– Меня никто не посылал, мне самой стало интересно, когда я услышала, как ты…

– Послушай, сеньорита, время позднее, и нам обоим не мешало бы провести остаток ночи лучше, чем начало. Тебя ждет дома няня с теплым молоком, а у меня завтра концерт, и мне надо отдохнуть.

Девчонка что-то быстро соображала: глаза ее как будто покрылись глазурью. Если кто-то ее послал, то этот кто-то выбрал идеального человека: Амадея постоянно взвешивала «за» и «против», ничего не боялась, и голос ее был обольстительно медоточив.

– Тебе не «надо отдохнуть», китайский музыкант. Наверное, врут, что ты не спишь, но даже если врут лишь отчасти, тебе не надо отдыхать так, как другим. Ты хочешь сказать, что боишься Карлуша? Он, конечно, ревнив…

Винсент чуть свел брови: он был не в настроении поддаваться на провокации. Он поднялся и встал перед ней, с неожиданным удовлетворением отметив, что она инстинктивно отодвинулась.

– Если ты пытаешься меня «соблазнить» и спрашиваешь о короле именно поэтому, то дело не в боязни, а в брезгливости, – четко выговорил он последнее слово.

Амадея снова вскочила, но на этот раз из широкого испанского рукава, подрагивая, вылетел узкий клинок. Винсент чуть виновато улыбнулся и аккуратно привлек девочку к себе. От неожиданности она опустила кинжал.

– Обиделась? – тихо проговорил он у нее над ухом. – Зря. Просто мне надо было сфокусировать тебя на мне, а не на твоем заказчике.

Ее кто-то послал, но не объяснил, что делать. Вот ее маленькая пухлая рука с тонкими пальцами, привыкшая решать проблемы единственным способом, поползла вверх по его груди… а тем временем рука Винсента Ратленда с деловитой решительностью подняла лицо сеньориты Амадеи вверх. Гостья увидела, что он уже не улыбается, и узнала взгляд, которым он смотрел сегодня на короля: холодный и ровный.

– Как ты смеешь, – прошептала юная испанка, забыв об обоих вопросительных знаках, не понимая, на чьей стороне теперь находится преимущество, и не выпуская кинжала, упершегося острием в бок противника.

– Без особого труда, – с «подкупающей прямотой» признал Винсент, китайское прошлое которого помнило не одного нападающего с клинком, и зачастую из-за угла. – А сейчас будет вот что. Я скажу тебе неприятную вещь, ты снова дернешься и немедленно почувствуешь укол под правой лопаткой. Знаешь, что это?

Амадея узнала, потому что вышло по сказанному. Она действительно дернулась, а стилет в придерживавшей ее спину правой руке Винсента предупреждающе кольнул ее в спину. Ей пришлось выронить кинжал. Девочка носила с собой нож не для фасона, она умела угрожать и могла защититься, она никогда не сдавалась сразу, но до смерти напугавшее ее невидимое лезвие не ушло от ее спины. Видимо, для демонстрации своих способностей оно показательно разрезало часть шнуровки у нее на талии, и Амадея дель Соль поняла: в кинжальной дуэли она проиграла. Китайскому музыканту ничего не стоит заколоть женщину, причем в спину.

– Мне больно, ты, безродный выскочка, отпус…

Винсент перехватил девчонку свободной рукой за горло и наклонился поближе. Она его раздражала, ее последняя ремарка задела его куда глубже, чем он мог бы себе признаться, а ему хотелось спокойно подумать об этой местной тьме. Вдруг какой-то частью сознания он метнулся в Китай и немедленно вспомнил что-то, что заставило его отпустить и шею испанской гостьи, и ее спину. Он даже толкнул ее прочь, и она отлетела на диван. Он стоял перед ней, и руки его были пусты. «Куда подевался стилет?» – подумала королевская любовница.

– Говори, что собиралась сказать, или убирайся, – наконец сформулировал Винсент и поправился: – Впрочем, нет: говори и убирайся.

– Знаешь, чем закончится, толком не начавшись, твоя музыкальная карьера, если я пожалуюсь тем, кто меня послал? – прошипела Амадея. Furia española[47] наконец проснулась в ней в полной мере, и Винсенту было одновременно интересно и смешно наблюдать за ней.

– Колесованием? Сбрасыванием в колодец инициаций в Кинта де Регалейра? – вздохнул Винсент и пошел к двери. – Ночным нападением и полетом со скалы Круц-Альта? Пожизненным заключением в замке Иф? Галерами? Сколько стоят твои пятнадцать лет, милое личико и гладкие плечи?

