В своем волнении мосье Жиске забыл о посетителе. Он встал и зашагал по кабинету, громко разговаривая, возбужденно жестикулируя. Можно было подумать, что он обращается к тысячной аудитории.

— Нужно убрать зачинщиков. Посеять среди них ненависть и раздор. Пусть убивают друг друга на дуэлях, в кровавых драках. Кое-кто умрет от случайной пули; никто не узнает, кто ее послал и откуда. Нужно иметь в распоряжении женщин — хорошеньких и опасных. Посеем среди республиканцев ревность, измену, недоверие, неприязнь. И, ей-богу, мы сами доберемся до тех, кто нам нужен, если нас не в состоянии выручить суд. Их мужество дрогнет. Сама жизнь станет им не мила.

Под давлением снаружи они начнут разлагаться изнутри. Как только одни вожаки будут ликвидированы, а другие потеряют авторитет, чернь утихнет. Некому будет ее подстрекать. И тогда власть будет в наших руках. Нам это нужно — стало быть, так и будет.

Взрыв собственной энергии утомил его. Он сел и обратился к безгласной фигуре:

— Согласны, мосье Лавуайе?

Почти не шевеля губами, мосье Лавуайе ответил:

— То, что вы сейчас сказали, мосье Жиске, — очень краткое изложение доклада, поданного мною неделю тому назад.

Мосье Жиске внезапно выдохся.

— Да, — запинаясь, сказал он. — Конечно. Я знаю. Вы правы.

Впрочем, самоуверенность быстро вернулась к нему.

— Я знаю, вы человек, подходящий для этого дела. Должен, однако, предупредить вас. Все должно быть сделано так, чтобы и сто лет спустя ничего нельзя было бы обнаружить. Никаких документов. Никаких бумаг. Никаких формальностей. Стоит только оппозиции пронюхать что-нибудь — мы погибли.

— Исключено, — отозвалась восковая фигура.

— Это-то я и хотел услышать от вас. И все же, мосье Лавуайе, считаю долгом чести предостеречь вас. Если вдруг что-то раскроется, я отказываюсь нести ответственность. Я перекладываю ее на вас. Вам будет предоставлена полная свобода действий. Я не желаю входить в детали. Я, как и любой другой француз, хочу узнать о совершившихся фактах. Как любой другой француз, я буду строить догадки: совершились ли эти факты случайно или предумышленно. У меня не должно быть ни малейшей возможности выяснить правду. Даже если я буду доискиваться ее целый век. Я ничего не желаю знать. Вам ясно, мосье Лавуайе?

Мосье Жиске коротко засмеялся, но взглянул на собеседника, и улыбка застыла у него на лице.

— Я говорю вам все это, потому что я честный и искренний человек.

— Да. — Губы мосье Лавуайе были плотно сжаты. — Вы говорите все это мне, потому что вы честный и искренний человек.

Префект полиции посмотрел в холодные глаза посетителя. Тревожная мысль пришла ему в голову. Даже ему, мосье Жиске, от этих глаз становилось не по себе. Он попытался, скрыть беспокойство за дружеским, невозмутимым тоном. Но и в собственном голосе послышался ему оттенок страха. Не заметил ли его и этот человек? От подобной мысли голос мосье Жиске зазвучал еще неувереннее.

— Интересно, с какой целью вы занимаетесь этим? Вы не можете рассчитывать на признание. Вас не ждет слава. Вам достанется самая неблагодарная, самая опасная роль.

Мосье Жиске ждал. А вдруг Лавуайе вздумает оскорбить его, оставив вопрос без ответа? Что тогда — настаивать или лучше перевести разговор на другую тему? С облегчением увидел он, что тонкие губы чуть зашевелились:

— Вам, мосье, нравится иметь силу и известность, мне — иметь силу, оставаясь в тени.

— Да, да. Понимаю. Но оставим это. Я просил вас принести дело Галуа. Оно с вами?

Мосье Лавуайе показал на толстую папку, лежавшую на столе.

— Есть краткое изложение дела?

Мосье Лавуайе раскрыл папку и, вынув два листа, исписанные мелким аккуратным почерком, протянул их мосье Жиске.

— Работать с вами — одно удовольствие. Все всегда в полном порядке.

