– Нет-нет. На кой они мне шут!

– Для своего русского соотечественник я дешево бы продал.

– Бог с ними. Прощайте. Поедем, Глафира Семеновна, – стал звать жену Николай Иванович.

– Постойте трошечки, ваше превосходительство, – удержал его еврей. – Тогда часы английскова с музыкой не хотите ли купить?

– Не надо. Ничего не надо, – махнул рукой Николай Иванович.

– А то самый древний кадильница есть от Бизанцский царства?

– Нет-нет. Не затем приехали.

– Да вы посмотрите прежде. Такова кадильница в парижском музеум нет!

И еврей-меняла вытащил из-под прилавка какую-то решетчатую серебряную чашку с крышкой и с изображением на ней креста.

– Спасибо, спасибо. Мы приехали не покупать, а погулять. Пойдем, Глаша!

Николай Иванович направился к двери.

– Но вы посмотрите хоть, каково у меня перстень есть с большого аметист от царь Палеолог, – загородил ему дорогу еврей-меняла.

– Спасибо, спасибо. Мы путешественники, а не собиратели редкостей.

– Тогда, может быть, для мадам сшить чего не надо ли? Моево жена портниха и по последнево парижскаво мода шьет. Ривке! Да что же ты стоишь! Покажи благороднова даме своя работа, – крикнул еврей-меняла на свою жену.

Та бросилась было в комнату за лавкой, но Глафира Семеновна крикнула ей:

– Не трудитесь показывать! Я все наряды в Вене для себя закупила.

Супруги вышли на улицу к экипажу. Еврей-меняла выскочил за ними, усадил их в экипаж и стал расспрашивать о чем-то возницу по-сербски.

– Трогай! – крикнул Николай Иванович вознице. – Айда!

Лошади помчались. Еврей-меняла покачал головой и крикнул:

– Ай, какова вы экономный генерал!

При слове «генерал» Николай Иванович самодовольно улыбнулся.

– Вот неотвязный-то жидюга! – сказал он жене. – А удивительное дело, Глаша, что за границей меня многие за генерала принимают. Должно быть, моя физиономия…

– Брось… – махнула ему рукой Глафира Семеновна. – Ты видишь, что еврей тебе льстит, в душу влезает, а ты уж сейчас и за настоящую монету принимаешь. Ну, однако, я есть хочу. Надо отыскать какой-нибудь ресторан, – переменила она разговор.

– Да и у меня в животе словно кто на контрабасе играет, – согласился супруг и приказал вознице: – Братушка! Теперь вези нас в ресторан. Но чтобы добре ресторан, самый добре… Понимаешь?

– Есте, есте, господине. Добре гостионица треба, – отвечал возница, погоняя лошадей.

Проехав две улицы, Глафира Семеновна увидала еще двух нарядно одетых дам и девочку и раскритиковала их накидки, будто бы уж старомодные. Наконец возница завернул за угол и остановил лошадей около белого каменного дома.

– Эво гостионица… – сказал он.

В окнах нижнего этажа виднелись сидевшие за столами усатые и бородатые мужчины.

– Смотри, братушка, добре ли этот ресторан? – проговорил Николай Иванович вознице.

– Наиболий[24] ресторан, господине. Излазти[25].

Супруги вышли из экипажа и вошли в ресторан.

Ресторан представлял собой большую комнату со стойкой, за которой стоял совсем белокурый человек с реденькой бородкой, резко контрастируя с сидящими за столиками смуглыми и черноволосыми, как вороново крыло, мужчинами. На стойке стояли две запыленные искусственные пальмы в горшках, а среди них помещалась группа бутылок, лежали на тарелках оливки и копченая рыба, а также стоял пивной бочонок на подставках, окруженный пивными стаканами. Накурено было до невозможности. В стороне помещался французский бильярд без луз и два человека: один коротенький в гороховом пиджаке, а другой длинный в сером пиджаке – играли на нем карамбольную партию. Мужчины за столиками больше пили пиво или сидели за маленькими чашками кофе, чем ели. За двумя столами играли в карты.

