Солдаты молча окружили эту неподвижную массу трупов. Мы молитвенно сложили руки.

На следующий день их похоронили, и, когда поставили березовые кресты над могилами, никто так и не узнал, кому принадлежало тело того или иной убитого, которые теперь послужили пищей для возрождающейся на будущий год природы. Русская земля принимала все трупы, как своих сыновей, так и чужих солдат.

Но я жил, не боясь смерти. Если я погибну завтра, то жизнь будет продолжаться и без меня, без моего счастья или горя. Я не должен беспокоиться. Тысячи людей после меня будут готовы созидать, продолжать течение жизни, споря со своей участью.

Или же погибнут, так же как и я. От меня не зависело, уйду ли я в могилу или нет. Я больше не чувствовал страха смерти.

В полночь мы ушли подальше от передовой линии обороны, в долину, по которой протекал ручей. Замаскировали орудие и проспали несколько часов.

Проснулись среди трупов русских. Они лежали повсюду: в траве, в ручье и на дороге. Молодые сильные мужчины лежали вместе со своим оружием. Это были жертвы времени. Они теперь уже не были нашими врагами, мы больше не проклинали их за то, что они портили питьевую воду. Прошедшая гроза благоприятствовала разложению трупов. Но мы не обращали на это внимания, умывались и уничтожали свои запасы еды. Но уже через два дня стали испытывать голод. Я посмотрел на себя в зеркало и испугался. Три глубоких, крутых складки образовались на моем лбу, острые линии прорезались от ноздрей, мой рот побелел, стал бескровным. Я чувствовал дыхание смерти. Но, вероятно, мне было суждено на этот раз избежать ее.

Запах тления висел над долиной. В наступившей темноте я отправился на разведку, чтобы выяснить, где проходит линия фронта и кто занимает территорию перед нами. Я шагал по пустынной деревенской улице. Собака следовала за мной, кошки орали в домах. Все вымерло, жители разбежались. Кое-где в конюшнях еще остался умирающий с голоду скот. Сорняки заполонили сады, овощи и фрукты гнили.

Я проходил мимо изгородей и сожженных домов, ступая по ржаным колосьям и картофельной ботве, держа винтовку на изготовку. Ночная роса мочила сапоги и охлаждала руки. На мне не было каски, на моей шапке сверху маскировочной сетки застряли колосья и васильки.

Я все дальше уходил в глубокую тьму, в небе надо мной мерцали звезды. Ни одна сигнальная ракета не давала мне возможности сориентироваться. Где-то на нейтральной полосе раздался всполох взрыва. Я испугался, ледяной озноб пронизал меня. Трое русских лежали передо мной в нескольких шагах. Я рванул винтовку с плеча. Но они даже не пошевелились. Внезапно поднялся ветер и донес до меня трупный запах.

Словно увидев привидения, я возвращался назад, но нигде не находил наших солдат, и облегченно вздохнул, когда вышел на окраину деревни. Закурил сигарету и двинулся дальше. Мои попутчики ждали меня.

Мы перетащили орудие вверх на поляну и поставили его у какого-то сада. Ночью я стоял на часах и вслушивался в канонаду на севере и юге. Все вокруг дышало покоем. Млечный Путь со звездами мерцал на черном небе. После полуночи из красных облаков и мрака стала выходить полная луна. В ее скудном свете просматривались деревья и кустарники. Аромат трав и цветов навевал прохладу. Не чувствовалось уже никакого зловония. Не было слышно ни шагов, ни голосов. Я неподвижно стоял в карауле. Ничего не нарушало тишину.

Пришла смена. Я улегся и спал так же, как спали колосья ржи, кустарники и мертвецы.

Рано утром мы заняли позицию в разрушенной церкви Милеева. Бои бушевали невдалеке от нас. Русская артиллерия расстреливала кучи кирпичей, цемента и пыли — все, что осталось от церкви. Осколки падали вокруг, легкие забивала воздушная масса от пролетающих снарядов. Но мы остались живы. Сражение продолжалось еще четыре дня. Атака русской пехоты, сопровождаемой танками, потерпела неудачу. Наши войска бомбили позиции русских. Затем воцарилось спокойствие. Фронт стабилизировался, наши позиции были заново укреплены оставшимися орудиями.

