Когда стемнело, на берегу озера приготовили лошадей. Дэдлей переехал через озеро и перевез сначала придворных дам, потом королеву, а уж потом воспитателей королевы, которым секрет был сообщен только в самую последнюю минуту, причем им был предоставлен выбор, последовать ли за королевой во Францию или остаться здесь. Они решились на бегство, так как думали, что гнев регента обрушится на них.

Едва только члены этого маленького общества собрались ни берегу, как кони быстрым карьером помчали их прочь.

Как ликовало сердце Марии Стюарт, когда темные башни Инч-Магома стали скрываться вдали, и как жадно ее грудь вдыхала свежий воздух свободы! Когда же в ее душу прокрадывались опасения, то Дэдлей смехом разгонял заботы. О, если бы она могла знать, что этот самый Роберт Дэдлей уже не будет в силах спасти ее, как сегодня, что он, став любовником двух королев, предаст их обеих! О, если бы она могла знать, что готовит для нее в будущем судьба, так она не убежала бы из Инч-Магома, или может быть, все-таки убежала? Ведь Мария Стюарт была женщиной, а женщина охотно покупает себе час счастья ценою тысячи часов слез!…

За такой час и Мария Сэйтон теперь заплатила бы несколькими годами своей жизни. Как сочилось кровью ее сердце, как бушевала страсть в ее груди, как боролась гордость с тоской любви, когда она думала о том, что Роберт Говард даже не поздоровался с ней при ее высадке из лодки на берег! Он сидел верхом на коне, с опущенным забралом, неподвижный, вытянувшийся, словно бронзовая статуя, и казался немым и холодным. Едва только королева села на коня, как Сэррей повернул лошадь и последовал вперед, и для нее, Марии Сэйтон, у него не нашлось ни взгляда, ни слова, она была чужой ему.

Это было не ненавистью, а презрением. Мария еще перенесла бы ненависть, но презрение разрывало ей сердце и заставляло лицо гореть пламенем стыда. Однако, как растаял тот панцирь, которым она раньше оградилась от него, когда он сегодня опустился на колени пред королевой и с теплотой благодарного сердца, со страстью и воодушевлением говорил о своей преданности ей! Это было воплощение ее грез, это был тот человек, на груди которого она могла бы с рыданием и радостью признаться: «Я люблю…»

Ночной ветер гнал по полям холодные туманы, но у Марии кровь огненным ключом стремилась по жилам.

«Он не смеет так расстаться, — кричало в ней, — я должна сказать ему, что любила его и что его холодность превратила мою любовь в ненависть».

«Нет! — снова перечил в душе Марии Сэйтон другой голос. — Пусть он не торжествует! Пусть не видит, что мое сердце истекает кровью!… Мое лицо должно смеяться, даже если горе рвется криком из сердца».

Когда начало рассветать, кавалькада доехала до возвышенности, с вершины которой взорам беглецов открылось море. Море — дорога к свободе!

— Море! — возликовала Мария Стюарт.

В этот момент к ней подскакал Сэррей.

— Приближается отряд всадников, ваше величество! — доложил он, глубоко склоняясь перед ней. — У них знамена с лилиями, королевскими знаками Франции. Да поддержит Господь вас, ваше величество, и да благословит вас на всех путях ваших!

У Марии Стюарт от радости и растроганности выступили слезы на глазах; она не находила слов, только ее нежная ручка схватилась за панцирную перчатку Сэррея, и она, всхлипывая, прошептала:

— Благодарю вас, благодарю вас!

Действительно, на гору въезжали всадники французского короля. Это был блестящий рой дворян; расшитые золотом платья сверкали в утреннем солнце, копья и доспехи блестели, а знамена весело развевались по ветру. Граф Монгомери соскочил с лошади и на коленях приветствовал невесту своего дофина, радостный клич свиты огласил воздух.

Роберт Сэррей отъехал в сторону и наблюдал издали, как дворяне окружили Марию Стюарт и ее дам; казалось, словно он олицетворял собою мрачные тени ее прошлого. Дэдлей уже откланялся королеве, а Монгомери поместился рядом с ней. Весь поезд уже пришел в движение, когда королева вдруг приостановила лошадь и, оглянувшись по сторонам, заметила одинокого всадника.

