брать не обязательно увлекательно закрученные в следственном плане эпизоды, меня больше привлекала возможность показать читателю экспертную «кухню» при расследовании убийств;
попытаться показать движение от простого к более сложному.
Что касается фактологической стороны сюжетов, то здесь я старался быть безупречно точным, без малейшего намека на домыслы, натяжки и преувеличения. Мои же рассуждения по поводу УПК и УК РФ, политики Минздрава России и средств массовой информации, оценка некоторых персонажей – это сугубо личная точка зрения, которая может не совпадать с официальными трактовками.
Теперь я хотел бы перейти к короткому рассказу о человеке, которого уже нет среди нас, но который оставил глубокий след в моей жизни, и кому посвящена эта книжка. Это Иван Максимович Кирюхин. К нему как нельзя больше подходит древнее латинское изречение: “Aliis inserviendo consumor” – «служа другим, сгораю» (девиз свечи, эмблемы врачевания). Действительно, в 2000 году, в свои 64, он «сгорел» от рака.
Возможно, это самая ответственная для меня часть работы, потому что так не хотелось, чтобы слова о нем напоминали недавние передовицы в советской печати о замечательных людях и передовиках производства. Давно замечено, что написать что-нибудь хорошее гораздо сложнее, поскольку трудно избежать затасканных фраз-клише, отдающих лакированной фальшью, чем откровенно сатирический материал. Наверное, поэтому положительные персонажи в мировой литературе выглядят куда бледнее, чем более рельефные, по-своему обаятельные, негодяи, мерзавцы и жулики.
…Огненно-рыжеволосый пензенский парень, окончив в 1957 году Ставропольский медицинский институт, приехал по распределению в Калмыкию, которая возрождалась после войны и хрущевской реабилитации, да так и остался тут. Сначала он работал в Приозерном районе (ныне Кетченеровский) и дослужился до должности главного врача. В 1964 году приказом Минздрава КАССР он был переведен экспертом в Бюро судебно-медицинской экспертизы республики и в этом же году возглавил эту службу (должность руководителя Бюро СМЭ называется не главный врач, а начальник).
Первые встречи с Иваном Максимовичем произошли еще в мои студенческие годы. Он дружил с моим отцом и иногда приезжал к нам домой или просто по случаю, или по делу – привозил для консультации рентгенограммы по экспертизам, связанным с костной травмой, либо по особо сложным (комиссионным) экспертизам. Не стану скрывать, что совместный анализ рентгеновских снимков и написание заключений обычно заканчивались ритуальным застольем, правда, с весьма умеренным количеством спиртного и большим числом закусок. Что касается нормы выпитого, то старики соблюдали в этом интимном деле строжайшую меру и крайне редко ее превышали.
Следующим эпизодом, врезавшимся в память, был районный центр Ики-Бурул, куда я в 1977 году приехал в составе городской ВТЭК, где подвизался в то время в должности хирурга–эксперта. Стояла ненастная осенняя погода, поселок был погружен в непролазную грязь и непроглядную темень. Наша комиссия проработала весь световой день и перед отъездом в Элисту нас повели покормить ужином в отдельный кабинет столовой-ресторана при местной гостинице. Ужин был в полном разгаре, когда в кабинете появился Иван Максимович Кирюхин, в теплом пальто и высоких резиновых сапогах, одетых по причине непогоды и грязи, в сопровождении судьи Ики-Бурульского района Александра Мутуловича Мухлаева. Мой будущий шеф приезжал в Ики-Бурул то ли для вскрытия трупа, то ли на судебный процесс (сейчас не припомню). Вновь прибывших сразу усадили за общий стол. Я обратил внимание, что вне служебной обстановки, особенно в условиях «выпить-закусить», Максимович очень не любил разговоры деловые, на профессиональные медицинские темы, предпочитая общий «треп», анекдоты и случаи из жизни. При этом его отношение к нам, младшим по возрасту и должности коллегам, было ровным, уважительным и дружелюбным, без малейшего намека на начальственное превосходство. Спесь и чванство были совершенно противоестественны для этого человека. Этим он и подкупал людей.
