— Но почему вы не вернулись во Францию или на Корсику? Ведь амнистию коммунарам объявили уже четверть века назад.

— Что мне Франция и Корсика после этих пятидесяти лет?! Мой двоюродный брат захватил мои земли. Мы, корсиканцы, ничего не забываем и ничего не прощаем. Если бы я вернулся, мне пришлось бы его убить. А у него дети.

— Смешной он старик, наш Француз Джо! — ухмыльнулась стоявшая у изножья кровати медсестра.

— Во всяком случае, вы прожили интересную жизнь, — сказал я ему.

— Нет! Нет! Что вы! Жизнь моя была ужасна. Несчастья преследовали меня всюду, куда бы я ни попадал. Взгляните на меня — я насквозь прогнил и ни на что больше не годен. Благодарение Богу, у меня нет детей и они не унаследуют тяготеющее надо мною проклятие.

— Как, Джо, а я думала, ты не веришь в Бога, — сказала медсестра.

— Я и не верю. Я скептик. Ни разу не замечал ни единого признака того, что миром управляет чья-то разумная воля. Если Вселенная — выдумка какого-то живого существа, им может быть лишь какой-нибудь дебил с преступными наклонностями. — Старик пожал плечами. — В любом случае я не задержусь надолго в этом омерзительном мире, а потом пойду и посмотрю сам, что же за всем этим кроется.

Сестра сказала мне, что пора уходить, и я на прощание пожал старику руку и спросил, не могу ли я что-нибудь для него сделать.

— Я ничего не хочу, — ответил он. — Хочу лишь умереть. — Его черные блестящие глаза моргнули. — Но тем не менее буду вам весьма благодарен, если оставите мне пачку сигарет.

С острова Четверга мне понадобилось перебраться в Новую Гвинею. Попасть туда можно было только на парусном люггере кого-нибудь из местных ловцов жемчуга. Только такое судно могло перевезти меня через Арафурское море. Промысел жемчуга в то время совсем захирел, и множество ладных маленьких суденышек стояло на якоре у причала. Я разыскал шкипера, которому нечего было делать (плавание в Мерауке и обратно вряд ли могло отвлечь его от работы больше чем на месяц), и мы с ним обо всем договорились. Он подрядил в качестве матросов четверых туземцев с островов Торресова пролива (судно было водоизмещением лишь в девятнадцать тонн), и мы опустошили местную лавку, закупив все имевшиеся там консервы. За день-два до отплытия ко мне подошел владелец нескольких люггеров и спросил, не соглашусь ли я остановиться по дороге у острова Требукет[7] и передать пару мешков с мукой и рисом, а также несколько журналов живущему там отшельнику.

Я навострил уши. Выяснилось, что отшельник живет на этом уединенном островке вот уже тридцать лет и некоторые сердобольные люди при случае посылают ему туда провизию. Человек этот говорит, что он датчанин, но на островах Торресова пролива он известен как Немец Гарри. Затворничество его началось давно. Тридцать лет назад он служил матросом первого класса на парусном судне. Корабль его потерпел крушение в этих обманчиво тихих водах. Экипажу удалось спастись на двух шлюпках; пережив множество опасностей, потерпевшие кораблекрушение пристали к необитаемому острову Требукет. Расположен он в стороне от основных морских путей, так что лишь через три года в виду острова показалось судно. В свое время на Требукет высадилось шестнадцать человек, однако когда жестокий шторм загнал к его берегам шхуну, в живых из этих людей осталось лишь пятеро. Когда буря утихла, капитан принял на борт шхуны четверых из обитателей острова и доставил их в Сидней. А вот Немец Гарри отказался ехать с ними. Он заявил, что за последние три года насмотрелся таких ужасов, что теперь испытывает лишь страх перед человеческим родом и не хочет жить среди себе подобных. Решение его было твердым: он без колебаний остался в одиночестве в этом забытом Богом месте. И хотя впоследствии ему не раз представлялась возможность покинуть остров, он этого так и не сделал.