Почувствовала ли она, что еще одно слово благодарности будет для него целебным бальзамом, заподозрила ли она, как он страдал, или это было просто следствием ее ласковой сердечности, которая очаровывала всех, — но только она повернула лошадь к Сэррею и кивнула дамам, последовавшим за ней.

— Мы должны проститься с нашим инч-магомским тираном! — крикнула она французам. — Останьтесь там, господа! — С этими словами она подскакала к Сэррею, сняла с груди бант и, подав ему его, взволнованно сказала:

— Я — очень бедная королева, я ничего не могу подарить вам ценного, чтобы отблагодарить за верность, но этот бант — знак благодарности и уважения, которым вам обязана Мария Стюарт. И вы, — обратилась она к дамам, — тоже одарите нашего храброго инч-магомского пажа знаками, приличествующими смелому рыцарю.

Дамы повиновались. Мария Сэйтон замешкалась, но, устыдясь своего смущения, тоже сорвала с себя бант и подала его Роберту.

— Я — ваша должница, — сказала она, — потому что вы одержали победу и с честью взяли верх над хитростью и коварством.

Ее смех прозвучал как-то глухо, и голос дрожал, ее глаза были полны слез.

— Леди Сэйтон, — шепнул он, — я беру этот бант как знак вашего прощения.

Остальные дамы уже отъехали и последовали за королевой.

— Роберт Сэррей — ответила Мария Сэйтон, и ее лицо стало белее снега. — Вы причинили мне очень много горя, когда так позорно отвернулись от меня, но эти слова снова примиряют нас. — Ее взгляд прожег сердце Сэррея.

— Мария! — воскликнул он.

Но Мария Сэйтон, сказав: «Прощайте навсегда!» — погнала лошадь и через несколько секунд уже скрылась в пестрых рядах французских кавалеров.

Глава девятая

ПРОРОЧЕСТВО

Сэррей, Дэдлей и Брай оставались на высоком холме, пока на главной мачте галиота не взвился рядом с боевой орифламой Франции королевский штандарт Шотландии, и это возвестило им, что Мария Стюарт вступила на французскую землю. Они словно сговорились дождаться этого важного момента и, когда ветер надул паруса и корабль понесся по волнам в открытое море, с молчаливым, скорбным сочувствием посмотрели друг на друга как друзья, которые простились с любимым родственником.

— Бедная Шотландия! — буркнул Вальтер Брай, — Кажется, что от тебя улетает твой ангел-покровитель! Горе стране, из которой этот ангел должен бежать в силу того, что она не способна укрыть его!

— Скажите лучше: позор нам, что мы позволили ей бежать! — откликнулся Дэдлей. — Сэр Говард, у меня такое чувство, словно я совершил государственную измену. Если бы я видел королеву раньше и не дал Монгомери слова, то, клянусь Богом, я не отдал бы этой добычи французам.

— Она не виновата в той крови, которая пролилась из-за нее, — возразил Сэррей. — Но, как истинные англичане, мы можем только радоваться, что яблоко раздора между Англией и Шотландией плывет теперь по морю.

— Вы так думаете? — улыбнулся Брай, пожимая плечами. — Неужели вы предполагаете, что король Генрих Восьмой начал эту войну из-за ребенка? Полноте, ему просто нужно было приданое нашей королевы, а сама она как невеста шла только в придачу. Сэр Дэдлей, я помог вам увезти королеву, потому что мое сердце было тронуто тем, что этот милый ребенок должен так жалко влачить свою юность в мрачном замке. Но не думайте, что я поверил вашему деду, он англичанин и только несколько иначе подходит к вопросу, чем Генрих Восьмой. Лисица изобрела другие средства. Шотландская королева стала теперь французской принцессой, а Франция — враг Англии. Лорд Варвик скажет, что с того момента, как королева Мария Стюарт вступила на французскую почву, она потеряла права на корону, и таким образом Шотландия, как страна без властителя, попадет в руки Англии. Но я не хочу оскорблять вас, я говорю просто то, что думаю. Лучше, чтобы англичане властвовали в Шотландии, чем нам подчиняться Дугласам.