Большинство парней, ехавших в том трамвае, после месяца жизни в Триесте стали ходоками-любителями, в основном имея дело с девочками одного из крупных городских заведений; они легко узнали брюнетку, которая, работая в том публичном доме, носила на работе облегающее черное платье с жакетом.

Явно оскорбленная грубым приемом, проститутка-похожая-на-леди тихо вышла из трамвая на следующей остановке — явно раньше, чем ей было нужно. В тот момент она не могла терпеть присутствие людей, которые не могли понять, что бордель, так сказать, не «пьяцца», а «пьяцца» — не бордель.

Эти бордельные ходоки, возбужденные зрелищем одной из своих шлюх вне стен борделя, явно забыли совет, известный каждому из них задолго до нашего марша в Италию: «Джентльмен получает удовольствие, но не болтает об этом».

Восемь самоуверенных «альпини», итальянских горных стрелков, очень вовремя отделенных от других парней Бадольо, живших в комнате на первом этаже напротив итальянского полковника, как могли, старались поддерживать свой бойцовский дух. У них была комната на втором этаже, недалеко от грузовой эстакады у заднего входа. Если где-то была шайка, которая выглядела всегда готовой на побег, то это были они.

Иногда, обычно в веселом расположении духа, каждый из них демонстративно напяливал свою высокую шляпу зеленого фетра, украшенную длинным сияющим хвостовым пером, явно выдернутым у большого итальянского петуха-волокиты.

Не страдая от скромности, эти фигляры то и дело старательно делали неприличные жесты в сторону охраны.

В другой промозглой голой комнате мы держали 12 пленных новозеландцев, заново взятых в плен вскоре после того, как Италия 8 сентября 1943 года переметнулась к союзникам.

Один из двенадцати, курчавый бодрый малый лет 25, говорил от имени своих приятелей, задавая вопросы и намекая на потребности. Он сказал, что был в Новой Зеландии газетным репортером.

Они всегда поровну делили армейский хлеб, который я им приносил. Они были хорошей компанией.

После войны я написал мэру Веллингтона, г-ну Эпплтону, попросив помощи в розыске, в основном курчавого солдата, в Новой Зеландии. Из мэрии прислали письмо и фотокопию короткой газетной заметки — без указания источника и даты — с изложением моего запроса; однако ни один из двенадцати, кто содержался в бывшей табачной фабрике в Триесте, так и не дал о себе знать. Кто знает, что с ними случилось?

Мы покинули Триест в товарном вагоне тем же путем, каким приехали туда двумя месяцами ранее. Город показался нам со сравнительно хорошей стороны — не столь хорошей, как далекий недостижимый идеал, но гораздо лучшей, чем мы могли бы ощутить, останься мы на эти восемь недель где-нибудь к северу от Альп, в Германии.

В целом жизнь в казарме берсальеров была мягче, чем, скажем, в танковых казармах в Бамберге. В то время как казармы в Германии могли легко довести человека до рапорта об отправке на фронт, казармы в Триесте не приводили к необходимости такого шага.

В городе у нас не было необходимости стрелять, ни в патруле, ни во время караульной службы. Мы не испытали ни бомбежки, ни воздушной тревоги. Мы не слышали никакой стрельбы.

Очевидно, ни один из парней Бамбергского танкового не уезжал из Триеста, во многих смыслах злачного места, с телом, пораженным венерическими болезнями. Раз уж зашла речь о теле, то для некоторых — скорее, для многих — латинское «в здоровом теле здоровый дух» Ювенала (60–140 до н. э.) легко могло стать, используя то же клише, мыслью, определяемой желанием.

Наши бордельные ходоки в Триесте не очень задумывались о связи тела и духа или о соответствующих афоризмах на немецком. Они бы сказали: «Человеку должно везти».

Не меняясь веками, любовь молодых солдат к риску прекрасно описана Шекспиром в «Как вам это понравится», II, 7, 149–53:

Каждому молодому солдату лучше быть удачливым — где бы то ни было.

