В. Кювье — даже в его речи и манерах, сразу виден большой человек. Большая сила и красноречие в разговоре. Большие познания как в научной, так и в других областях. Я бы сказал, что он самый талантливый человек из всех виденных мною, но гением его не назвал бы.

Александр фон Гумбольдт — один из самых приятных людей, из всех когда-либо мною встреченных. Светский, скромный, вежливый, полный ума, он был прекрасным собеседником. Его путешествия показывают его предприимчивость, его работа — доказательство разнообразности его знаний.

Гей-Люссак — подвижной, быстрый, изобретательный человек с очень активным умом. Я поставил бы его во главе ныне живущих французских химиков.

Бертолле очень любезный человек, даже когда он был другом Наполеона — хороший, скромный, прекрасный и честный. Стоя на много ниже Лапласа в интеллектуальном отношении, он превосходит его в моральном. Бертолле не производит впечатления гениального человека, зато при взгляде на Лапласа чувствуешь, что видишь гения!

Лаплас, — будучи министром Наполеона, был несколько важен и формален, держался скорее снисходительно, чем любезно. Он говорит как человек, не только чувствующий свое могущество, но и желающий, чтобы его собеседник тоже почувствовал это. Я слыхал, что он очень гордился своими орденами и один из них даже прикрепил к своему халату. Это было в 1813 году. В 1820 году, когда я его увидел снова, его повелитель уже пал. Манеры его изменились. Он стал мягче, и поведение его сделалось более благородным. Я запомнил первый день, когда я встретил его. Это было, мне кажется, в ноябре 1813 года. Я говорил с ним об атомной теории в химии и выразил надежду, что наука в конце концов сведется к математическим правилам, подобным тем, какие он так успешно установил для механических свойств тел. К моим словам он отнесся с пренебрежением, почти презрением, как бы возмущаясь тем, что какие-либо результаты в химии можно сравнивать, даже в далеком будущем, с его достижениями. Когда я обедал с ним в 1820 году, мы обсуждали тот же вопрос; он говорил очень кротко и соглашался со всеми достижениями Джона Дальтона. Правда, наше положение уже изменилось. Он был среди старой (наполеоновской) аристократии Франции и не являлся более интеллектуальным вождем молодого аристократического поколения; я же, прежде молодой неизвестный химик, готовился, по желанию моих коллег, занять кресло, освященное последними днями Ньютона.

Шанталь, долгое время министр внутренних дел Бонапарта, был активным, хитрым интриганом и одновременно придворным химиком, довольно хорошо знакомым с положением химической науки во Франции. Не очень точный в разговоре, слегка хвастливый, но добродушный и хороший собеседник. Больше светский человек, чем ученый. Говорят, что именно он был автором наполеоновских декретов, направленных против английской торговли. Если это так, то он сделал для военной славы Британии больше кого бы то ни было, за исключением своего повелителя».

Некоторые из названных Деви ученых имеют огромное значение в истории наук. Лаплас, которого мало знают как министра Наполеона, создал стройную гипотезу о происхождении солнечной системы. Канто-Лапласовская гипотеза возвышается в астрономии и философии как прекрасный памятник человеческому гению.

Труды Лапласа в геометрии, физике и астрономии поставили его во главе научной мысли Франции первой четверти XIX века.

Бертолле и Гей-Люссак навсегда вошли в историю химии, и в описываемое время являлись общепризнанными вожаками французской школы химиков.

Вокелен, о странностях которого пишет Деви, также начал свою карьеру аптекарским учеником. Ближайший помощник Фуркруа, он быстро выдвинулся в его лаборатории, и в 1791 году сделался уже членом французской Академии наук. Из многочисленных его работ в неорганической и органической химии отметим открытие хрома, указание на существование циановой кислоты, получение в чистом виде мочевины. В 1811 году Фуркруа умер, и заботу о его, дочерях взял на себя Вокелен, или наоборот… Деви достаточно ярко обрисовал обстановку, в которой жил первый и вторые.

