было. Из меню можно было выбирать все что душа пожелает – закуски, горячие и холодные, салаты и морепродукты, напитки и алкоголь заполняли двадцать восемь страниц петитом.