Касаемо преходящих вещей, некоторым парням, включая Куниша, пришлось раз за разом постичь мудрость изречения «Пустая безделушка все, что создано руками» из баллады Теодора Фонтейна «Мост через Тэй», с аллюзией на шекспировского «Макбета».

Будем надеяться, что до конца войны Куниш доставал свою серебряную ложку или то, что от нее осталось, куда чаще, чем свой Pistole 38.

На Восточном фронте было два способа добыть maslov — выпросить его, как делал Куниш, столь жестоко и ошеломляюще или стать мясником. Забой скота не должен был происходить за пределами 50-км полосы вглубь от своей стороны линии фронта. Из-за событий на фронте границы 50-километровой зоны могли сильно меняться, иногда военная полиция старалась извлечь из этого пользу — часто пытаясь конфисковать свинину, живую или мертвую, для себя.

Вторым условием, конечно, был опытный мясник. У Штенгера нашелся такой, дружелюбный белокурый баварец, сложенный, как кирпичный сарай, всегда готовый испытать силу где и на чем угодно. Не могу сказать, что у него было сильное тело и слабый ум, но то, что я увидел во время одного забоя, заставило меня понять, насколько человек может увлечься любимым делом.

Согнув колени, наш герой, в присутствии примерно десятерых зрителей, опустил левую часть своего тела почти на переднюю половину свиньи и обнял ее за шею — как верного друга. Не имея возможности бежать, свинья стояла смирно, более или менее, — и тут пошла в ход правая рука мясника, в которой был его П-38. Одна 9-мм пуля, и свинья готова к разделке. Как и наш свинорез.

Вставая поустойчивее, он поставил левую ногу за головой свиньи и поймал уже замедлившуюся пулю в ступню. Пробит левый ботинок и носок. Блестящий слиток металла буквально застрял между большим и указательным пальцем ноги. Немного крови. Никаких переломов. Чистое везение.

Много свинины пошло в котел после того, как медик проверил мясо. Проверка образца мяса медиком была третьим условием полевого забоя свиней. По счастливому окончанию инцидента, не было человека счастливее, чем унтер-офицер Штенгер, которому и нам для забоя свиней в Литве был нужен опыт этого парня.

Южная Литва была идеальным местом для «Швиммвагенов» (амфибий «Фольксваген»). Какое-то время наша рота владела такой машиной Geerbt (по наследству). Ребята никогда не пытались ее испытать; один-два офицера и несколько старших унтер-офицеров могли часок поиграть с ней на пруду с крутыми берегами.

Бросая ручные гранаты-«яйца» со своей коробки, они пытались ловить рыбу. Однако весь улов — несколько оглушенных карпов — никуда не годился. Никто даже не предлагал отнести такую грубую рыбу на кухню унтер-офицера Штенгера.

Вилли Шерб настолько впечатлил меня, что я запомнил, как его зовут. Он был настоящий петух, крепкий и задиристый. Как и Куниш, Вилли был на Восточном фронте достаточно долго, все время служа механиком-водителем. Он имел отличную репутацию, как таковой.

Вилли был известен своим серьезным отношением к работе — черта, которая, без сомнения, повлияла на длительность его службы в танковых войсках. Когда он был в дозоре на улице какой-то деревушки, он занимался тем, что тыкал мушкой своей винтовки 98К в живот тех, кого окликал, даже приятелей. Если на требование «Пароль!» не было мгновенного ответа, Вилли переходил к более суровому «Руки вверх!» и тому подобному. Поймав офицера, который медлил с отзывом, Вилли был счастлив на всю ночь.

Конечно, Вилли знал русские эквиваленты страшных немецких команд. Stoi (стой), Rooki wairk (руки вверх) и Issy soodaw (или сюда) он знал хорошо, но не мог применять, из боязни того, что парни примут его за русского и застрелят. Также Вилли, служивший достаточно долго, чтобы не путать наступление с отступлением, и знавший признаки плохих времен, сопутствующих последним, мог выступить с коротким «русским» стихотворением анонимного германского происхождения, таким, как вот это, называющееся Woina (война): Nyema koori, nyema yeika, /Nyema matka, nyema balalaika. («Нет больше кур, нет больше яиц, / нет больше женщин, нет больше музыки».)

