За первые 10 лет работы я освоил «общие» виды экспертиз (экспертизу трупов, живых лиц, экспертизу по медицинским документам), а также лабораторные методы исследования: отождествление орудий травмы по следам на биологических объектах от трупов (коже, костях и т.д.), экспертизу огнестрельной травмы, следов крови, остеологические экспертизы, т. е. исследование полностью скелетированных трупов для определения пола, расы, роста, возраста и прочих вопросов. В 1989 году на факультете усовершенствования врачей в г. Барнауле (зав. кафедрой доктор медицинских наук, профессор Баграт Амаякович Саркисян) занимался определением механизма образования переломов при различных видах травматических воздействий, а в 1991 году там же прошел курс «Определение механизма образования переломов по рентгенограммам», что позволило мне анализировать многие снимки, не прибегая к помощи специалистов-рентгенологов. Спустя несколько лет мне повезло: И. А. Гедыгушев пригласил меня в группу, собиравшую черновой материал для методического письма по производству экспертиз ситуационного характера, реконструирующих события преступления. А с 1995 года я стал практически применять компьютерную программу по идентификации личности по черепу и прижизненным фотографиям.
Кроме того, постоянное общение с ближайшими по региону коллегами (доктором медицинских наук профессором Георгием Павловичем Джуваляковым, г. Астрахань; ныне покойным к.м.н. Константином Ивановичем Кильдишевым, г. Ставрополь) позволяло постоянно пополнять профессиональный багаж и держать себя в соответствующем тонусе. Не следует забывать и первых моих академических учителей из г. Киева – профессора Юрия Платоновича Шупика и к.м.н. Олега Владимировича Филипчука (ныне профессора, главного судебно-медицинского эксперта Украины). Всем этим людям я искренне благодарен за свое становление как эксперта!
Такая, на первый взгляд, «разбросанность», по моему глубочайшему убеждению, не только не вредит делу, но помогает увидеть экспертную проблему в целом, не дробя ее на мозаику фрагментов.
Мои пространные рассуждения, конечно, влияют на чистоту жанра, но, надеюсь, помогают читателю ориентироваться в специфических, не всем понятных вопросах нашей профессии…
Исследование ватника Хунарикова (заключение эксперта № 63 от 31.07.90.-09.08.90.), как и предполагалось, дало дополнительную информацию, существенно приблизившую следствие к конечному результату. На наружной поверхности левой полы имелось 53 входных дробовых отверстия (из них 49 сквозных), занимающих участок размером 43 х 25 см. Наибольшее скопление повреждений локализовалось чуть правее прорезного кармана ватника – центральная часть снопа дроби. На задневнутренней поверхности левого рукава (у локтевого сгиба) на участке размером 26 х 14 см располагалось 19 огнестрельных дробовых повреждений (как известно из экспертизы трупа, только три дробины повредили мягкие ткани руки). Этот факт служил дополнительным подтверждением наших выводов о положении левой руки потерпевшего в момент ранения. Зато на правой поле ватника, на его внутренней поверхности, имелось 17 входных огнестрельных отверстий (на площади 13 х 37 см), из которых 4 оказались сквозными; остальная дробь застряла под наружным слоем ткани и в толстой прокладке из ватина. Таким образом, было установлено, что в момент ранения ватник на Хунарикове был расстегнут и правая его пола отведена от тела, ведь правая рука потерпевшего, по логике вещей, находилась на спусковом крючке ружья.
С учетом экспертизы трупа и одежды было детализировано и уточнено положение тела потерпевшего к дульному срезу оружия (левым боком, под углом 45-55 градусов) и направление траектории выстрела (практически горизонтальное по отношению к вертикальной оси тела).
При использовании контактно-диффузионного исследования (с применением контактограмм и специальных реактивов) по краям входных отверстий была выявлена металлизация свинцом в виде тонких неравномерных «поясков обтирания» бледного красновато-фиолетового цвета. Остальной фон ткани ватника был свободен от свинцовых частиц.
А главное – мы теперь имели площадь повреждения осыпью дроби (примерно 82 х 76 см), которая с определенным допуском максимально приближалась к реальной окружности рассеянного дробового снаряда и позволяла экспериментальным путем определить дистанцию выстрела. С этой целью из ружья Сангинова патронами той же серии были произведены отстрелы по мишеням с различных расстояний. Мишени были не плоскостными, а объемно смоделированы на манекене в состоянии, наиболее приближенном к тому, в котором ватник находился на Хунарикове. При сравнительном исследовании (сопоставлении) ватника и мишеней максимально сходная картина по площади и характеру рассеивания наблюдалась при выстреле с дистанции 25 метров, что не противоречило следственным данным.
Хотя версия Сангинова о случайном выстреле при попытке поднять упавшее с земли ружье была явно несостоятельна (в таком случае направление раневого канала в теле потерпевшего имело бы не горизонтальное направление, что установила экспертиза трупа, а выраженный угол наклона снизу вверх), дотошный Александр Большаевич не удовлетворился этим и решил провести следственный эксперимент. В чистом поле, то бишь на реальном месте происшествия – стоянке Хунарикова, используя статиста и самого Сангинова, с помощью двух специалистов, «вооруженных» геодезическими приборами – теодолитами, Бадаев отследил траектории выстрелов при двух вариантах: по версии Сангинова и при прицельном выстреле в Хунарикова. Этим самым он еще более усилил доказательную базу обвинения. Он полностью исключил шанс отправить дело на дополнительное расследование и подтвердил древнюю латинскую поговорку – “Non numeranda, sed ponderanda argumenta” - «доказательства ценятся по качеству, а не количеству».
Я далек от мысли, что расследование убийства, о котором я рассказал в этом очерке, войдет в анналы следственной практики. Мне оно запомнилось четкой связкой следователь - судебно-медицинский эксперт, продуманностью и целесообразностью следственных действий, где каждый пункт обвинения подкреплялся не только свидетельскими показаниями или работой розыскников, но и объективными экспертными исследованиями. Даже сейчас, спустя много лет, помню, что работать с Александром Большаевичем Бадаевым было интересно и приятно.
РАСКОПКИ В ХУТОРЕ АЖИНОВ
Эксгумация, описанная в этом очерке, хотя и не связана с расследованием уголовного дела, но стоит на особом месте в моей профессиональной биографии. Участие в ней знаменательно для меня по многим причинам.
Речь идет о раскопках останков воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии (ОККД) в хуторе Ажинов Багаевского района Ростовской области в конце сентября – начале октября 1991 года.
Кто-то из писателей-фронтовиков в одном из интервью сказал, что Великая Отечественная война 41-45 годов не может считаться оконченной, пока прах последнего советского солдата не найдет своего успокоения, то есть не будет погребен с соблюдением всех воинских почестей.
В нашей стране этот вопрос, к сожалению, был актуален в то время (да и сейчас не меньше), как нигде в цивилизованном мире. Я и сам по молодости считал национальным позором то обстоятельство, что истлевающие останки погибших воинов прошлой войны и по сей день лежат по лесам, болотам и степям, там, где их застала смерть.
Но постепенно мой максимализм был несколько смягчен; достаточно вспомнить первые два года войны, когда в немецкое окружение попадали не только отдельные дивизии, но и целые армии. Говорить о захоронении погибших при таких экстремальных условиях просто некорректно. Кстати, после перелома в ходе Великой Отечественной войны, когда наши войска погнали фашистов на запад, похоронные команды работали четко и со своими функциями справлялись, о чем мы находим подтверждение у военных историков.
