Лаврентий вернулся на вокзал. Собрался в Москву, так как не надеялся найти Маришку. Более того, он только сейчас понял, как глупа его затея. Пока сидел в ожидании электрички, к нему подошел мужик бомжеватого вида. Не сразу Лавр узнал в нем бывшего соседа Маришки.

– Сигаретки не найдется? – проблеял тот.

Лавр не курил, но решил купить мужику пачку «Примы». Сунув ее в руку алкаша, он спросил:

– Ты ведь в бараке жил за вокзалом?

– Ну?

– Когда его снесли, вам квартиры дали?

– Ну.

– Где?

– Ну…

Лаврентий чуть тумаков мужику не надавал. Но сдержался и терпеливо объяснил, что ему надо. Поняв, кто перед ним, пьяница поднял радостный крик:

– Семка, это ты? Ну надо же… Здоровый стал! А пятно-то твое где? А, вон оно, под козырьком… Вот я тебя и не признал!

– Жива она?

– Да, жива! Мы с ней опять по соседству. Через стенку. Всю жизнь мы с ней бок о бок. С малых лет…

– Она всегда была такой?

– Дурочкой-то? Не. В нормальную школу пошла. И училась хорошо. Хотя семья у нее была дрянная. Отец вообще мразь. Из-за него Маришка дурочкой стала. Он ее, первоклашку, изнасиловал. Тогда она умом и повредилась… – Пьяница вздохнул тяжело. – Жаль Маришку. Хорошая она…

– Почему она больше тут не работает?

– Добираться далеко. Мы теперь на выселках. Проводить?

– Проводи.

– Только с тебя портвешок.

Лавр, конечно, пообещал.

До нового микрорайона они ехали на автобусе. Все дорогу сосед болтал (и проболтался, что именно он заложил его участковому), а Лаврентий думал: куда я приперся? Зачем? Мог бы просто уехать в ближнее Подмосковье, снять себе жилье подешевле, а не тащиться за двести километров…

Доехали до конечной, вышли. Через пустырь прошагали не меньше километра. Остановились у трех стоящих на отшибе домов. В среднем и жила Маришка.

– Первый этаж. Квартира три, – сообщил пьяница и протянул свою трясущуюся руку, чтобы получить денежку на портвейн.

Сунув ему пятерку, Лаврентий пошел к подъезду.

У Маришки было не заперто. Она редко закрывала дверь – брать-то все равно нечего. В квартире оказалось уже не так чисто, как когда-то, но все же не свинарник. Животных стало больше. Кошек Лавр насчитал семь, собак – четыре. Еще появились два хомяка и ежик.

Маришка была все та же. Полная, голубоглазая, добродушная, вот только левой руки у нее не оказалось, вместо нее культя. Как потом выяснилось, ее серьезно покусала бродячая собака. Пришлось ампутировать. Из-за этого женщине пришлось уйти с работы, не из-за расстояния, которое нужно преодолевать каждодневно.

Услышав, как хлопнула дверь, Маришка подняла глаза.

– Сеня, – протянула она и улыбнулась широко. Во рту у нее не оказалось ни одного зуба. – Вернулся…

Как она узнала его, Лаврентий мог только гадать. По родимому пятну не могла – его не видно за козырьком.

– Примешь? – просто спросил он.

Она закивала. После провела Лавра в кухню, усадила за стол, накормила кашей. Просто кашей, без мясных обрезков. На пенсию инвалидскую не разживешься. И уложила его не на матрас, а на кучу каких-то тряпок. И все равно Лаврентий остался у Маришки. На следующий день купил раскладушку, белье, продуктов на неделю. Он сам не до конца понимал, зачем ему это. Жизнь в мизерной квартирке с безрукой дурочкой и кучей животных, которых еще придется содержать. Наверное, всему виной были воспоминания о том счастливом лете…

Или же благодарность? Ведь Лаврентия никто никогда не жалел. Никто, кроме Маришки.

Первое время жилось трудно. Денег не хватало. Лаврентий перебивался случайными заработками, пока не устроился в дом быта. Тогда Кондрашов еще не знал, что имеет дар обращать в золото все, к чему прикасается.

Открыл он его в себе позже, в конце восьмидесятых, когда страна вступила в рыночную экономику. Лаврентий в последнее время не только чинил обувь, но и изготавливал ее. Началось все с того, что к нему явился постоянный клиент и попросил сшить из двух пар старых сапог «казаки». Лаврентий повертел обувку в руках, прикинул и понял, что сможет это сделать, но придется повозиться. За копейки он работать не любил, поэтому назвал цену, от которой любой другой пришел бы в ужас. Но клиент так мечтал о «казаках», что согласился. И Лаврентий изготовил для него сапоги его мечты.