Мы подошли к южной окраине Милеева. Поблизости у ручья нашли хороший, чистый дом в богатом саду и остановились там. Перед нами раскинулся луг с одинокими деревьями — ольхой и тополями, — примкнувший к лесу. Соседей у нас не было, и только опорные пункты разведчиков отделяли от врага.

Мы вели веселую и беззаботную жизнь, отдыхая после упорных боев. Зарезали корову, ловили и варили кур, жарили картофель, готовили салат из огурцов, ели свежую морковь и играли в карты. После короткого дождя началась тропическая жара. Целыми днями мы обнаженными лежали у ручья. Ночью нас мучили блохи и клопы. Без сна долго валялись на скамьях в жаркой избе, непрерывно чесались и выходили наконец спать под открытым небом, до тех пор пока не просыпались от холода в утреннем тумане, искусанные комарами. Мухи садились на наш хлеб, и лишь с трудом удавалось от них отбиться.

Гроза смягчала свинцовую атмосферу. Густой туман вечером скрывал окружающие поля и рассеивался только в полумраке. Мы выставляли караул, когда снаряды начинали пролетать со свистом над нами и разрываться на безлюдном пространстве.

Этими ночами каждый дымок напоминал мне об опасности и новых приключениях, как будто бы меня встряхивал повышенный электрический заряд той жизни, которая могла иметь место только на войне. Как самый пьяный праздник и самые смелые поступки в мирное время придавали блеск жизни, влияло на меня и колдовство смерти. Она была хорошо знакома мне. Это был ценнейший подарок, фантом, из которого я вырос, как из плодоносящей земли. Он работал во мне и формировал меня как скульптор из мягкого воска. Он давал смысл и присваивал имя вещам, укреплял настоящее, рассеивал ложь и очищал душу от отбросов. И не пугал меня. Я не убегал от него и в то же время никогда так усердно и горячо не любил свою жизнь.

Когда вечерняя заря угасала, горизонт все еще пылал от многочисленных пожаров. Горели деревни, оставляя после себя обугленное дерево и пепел. Люди уходили на запад, угоняли скот или резали его, урожай сжигали. Все разрушали, подготавливая страну к нашему отступлению. Улицы и дороги вокруг Милеева минировали, мосты и дома готовили к подрыву. Мы ожидали приказа к отходу.

Ночью шумел дождь, а к утру поднималось из тумана солнце. Его зной сжигал все вокруг. Последний день в Милеево. Я мечтал о летнем отдыхе на море, вспоминал мое прощание с возлюбленной.

Моя участь оказалась благоприятной. Мне была подарена жизнь, и теперь я тосковал о наступающих приключениях.

Я был к ним готов.

Осенняя поездка (1943).

Мы беззвучно шагали в ночь, только колеса грузовиков скрипели на песке, ржали лошади да скрипели сверчки. Туман опустился на поля и пастбища, поблескивали звезды в легких облачках, полная луна погружала дома, кусты и деревья в молочный свет. Пламя горевших на горизонте деревень отражалось в облаках. Отступление началось. ^[43]

Мы шли и шли. Вдали за нами гремели взрывы. Это подрывали мосты. Милеево горело. Позади, за нейтральной полосой, оставалась пустота. Мы дошли до шоссе и готовились к сопротивлению. С нашими легкими орудиями нас выдвинули в арьергард. Росистыми лугами мы быстро шли на запад, навстречу пожарам, уставшие, дрожа от холода на ночном ветру. Но скоро от быстрого марша пот выступил у нас на лбах.

Миновали сгоревшую деревню Квастовичи. ^[44]Вымершие улицы, обугленные брусья лежали на песке. Собака лаяла на луну. Печи пристально смотрели на нас из пепла, как привидения. Выморочные лошади носились во мраке.

Среди дымящихся догорающих пожаров появились наши полевые кухни. Тусклый жар из разрушенных печей, поваленные стены, обожженный кустарник. Запах гари стоял в воздухе, на землю опускался тонкий слой пепла.

Мы закусывали и снова отправлялись в путь. Глаза застилались, и мы держались за борта грузовиков, опирались на лафеты орудий. Дорога шла в гору.

На краю плодового сада остановились. Под древними буковыми деревьями поставили орудия, но заснуть не смогли. На востоке пылал пожар горевшего Милеева. На севере виднелись загадочные мрачные леса. Перед нами в темноте — руины опустошенной деревни. Стены, печи, изгороди поднимались над тлеющей древесиной. Разрушение и смерть отмечали наш путь, наше бегство.