– Да это портерная какая-то, – сказала Глафира Семеновна и остановилась, не зная, идти ли дальше, но к супругам подскочил белокурый человек, выскочивший из- за стойки, и заговорил по-немецки:

– Битте, мадам, битте, мейн герр…[26]

– Дас ист ресторан? – спросила Глафира Семеновна.

– О, я, мадам, о, я… Битте…

– Ессен-то гут здесь? – в свою очередь задал вопрос Николай Иванович, мешая русские и немецкие слова.

– Аллес вас нур инен гефелиг…[27]

И белокурый человек стал усаживать супругов за столик.

– Митаг-то есть у вас? Хабензи? – сказал белокурому человеку Николай Иванович.

– Нет, нет. Не стану я есть митаг[28], – перебила его Глафира Семеновна и отдала приказ: – Бульон и бифштекс…

– О, я, мадам, – поклонился блондин.

– Ну а я съем чего-нибудь эдакаго сербского, посербистее, – проговорил Николай Иванович. – Надо же сербскую кухню попробовати. Гебензи карте.

Блондин придвинул ему карту и отошел к себе за стойку, приставив к супругам черномазого слугу в светлом запятнанном пиджаке и в зеленом коленкоровом переднике.

Николай Иванович стал рассматривать карточку, как вдруг над его ухом раздался возглас:

– Сретьян дан![29] Велику радость има видеть вас, господине и мадам.

Перед супругами стоял брюнет в очках, сосед их по вагону, и улыбался, скаля белые зубы.

Супруги приветствовали, в свою очередь, брюнета в очках. Он подсел к их столику и начал расспрашивать, довольны ли они Белградом, гостиницей, где остановились.

– Ничего, – отвечал Николай Иванович. – На наш Ярославль ваш Белград смахивает, только там все-таки оживленнее на улицах.

– На Ярославль? Гм, гм… – как бы обиделся брюнет и поправил золотые очки на глазах.

– Да, да, – подхватила Глафира Семеновна. – А вы нам сказали, что Белград – маленькая Вена. Вот уж на Вену-то нисколько не похож. Скажите, и отчего так мало публики на улицах? Чистой публики… В особенности дам, – спросила она брюнета.

– Мало публикум? О, это простой день. Данаске петок[30], а молим вас посмотреть, сколько публикум в праздник, в неджеля![31]

– Но дам, дам отчего на улицах совсем не видать – вот что нас удивляет, – сказал Николай Иванович.

– О, наши дамы… Как это по-русски? Наши дамы – добри хозяйки. Наши дамы с свои дети… – рассказывал брюнет, мешая русские и сербские слова и ломая последние умышленно, будто бы для удобопонятности.

То же делал и Николай Иванович.

– Однако что же я обедать-то себе не закажу! – спохватился он. – Вот что, господин, брат-славянин, – обратился он к брюнету в очках. – Молим вас, скажите, какое бы мне сербское кушанье себе заказать? Только такое, чтобы оно было самое сербское.

– Србски? Есте, есте. Это листья от грозде с фарш от овечье мясо и соус от лук.

– Это значит виноградные листья с бараньим фаршем. Грозде – виноград.

– Есте, есте. Ее… – указал брюнет на кушанье, значащееся в карте.

– Добре, добре… Так вот мы и закажем. Кельнер! Два бульон, два бифштекс и одну порцию вот этого сербского добра. Тащи! – отдал Николай Иванович приказ стоявшему около него слуге в зеленом переднике и тотчас же ринувшемуся исполнять требуемое. – А вино? Есте какое-нибудь сербское вино? – спросил он брюнета в очках.

– Есте, есте. Неготинско чермно[32] вино.

– Неготинско? Ладно. Это самый лучший сербско вино?

– Есте, есте. Наиболий вино, добро вино.

– Кельнер! Бутылку неготинского! – приказал Николай Иванович другому слуге.

Появилось вино, появился бульон. Николай Иванович налил вина в три стакана, чокнулся со стаканом брюнета, отпил из своего стакана и поморщился.