Гюйтон де Морво, о твердости духа которого пишет Деви, в свое время голосовал в конвенте за смертную казнь Людовику XVI и являлся членом Комитета общественной безопасности. Ярый флогистоник, он вскоре перешел к более современным химическим теориям. Много занимался воздухоплаванием, предлагал использовать аэростаты для военных целей.

Кювье — один из наиболее выдающихся зоологов конца XVIII и начала XIX века. Он проделал громадную работу по классификации животного мира. Противник эволюционной теории, он одержал в публичном споре в Академии победу над Ламарком и этим на некоторое время закрепил ошибочное представление о неизменности видов. Он выдвинул фантастическую теорию катастроф, по которой каждый геологический период, имеющий свою фауну и флору, заканчивался катастрофой; все гибло, чтобы снова, известным только одному Кювье способом, возродиться в новую геологическую эпоху.

Александр фон Гумбольдт — великий натуралист, зоолог, ботаник, географ, путешественник, геолог, человек, проникший своим блестящим умом в тайны земной коры. Впрочем, не только коры, — он старался проникнуть и в недра земные. Ярый плутонист, так же как и Деви, он многие явления природы объяснял действием силы подземного огня.

Таким образом, Париж начала XIX века блистал таким созвездием ученых, каким не мог похвалиться ни один город мира.

Двадцать третьего декабря Деви покинул Париж и направился на юг Франции, а затем в Италию.

Для Фарадея путешествие с Деви имело огромное значение. Оно расширило рамки его умственного кругозора; общение с виднейшими европейскими учеными помогало ему пополнять свои научные знания.

В день отъезда из Лондона Фарадей записал в своей книжке восторженные слова радости: «Сегодня утром начинается новая эпоха в моей жизни. Никогда, насколько я помню, дальше двенадцати миль от Лондона я не бывал».

Семнадцатого июня путешественники были уже в Милане. Деви впервые встретился с человеком, которому был обязан более всех на свете — он говорил с гениальным изобретателем Вольтова столба.

Прекрасная символическая триада. Вольта, открывший науке тайну гальванического электричества и подаривший людям мощный источник электрического тока — свой чудесный снаряд, Деви, использовавший Вольтов столб и открывший новую эру в химии, и Фарадей, который понесет эстафету науки дальше и своим многолетним трудом обеспечит грядущее торжество электричества в разнообразнейших отраслях его применения.

Жизнь Фарадея в этом смысле являлась продолжением жизни Деви и Вольта. Деви не хотел этого понять. Если в лаборатории Деви никогда не давал почувствовать своего преимущества Фарадею, то вне ее все складывалось иначе. Согласившись временно выполнять функции эконома, Фарадей вскоре столкнулся с попытками леди Джэн превратить его в лакея. Чем дальше, тем больше обострялись отношения между женой сэра Деви и его помощником. Гемфри Деви не только не поддержал своего ученика в этих столкновениях, но остался в стороне и тогда, когда вокруг Фарадея сплеталась сеть великосветских интриг.

Если бы леди Джэн не стала между Фарадеем и Деви, возможно, их отношения приняли бы совершенно другой характер. Фарадей тяжело переносит годы путешествия. «Вы думаете о путешествии. Я с Вами согласен, что путешествие дает много опыта и знания света. Но о себе скажу, что если бы я представлял себе ясно все, что меня ожидает, я бы ни за что не уехал из Лондона. Много раз мне очень хотелось бросить все и вернуться домой. Меня удерживало только желание извлечь из своего путешествия всю ту нравственную и умственную пользу, которую оно может мне принести. Я начал изучать языки и хотел бы продвинуться дальше. Я узнал много нового о жизни и обычаях народов, и мне хочется знать еще больше. Наконец, постоянное общение с сэром Гемфри Деви дает неповторяемый случай для усовершенствования знаний по химии. Все это определяет мое решение закончить путешествие с сэром Гемфри. Но Вы должны знать, дорогой друг, что я жертвую для этого многим, очень многим…»