В Триесте мы не учились своим танкистским специальностям. Мы даже редко маршировали — за исключением дня большого запрета на выпивку — и редко пели строевые песни. Мы, однако, не забыли обучения, которое взяли с собой в Италию, и не утратили жесткости.

Вызванные обратно в Бамберг, мы прошли новое обучение. Мы также многое узнали от раненых танкистов, которые вернулись с Восточного фронта в казармы, стоящий рядом с которыми Т-34/76 властно напоминал о наших обязательствах перед солдатами 25-го танкового полка, служившими на Восточном фронте.

Меньше чем через год после Триеста, в Северо-Восточной Румынии, в местечке под названием Сучеава — 950 км от Триеста на северо-восток, — мы смогли показать, чему научились; мы также, во многих смыслах, извлекли пользу из своего опыта солдат в фельдграу, попавших в чужую страну.

К концу 43-го я выехал из бамбергских казарм на две недели — недолгая отлучка, но показавшая, как важна для армии подготовка к зимней войне.

В Вермахте нелепое выражение «гебиргсмарине» (горный флот) означает несуществующий или неслыханный род войск. После войны, если о человеке говорилось, что он служил в горном флоте, это значило, что он не служил в Вермахте.

А как насчет танковых лыжников? Что за странная порода? Ну, не было военной части, большой или маленькой, которая бы из них состояла — однако небольшие группы танкистов проходили хотя бы какую-то горнострелковую подготовку.

Я так и не понял, почему именно я удостоился такой чести, но в декабре 1943 года меня, с девятью другими, неожиданно отправили из Бамберга в Оберстдорф им Ольгеу на австрийской границе, в 130 км к юго-востоку от Мюнхена, для прохождения военного курса горнолыжной подготовки.

Все время курса упор делался на безопасности. Начав с объяснения, как двигаться на ровном месте в долине, инструкторы вскоре погнали нас, равнинных тирольцев — еще одна нелепица! — кататься вверх и вниз по довольно крутым склонам. Ходя на лыжах, каждый нес на спине рюкзак, весивший десять килограммов.

Верх моих армейских лыж был белым с зеленой продольной полосой посередине, примерно двух сантиметров ширины, от креплений вперед и назад. Зеленая полоска помогала искать лыжу, упавшую в снег.

Ход вверх по склону на дальнее расстояние был старой доброй «елочкой», при которой лыжи оставляли следы, расходящиеся буквой V. Другая техника, «лесенка», давала возможность набирать высоту так же быстро, как и «елочкой», но без риска скатиться назад.

Спуск по крутому склону с грузом за спиной требовал четкого знания, как безошибочно тормозить. Перед тем как начать спуск, твердили инструкторы, выньте руки из петель лыжных палок. Чтобы резко затормозить на спуске, поставьте палки между ног и оттолкнитесь ими, чтобы они ушли назад. Затем буквально сядьте на палки и слегка отклонитесь назад. Кружки на нижних концах палок, загоняемые в снег, сработают как тормоза.

Для снижения скорости и остановки на слабом уклоне мы, конечно, использовали старый добрый «плуг», при котором пятки лыж разворачиваются наружу.

Один танкист, спускаясь, не вытащил руки из ременных петель. Когда его правая палка зацепилась за створку ворот в заборе, мимо которого он ехал, его рвануло назад и вниз. Он получил серьезное повреждение правого плеча — что, вероятно, напоминало о себе до конца жизни.

В неуютной близости от окончания самой крутой трассы в Оберстдорфе стояло мощное препятствие — цепочка отелей. На таком старом и известном курорте лыжники поколениями требовали, чтобы отель обеспечивал немедленный доступ к основному склону; следовательно, здания стояли плотно. Там, если лыжник катился слишком быстро и далеко, он, его лыжи с зеленой полосой и рюкзак могли закончить путь в холле какого-нибудь отеля.