Лучшим другом Вилли был Алекс, «хиви» (сокращение от Hilfswilliger — то есть кто-то, желающий помочь врагу, или «коллаборант»). Алекс служил в советских танковых войсках. Одетый в германскую военную форму, но без знаков различия, он и еще два остальных «хиви» были приписаны к ремонтному подразделению. К сожалению, Алекс не был хорош в советских танках, хотя он был готов дать совет там, где он что-то знал.

Часто большой Алекс — два из трех «хиви» были Алексами; младший, не такой крупный, как приятель Вилли, был известен как malyenki Алекс — поздно вечером ходил с Вилли в двухчасовой дозор. Вилли ловил кого мог, а потом, сказав, что положено, и слегка отодвинув винтовку, передавал задержанных Алексу на трехминутную лекцию о том, как остаться незамеченным, двигаясь пешком в ночное время на неприятельской территории или рядом с ней.

Под луной Алекс выглядел смертельно серьезным — если была луна — и поднимал палец к губам, показывая, что абсолютное молчание было первым условием. Вскоре он продолжал рассказывать ребятам, кроме всего прочего, что Russki двигаются вдоль стен домов, а не посередине улицы, как это делают Nemetsky. Алекс каждый раз это говорил. Очень жаль, что, как я уже сказал, Алекс не был tankist. Его совет в этой области мог быть более ценным, чем его более общие советы. Я бы спросил его, что Т-34–76 или Т-34–85 возили с собой из осколочных снарядов. Ни разу не видел, чтобы они пускали их в ход.

Вилли Шерб, образец добросовестности, доверял троим «хиви». Я тоже.

И что была бы за жизнь за немецкой линией фронта в Литве, без Старого Штенгера, Сумасшедшего Куниша, — да, придется включить этого старого сукина сына, хотя в одном смысле, скорее, нет, — белокурого мясника, группу «Швиммваген» и Вилли Шерба с его тенью, Большого Алекса?

Гораздо более скучной.

Раздаваемый довольно близко к концу Второй мировой войны, — конечно, уже после покушения на Адольфа, Верховного Главнокомандующего, — показанный в этой главе листок, форматом с расчетную книжку, содержит в себе выжимку идеальной фронтовой идеологии, которой официально ждали от солдат танковой дивизии.

Тест этой клятвы, конечно, можно считать всего лишь зажигательной речью командира дивизии — проповедью, вложенной, так сказать, в уста каждого из его подчиненных.

Однако из-за упора на национал-социализм клятву также можно считать подкреплением, но не заменой, присяги, отдаваемой членами армии, флота и ВВС.

У Waffen-SS своя присяга, начинающаяся словами «Ich schwore Dir, Adolf Hitler…» («Клянусь тебе, Адольф Гитлер…»). Неформальное Dir подчеркивало сильную связь между эсэсовцами и фюрером.

1 июля 1944 года традиционное военное приветствие в большей части танковых войск — я сказал «большей части», потому что Ваффен-СС был исключением, — сменилось на нацистское, состоявшее в поднятии правой руки, как будто для военного приветствия, с кончиками пальцев на уровне лба, а не у правого виска. Не стоит сомневаться, что за последние десять месяцев или около того командиру танковой дивизии пришлось иметь дело с огромным числом дышащих ему в затылок вышестоящих инстанций.

Может быть, клятва отражает попытку политизировать части Вермахта, не входящие в Ваффен-СС, не приписывая их к Ваффен-СС. Четким признаком того, что клятва была санкционирована гораздо более высоким начальством и произведена в типографии далеко за линией фронта, было качество бумаги. Не привычная шершавая бумага для пишущих машин.

В то время появление на поле боя отличной типографской работы было редкостью. Во многих частях давным-давно какой-нибудь «канцелярский Джо» печатал все удостоверения к наградам на обычной раздолбанной пишущей машинке с дряблой, изношенной, строптивой лентой. Ярким контрастом к этому свежий шрифт клятвы не имеет ни асимметрии, ни других признаков самодельщины.