Потом были другие клиенты и другая обувь. Кондрашову удавалось угождать всем. Спецзаказы приносили ему хорошие деньги, но это был не тот масштаб, о котором он с недавних пор стал мечтать. Лавру хотелось обзавестись своей жилплощадью, купить машину, да не какую-нибудь, а «Кадиллак». Почему именно его, он и сам толком не знал. Хотел, и все.

И решил Лавр открыть цех по пошиву обуви. Снял подвальчик, взял двух подмастерьев и стал производить кроссовки и мужские ботинки. Естественно, изготавливал подделки. Сначала старался повторять оригиналы один в один, потом плюнул и просто ляпал на башмаки лейблы известных фирм. Даже тех, что не занимались выпуском обуви. И деньги потекли рекой!

Лаврентий открыл еще несколько цехов. В том числе один по пошиву элитной обуви. В ней изготавливались те же подделки, только качественные. Их отправляли в столичные бутики. И еще два ателье, в одном строчился откровенный ширпотреб, в другом – качественный товар для все тех же дорогих магазинов.

Это было золотое время! Ни налогов, ни штрафов, только бандитам плати. Все, в том числе недвижимость, распродавалось за копейки. Рабочая сила была дешевая. Спрос на продукцию огромный. Лаврентий всего за пару лет смог купить не только квартиру и «Кадиллак», но еще кучу машин и недвижимости. В том числе за границей. Когда частных предпринимателей поприжали, Кондрашов перевел свое обувное производство в Италию. А одежду стал шить в Китае. В тех помещениях, что купил на аукционах, открыл магазины.

Разбогатев, Лаврентий заскучал. Он так привык бороться за место под солнцем, что просто наслаждаться жизнью не умел. И стал он ставить перед собой новые цели и добиваться их. Он и на бирже играл, и строительством занимался, и открывал точки общепита. Когда ему надоело и это, он начал играть по-крупному. Банкротил, скупал предприятия, дробил, перепродавал. И у него все получалось! Казалось, он наделен особым даром. Тем самым, что был у мифического царя Мидаса.

Но если в бизнесе у Лаврентия все ладилось, то в личной жизни – нет. Он не только ни разу женат не был, но даже не жил ни с кем. Женщины были, конечно, но эпизодически. Когда только начинал свой башмачный бизнес, думал: вот как встану на ноги, приобрету жилье, машину, так сразу и женюсь. В жены возьму крепкую девку из деревенских, молодую, работящую, широкозадую, чтоб рожала легко. Но время шло, ноги крепчали, благосостояние росло, а Лавр так и не нашел ту, кого можно было бы под венец вести. Да и не искал – некогда стало!

В тридцать восемь Лаврентий чуть не женился. На молодой, работящей, широкозадой. Из далекого села привез. Поехал леса смотреть, которые купить хотел, да увидел девушку прекрасную. Шла она по околице. Несла речную воду, чтобы огород полить. Да не в руках ведра держала, а на коромысле. У селянки коса до пояса, лицо чистое, румяное. И сарафан до земли. Кондрашов как увидел красоту эту пасторальную, так и позабыл обо всех делах своих насущных. Остановил машину и к девице бросился – знакомиться.

И уже на следующий день селянка с Лаврентием в Москву ехала. Долго уговаривать красавицу не пришлось. Ни ее, ни родителей. Со столичным миллионером разве кто откажется дочь свою отпустить?

Поселил Лавр девушку в доме своем на Рублевке. Одел в меха, драгоценностями обвешал. Жениться хотел. Искренне хотел. Но, конечно, не мог довериться невесте целиком и полностью. Решил проверить перед походом в загс на моральную устойчивость. Шофера приставил к девушке – чистого Аполлона. Ну она и не устояла. Думала, не узнает жених об этом. Наивная селянка! Так и упустила свое счастье…

Лавр после этого случая как-то сразу успокоился. Решил для себя, что ему хорошо и так: без жены и детей. А вот Маришка переживала. Кондрашов по-прежнему жил с ней. Он перевез ее в Москву, поселил в отдельном коттедже вместе с кошками, собаками и хомяками. Да еще приемник открыл для бездомных животных, чтобы Маришка найденышей не в дом таскала, а туда. Он для нее еще много чего сделал бы, да ей не надо было ничего. Протез, что он выписал для нее из Америки, она не носила. Зубы вставлять отказывалась. Вещи даже из пакетов не доставала, носила привычное старье.