В начале XIX века растущие цены на хлеб и сельскохозяйственные продукты приводили к капитализации помещичьего хозяйства, что влекло за собой обезземеление крестьян, оказавшихся на худших землях. Этому процессу способствовал ряд мелких реформ, проводившихся шведским правительством. Реформы были рассчитаны на удовлетворение растущей буржуазии, и получалось так, что крестьяне были лично «свободны», но оставались в качестве «торпарей», обязанных определенное число дней работать на помещика, в его власти и во власти кулаков.

В 1827 году, в развитие реформы, был установлен единый надел для каждого хозяйства. Установление единого надела перевело шведскую деревню на хуторское хозяйство и укрепило помещичью и кулацкую верхушку. Переход на хуторское хозяйство способствовал чрезвычайному развитию скотоводства и молочного хозяйства, вскоре потребовавшего механических аппаратов для переработки молочных продуктов.

В то же время развивавшаяся шведская промышленность вводила у себя новейшие усовершенствования. В середине XIX века на шведских металлургических заводах впервые был введен бессемеровский способ выработки стали, составлявшей основное богатство страны. Незадолго до этого началось производство безопасных, получивших мировую известность «шведских» спичек. С проведением в то же время первой железной дороги начался бурный рост Стокгольма и Гетеборга, двух основных промышленных центров Швеции. Количество рабочих, занятых в промышленности, с 25 тысяч человек в 1840 году возросло до 100 тысяч человек в 1860 году.

Совпадая с началом жизни Лаваля, промышленный расцвет Швеции, начавшийся с 1840 года, продолжался вплоть до империалистической войны, причем период с 1840 и по 1900 год характеризуется в особенности быстрым развитием промышленности и главным образом возникновением ряда новых ее отраслей.

Эти общие данные и освещают до некоторой степени тот фон, на котором развернулась разнообразная деятельность замечательного шведского изобретателя. Неизменно направляемая молодым, растущим шведским капитализмом, деятельность Лаваля не всегда сопровождалась немедленным успехом, так как иногда его слишком смелые идеи обгоняли задачи времени и шли далеко впереди потребностей шведской промышленности, но во всех областях, которых касался Лаваль, деятельность его неизменно начинала новую эпоху.

Лаваль не только во-время родился: без колебаний и во-время он определил себе место в жизни и примкнул к лагерю крупной промышленной буржуазии, вкладывая в промышленность неоценимый капитал своего изобретательского гения.

Стратегическое отступление во имя будущих побед привело к тому, что Лаваль теперь уже начинал свою деятельность не увлекающимся юношей, а вполне сложившимся человеком с ясным и определенным миросозерцанием. Вооруженный знаниями, стоя на уровне современной науки, решительный, самоуверенный и смелый Лаваль уже, покидая Упсалу чувствовал себя тем «сверхчеловеком», характеристику которого еще только впервые набрасывал Ницше.

Вступая в жизнь и начиная свою деятельность в последней четверти XIX века, Лаваль по существу был уже типичным изобретателем XX века.

Изобретатели предшествующего времени, до Уатта включительно, шли к разрешению своих проблем в значительной мере ощупью, выдвигая лишь частные гипотезы и тут же их проверяя. Прекрасно осведомленный в теоретических и практических основах современной техники, стоя вполне на уровне современных знаний, изобретатель XX столетия идет по новому пути, когда творчество изобретателя основывается не на подражании предшествующим техническим формам, а на достижениях современной науки.

Для Лаваля было совершенно ясно, что осуществление идеи, разрешение любой задачи стало невозможным без трудного и сложного процесса расчетной и конструкторской работы, без материальных средств, нужных для опытов и экспериментов.

Если Уатту для разрешения стоящих перед ним проблем приходилось еще работать и над созданием теоретических предпосылок для их разрешения, то Лаваль располагал уже достаточным теоретическим багажом и нуждался лишь в материальной базе для практического осуществления теоретически разработанных проектов.