Выражение каменного лица не изменилось.

— Не прочтете ли вслух?

Мосье Лавуайе взял бумагу в руки. Длинные, хрупкие на вид пальцы на самом деле были сильными, цепкими. Он стал читать быстро, без всякого выражения:

— «Эварист Галуа. Краткое изложение. Родился в Бур-ля-Рен 25 октября 1811 года. Отец — мэр Бур — ля-Рен, либерал с республиканским уклоном. Ни в каких политических заговорах не участвовал. Мать честолюбива, энергична. С некоторыми странностями. Одна сестра, 24 года. Младший брат, 17 лет. Ни та, ни другой политикой не интересуются. В 1829 году отец кончил жизнь самоубийством. Похороны послужили поводом к беспорядкам, учиненным жителями Бур-ля-Рен. Во время беспорядков ранен камнем приходский священник. Один из зачинщиков — Эварист Галуа.

Дважды потерпел неудачу на экзаменах в Политехническую школу. Поступил в Нормальную школу. В июльской революции не принимал участия. Выступал против директора мосье Гиньо за то, что студентов не выпускали из здания школы. 3 декабря 1830 года опубликовал в «Газетт дез Эколь» письмо против мосье Гиньо. Исключен из Нормальной школы 4 января 1831 года.

В августе 1830 года стал членом Общества друзей народа. Старался вызвать волнения среди присутствовавших на открытом собрании общества 17 сентября 1830 года, выступив с пламенной речью и бросив клич «Смерть министрам!». Вступил в артиллерию национальной гвардии. Ночью 21 и 22 декабря находился во дворе Лувра; пытался убедить артиллеристов передать орудия черни. Участвовал почти во всех мятежах и волнениях в Париже.

9 мая 1831 года на банкете республиканцев в «Ванданж де Бургонь» с кинжалом в руке предложил тост «За Луи-Филиппа». До 15 июня находился в предварительном заключении в Сент-Пелажи. 16 июня был оправдан судом присяжных. На суде весьма яростно нападал на правительство. Утверждал, будто бы произнесенный им тост был: «За Луи-Филиппа, если он предаст». Хотел либо сам убить короля, либо побудить к этому других — в случае, если король предаст. Утверждал, будто бы король способен к предательству, если уже не совершил его.

Характеристика: говорит либо очень спокойно и иронически, либо страстно и несдержанно. По всей видимости, обладает выдающимися математическими способностями, хотя и не признан профессиональными математиками. Читал лекции по математике в книжной лавке Кейо, улица Сорбонны, 5. Республиканской пропаганды на лекциях не проводил. Один из самых крайних республиканцев. Чрезвычайно храбр, непримирим и фанатичен. С женщинами связей не имеет. Не знает страха и может быть весьма опасен. Способен оказать большое влияние на народ. Сблизиться с ним для наших не составит труда: он доверчиво относится к людям и неискушен в житейских делах».

Мосье Лавуайе кончил чтение и аккуратно вложил листки в папку.

— Отличная работа, — тихо, как бы про себя произнес мосье Жиске. Он забарабанил пальцами по столу. — Похоже, что он будет одним из ваших первых клиентов.

— Да. Он будет одним из первых моих клиентов, — тем же ровным голосом, но с оттенком нежной мечтательности отозвался мосье Лавуайе.

14 июля 1831 года

Сорок два года прошло с тех пор, как народ Парижа штурмом взял Бастилию и поднял на копье головы Делонэ и Флесселя. Это была первая после июльских дней годовщина Великой революции. Помянет ли народ славное прошлое, возобновив борьбу? В качестве предупредительной меры полиция подготовила и совершила перед 14 июля ряд предварительных арестов. Вместе с другими был заключен в Сент — Пелажи Распай, которого обвинили в том, что он писал памфлеты, поднимавшие народ против короля.

В этот июльский день Галуа и Дюшатле тоже были готовы сыграть свою роль. Им предстояло повести республиканцев от Елисейских полей до Гревской площади, где сорок два года тому назад народ расправился с защитниками Бастилии. Здесь, на Гревской площади, они собирались посадить деревья в память свободы, такой близкой, что, казалось, протяни руку — и она будет твоей сегодня же. И такой далекой, что завтра опять нужно идти за нее на бой.