Странный, видно, он был человек, да и история его тоже казалась странной. Пока мы бороздили воды пустынного Арафурского моря, мне стали известны еще кое-какие подробности жизни отшельника. Торресов пролив усеян островами, и на ночь мы каждый раз становились на якорь с подветренной стороны какого-нибудь из них. В последние годы недалеко от острова Требукет были обнаружены новые жемчужные отмели; искатели жемчуга, каждый год во время осеннего промыслового сезона посещающие эти края, доставляют Немцу Гарри все необходимое, так что он смог устроиться на своем острове почти с удобствами. Ему привозят газеты, мешки с рисом и мукой, мясные консервы. У него есть вельбот, и он долгие годы ловил с него рыбу, но в последнее время ему уже недостает сил, чтобы управлять этой тяжелой, неуклюжей посудиной. На рифе, опоясывающем остров Требукет, полно раковин-жемчужниц; Немец Гарри собирает их и выменивает у сборщиков жемчуга на табак. Порою ему попадаются крупные жемчужины, за которые он выручает немалые деньги. Болтают, что где-то на острове он зарыл клад — множество красивейших жемчужин.

За годы войны Немец Гарри не видел ни единой живой души — ловцы жемчуга перестали посещать эти края. Ему чудилось, что человечество истреблено эпидемией какой-то страшной болезни и лишь он один остался в живых. Потом его спрашивали, о чем он думал в те времена.

— Мне казалось, что с нашим миром что-то произошло, — отвечал он.

Он остался тогда без спичек и в страхе, что погаснет огонь, спал урывками, днем и ночью подбрасывая в костер дрова. Продукты у него тоже кончились, так что ему приходилось питаться рыбой, кокосовыми орехами и курами, которых он разводил. Изредка ему удавалось поймать черепаху.

Потом в течение последних четырех месяцев каждого года поблизости от острова стали появляться по два-три люггера ловцов жемчуга. Нередко после рабочего дня эти люди высаживаются на остров и коротают вечера с Немцем Гарри. Иногда они пытаются подпоить его и выведать, что же такое произошло на острове после того, как сюда высадились потерпевшие крушение. Как так вышло, что сначала их было шестнадцать, а через три года осталось всего лишь пятеро? Но Немец Гарри никогда ничего им не рассказывает. Пьян он или трезв, на эту тему он не распространяется, а если собеседники к нему пристают, приходит в ярость и убегает.

Через четыре-пять дней мы увидели наконец скромные владения отшельника. Шторм заставил нас искать убежище, и мы провели на острове три дня. Требукет — пологий островок окружностью в милю, заросший кокосовыми пальмами я ненамного выступающий над уровнем моря; он окружен коралловым рифом, так что подойти к нему можно лишь с одной стороны. Да и этот проход не позволяет судну приблизиться к самому острову. Поэтому нам пришлось бросить якорь примерно в миле от берега… Погрузив провизию в шлюпку, мы направились к берегу, преодолевая сильное сопротивление отлива. Даже внутри кольца рифов море было неспокойно. Еще издали я увидел небольшую хибару, полускрытую деревьями. Это и была обитель Немца Гарри. Когда мы пристали, хозяин дома вышел на берег и медленно побрел нам навстречу к самой кромке воды. Мы громко поприветствовали его, но он не отозвался.

Этому человеку было уже за семьдесят. Он почти облысел, лицо у него было вытянутое, с острыми чертами; в бороде заметна была проседь. Ходил он вразвалочку, и трудно было не признать в нем старого морского волка. На потемневшем от загара лице голубые глаза казались совсем блеклыми; их окружала сеть морщин, наводившая на мысль о том, что этот человек долгие годы вглядывался в пустынное море. Одет он был в грубые полотняные штаны и такую же фуфайку, чистую и опрятную, хотя и заплатанную. Хибара, куда он вскоре нас пригласил, была крыта рифленым железом. В единственной комнате стояли кровать, топорные самодельные стулья, стол и кое-какая кухонная утварь. Под деревом, росшим у входа, стоял еще один стол, а рядом с ним — скамейка. За домом был небольшой загон для кур.

Не могу сказать, что этот человек был рад нас видеть. Подарки он принял как должное, не поблагодарив за них, и даже немного разворчался, не найдя среди них чего-то такого, в чем он нуждался. Вообще же он был молчалив и угрюм. Новостями он не интересовался — кроме его островка, остального мира для него не существовало. К владениям своим он относился ревностно, чувствуя себя собственником; островок называл «мой курорт» и опасался, что здешние заросли кокосовых пальм привлекут внимание какого-нибудь предприимчивого торговца копрой.