— Я не могу ступить шагу, чтобы не наткнуться на новую задачу, — говорил он, — все они требуют разрешения, и я чувствую, что могу их разрешить. У меня есть все для этого, кроме одного — денег!

Уже с первых шагов своей деятельности Лаваль начал искать выгодного и ходкого дела, которое могло бы его обогатить и навсегда обеспечить ему независимость и средства для самостоятельной работы. Иного пути в капиталистическом обществе нет.

В поисках компаньона, который согласился бы заняться вместе с ним эксплуатацией его изобретений, Лаваль столкнулся с неким Кларсоном, искавшим применения своим свободным средствам. Лаваль предложил ему построить стекольный завод для производства бутылок по совершенно новому способу: бутылки должны были формоваться во вращающихся изложницах.

Замечательно, что все основные технические идеи Лаваля, соответствуя вполне его живой, деятельной, быстро переходящей от решения к делу натуре, неизменно исходили из принципа быстроходных, вращающихся машин, в которых как-раз испытывало нужду капиталистическое хозяйство. Недаром же и сепаратор и турбина явились наиболее законченными созданиями творческого воображения Лаваля.

Кларсон поддался убедительной и самоуверенной горячности изобретателя, вошел с ним в соглашение и построил этот завод. Вращающиеся изложницы вполне себя оправдали. Завод изготовлял до четырех тысяч бутылок в день, но предприниматели оказались плохими коммерсантами, так как не учли потребностей рынка. Не только Фалун с его десятью тысячами жителей, но и вся Швеция в те времена не могла нуждаться в таком количестве бутылок, какое появилось на рынке.

Долго ничего не замечая, бродил между ловкими машинами торжествующий изобретатель и упивался быстроходными аппаратами, придумывая способы, как бы увеличить их скорость и подбросить Кларсону новую тысячу к концу дня.

Вскоре склады оказались переполненными, и бутылки стали укладывать прямо во дворе. Разноцветные горы их, отливая на утреннем солнце всеми цветами радуги, продолжали расти, радуя сердце Лаваля и наводя ужас на его компаньона.

— Послушайте, — говорил Кларсон, — но ведь наши бутылки уже никто не хочет брать. Что нам делать дальше?

— Выпустим новые сорта, — отвечал Лаваль, не задумываясь, — давайте делать шестигранные, цвета аквамарина. Это будет чудесно, их расхватают у нас в один день!

Кларсон соглашался на шестигранные, на круглые, как шар, на аквамариновые, на молочные; Лаваль менял формы, давал рецепты стекловарам. Разноцветные горы вокруг завода росли, но Кларсон с каждым днем, с каждым часом видел, как неотвратимо приближается катастрофа, и проклинал в душе изобретателя и свое легкомыслие.

Наконец, когда сверкающие груды стекла стали вровень с крышей завода и возчики со своими длинными рессорными телегами оставались без дела уже несколько дней, Кларсон решительно отказался от нового предложения компаньона — выпускать граненые флаконы для туалетного уксуса.

Некоторое время, правда, Лаваль, оставивший свою службу на руднике, и Кларсон, вложивший в предприятие свои средства, продолжали еще работать, надеясь, что кризис минует, однако, когда по подсчетам компаньона убытки перевалили за 60 тысяч крон, Лаваль, не колеблясь, предложил ликвидировать предприятие и заняться чем-нибудь другим.

Кларсон пришел в ужас. Но делать было нечего: завод был закрыт. Лаваль обязался выплатить своему компаньону 40 тысяч крон в покрытие

понесенных им убытков.

— Когда это будет?.. — с презрением спросил Кларсон.

— Скорее, чем вы думаете! — ответил Лаваль.

В это время он разрабатывал проект быстроходного парового двигателя и вел переговоры о его постройке с владельцем машиностроительного завода в Клостере, Фридрихом Лагергреном. Вера в себя не покидала его ни на минуту, ни при каких обстоятельствах, но всесокрушающий его оптимизм на этот раз никак не подействовал на его компаньона.