Он открыл дверь и повернулся к ней, продолжая:

– Полагаешь, дороже моей музыки или знаний, привезенных из Китая?

Амадея видимо содрогнулась, но не сдалась:

– Глупый маэстро. Вот за «ту музыку», за то, что ты летаешь над землей, за то, что на тебя и только на тебя набросилась тьма с Круц-Альта, за все то, что ты привез из Китая, тебя и колесуют, предварительно выколотив то, чем ты не готов поделиться добровольно. Да, меня прислали. Люди из Кинта де Регалейра. Поделись с ними силой. Иначе тьма с горы настигнет тебя, и не потому, что они властны над нею, а потому, что ты над ней властен. Ты и еще один человек, которого они уже погубили.

Амадея подошла к двери и остановилась. Ратленд покачал головой.

– Ну и чехарда же у тебя тут. – Он указал на ее лоб с оскорбительной усмешкой. – Ты бы записывала свои бредни, девочка Амадея, чтобы не путаться…

Дабы не утомлять читателя, заставляя его выслушивать дальнейший диалог, скажем: вечер не закончился для двух молодых людей на пороге номера, где жили Байрон и Ратленд. Амадея попыталась влепить Винсенту пощечину. Винсент поймал ее руку. Во дворец она попала спустя довольно долгое время, чем, по-видимому, была весьма довольна, в отличие от ее негостеприимного хозяина, который провел следующее утро и день в самокритичных размышлениях о том, что все-таки нельзя трогать вещи и женщин, принадлежащих монархам, даже если последние тебя раздражают. Сидя в королевском экипаже, он думал, не ожидают ли его в конце пути каторга, галеры и колесование? «Не все сразу, – ответил спокойный внутренний голос, – и не так скоро, Винсент Ратленд. Пока играй».

Концерт должен был состояться в так называемой «Лебединой зале», расписанной по потолку белыми длинношеими птицами, заключенными в перегородки-октаэдры, – так захотела некогда одна из местных принцесс. Винсента не смущала перспектива играть под лебедями: он утешался тем, что эта птица нагружена высоким герметическим смыслом не меньше, чем змеи, крокодил или тритон[48]. Но прежде его провели в кабинет Карлуша. Сеньорита дель Соль уже не пряталась за занавеской, сидела на очередном диване в новом черно-белом испанском наряде и в мантилье и поигрывала веером, а на Винсента из-за королевской спины метнула огненно-ядовитый взгляд. Молодой музыкант, помнивший о возможности подвергнуться колесованию без суда и следствия, предпочел ответить учтивым полупоклоном. Король, бледный и затянутый во фрак, процедил пару приветственных слов и повел органиста в залу.

Там Ратленда ожидали новые неожиданности. В зале, уставленном роскошной, вычурной и веселой цветастой мебелью, напоминавшей о временах, когда Португалия накапливала богатства на Востоке, стояли, почтительно вытянувшись корабельными соснами, полтора десятка представительного вида мужчин во фраках, белых пластронах, белых вечерних галстуках и масках. То были не опереточные бальные полумаски, а почти венецианские бауты, только черные. Все глаза устремились на молодого музыканта, а тот слегка завороженно обвел взглядом эту, как сказали бы сейчас, сюрреалистическую картину. Последовала минута полной тишины. Затем король отошел к столику, вынул из ящика точно такую же маску, как у приглашенных, спрятал в ней лицо и опустился в кресло. За ним, сохраняя прежнее молчание, бесшумно расселись гости. Только сейчас Винсент понял, что маски были выполнены из черненого серебра, и пожалел их носителей, вспомнив бедного иерусалимского короля Бодуэна IV[49]. Карлуш сделал приглашающий жест куда-то к стене, и Винсент увидел, что дворец Пена и его Лебединая зала скрывают в своих недрах небольшой, но вполне сносный органчик. Это было даже лучше, чем рояль. Но почему его не предупредили? Думать об этом было некогда, да и незачем. Уже поворачиваясь к инструменту и садясь, он увидел краем глаза, что в залу проскользнул еще один человек во фраке и маске – невысокий и тонкий. Король оглянулся на опоздавшего через плечо, но ничего не сказал, а Винсент снова подумав что-то о склонности европейцев к играм, затем унесся мыслями к тайным обществам на другом конце земли и не заметил, что уже играл и сам. В конце концов, он находился здесь именно для этого, для игры на инструментах, а не в тайны.