Мой приход в Бюро судебно-медицинской экспертизы в 1980 году был в достаточной степени случаен, хотя, как потом выяснилось, выбор будущей профессии оказался попаданием в «десятку». В тот не самый лучший период жизни я в течение почти 2-х лет прозябал в должности врача медицинской части Элистинского следственного изолятора (официально – учреждения ИЗ 5/1), то бишь – в должности тюремного врача. Унылая обстановка режимного корпуса, где располагались камеры и медчасть, ничтожное финансирование по статье «медикаменты» (100 рублей в месяц на 250 – 300 душ; выручал только бесплатный, так называемый «противотуберкулезный фонд», пополняемый исправно), малоинтеллигентная в основной массе публика действовали угнетающе. Пенитенциарная система во всей своей красе быстро окутывала меня своими разлагающими флюидами: я постепенно разучился нормально разговаривать, хорошо освоил блатную «феню», регулярно пил и мало-помалу стал потихоньку деградировать и в личностном, и в профессиональном плане. Да и настоящей медицинской профессии, по сути дела, у меня еще никакой не было. Что это за специальность – «лепило» (врач - на тюремном жаргоне)? Я, как механизатор широкого профиля, делал все, что мог в данных условиях: удалял зубы (не дожидаться же целую неделю планового визита стоматолога поликлиники МВД), вскрывал панариции и мелкие абсцессы, осматривал водворенных в СИЗО дам на предмет наличия женских недугов, пытался назначать по схеме лечение больных серьезными заболеваниями, за что получал нагоняй от «хозяина» (начальника заведения), говорившего назидательно: «Запомни, это тебе не клиника, а медпункт»
Единственное, на что я еще не сподобился: это разламывать таблетку надвое и первую часть вручать одному пациенту – «от головы», а вторую – другому – «от живота». Противна была атмосфера всеобщего наушничества и стукачества, Душевный разговор во время выпивки с «кумом» (начальник оперчасти) или другим сотрудником, с провокациями на откровенность, наутро в стенографически точном изложении становился известен «хозяину». Любое неосторожно сказанное слово могло быть причиной крупного конфликта. Безотказно действовал лагерный постулат – «базар надо фильтровать».
Подспудно созревала мысль: «Люди сидят здесь не по своей воле. Многие из них совершили различные преступления. А с какой стати я совершенно добровольно обрекаю себя на бессрочную отсидку?» Медчасть, как упоминалось выше, была расположена в режимном корпусе (в здании, где находились камеры с узниками), попасть в который можно было только в сопровождении контролера через мрачный, сырой подвал-тоннель, разделенный на секции малоэстетичными решетками, издающими зловещее лязганье при захлопывании. Помню, как один впечатлительный доктор, вызванный на консультацию, шествуя по этому тоннелю, нервно вздрагивал, пугливо озирался по сторонам и бормотал под нос «антивиевское» заклинание: «Чур, меня, чур, меня!».
Рабочий день начинался в 8 утра, заканчивался в 6 вечера, так что практически все свое время медперсонал проводил в узилище вместе со спецконтингентом.
Я начал серьезно подумывать о смене деятельности. В начале 1980 года судебно-медицинский эксперт физико-технического отделения (сейчас называется отделением медицинской криминалистики) Бюро СМЭ Александр Михайлович Сабадаш уволился и переехал на жительство в город Геленджик. Решение мое было спонтанным, почти автоматическим. Мне было безразлично – чем заниматься, лишь бы вырваться на волю из тюрьмы. Звонок И. М. Кирюхину моментально решил проблему. Я был принят на освободившуюся вакансию, и с тех пор судьба моя оказалась связанной с профессией судебного медика, а до 2000 года (года смерти Ивана Максимовича) – с этим замечательным человеком.
Все, кто знал и любил Максимовича, называли его Золотой Ваня: и за цвет волос, и за остальные качества. В моем представлении он был настоящим русским мужиком – интернационалистом, по сути (хотя слово это сейчас изрядно замарано). Среди его друзей были и калмыки, и русские, и выходцы с Кавказа, и татары, и евреи; главным критерием служил сам человек, а не известная 5-ая графа.
